1
Грэм Грин — один из крупнейших, если не самый крупный прозаик современной Великобритании. Его книги переводились на многие языки и хорошо известны у нас. Мы не можем принять мировосприятие Грина, его скептицизм и непрерывное метание от одного полюса мысли к другому. Но в то же время не можем и закрыть глаза на объективное значение его творчества в мировой литературе.
Противоречия Грина разительны. Они обнаруживаются и в его политических взглядах и высказываниях, и в его миропонимании и убеждениях, и, конечно же, во всех написанных им романах, пьесах и рассказах. Грин обнаружил эти противоречия уже тогда, когда совсем молодым человеком в 1929 году вошел в литературу, не преодолел он их и по сю пору.
Грин (Graham Greene) родился в 1904 году в Великобритании в семье директора школы для мальчиков — отличного педагога и образованного человека. Несмотря на воспитание, которое он получил в семье, Грин еще подростком проявлял неуравновешенность и нервозность, дважды убегал из дому и даже пытался покончить с собой. Благодаря заботам родителей он преодолел депрессию (видимо, наследственную) и поступил в Оксфордский университет. Окончив Оксфорд, Грин начал деятельность журналиста, но, опубликовав в 1929 году свой первый роман «Человек внутри», вступил на путь художественного творчества. К тому же времени (концу 20-х годов) относится обращение Грина в католичество, которое было скорей попыткой прекратить очень сложные и многообразные мировоззренческие искания и блуждания, попыткой неудачной.
Сам Грин еще в 20-х годах дал понять, насколько его переход в католичество мало изменил то тяжелое моральное состояние, в каком он находился в тот период. Когда его впоследствии называли «католическим писателем», он неизменно поправлял: «Не католический писатель, а пишущий католик», а в своих книгах вел непрекращающийся спор с религией и богом.
Принятие католичества не помешало Грину с уважением и симпатией относиться к социализму и коммунизму, но его политические воззрения претерпевали изменения, и сам писатель в интервью, данном критику Дж. Лэмберту в 1966 году, признал, что на раннем этапе своей жизни был очень близок к левому фронту, затем многие взгляды пересмотрел, а в 60-х годах вновь подошел близко к коммунизму.
«…В середине 30-х годов я, хотя и был довольно долго католиком, стоял далеко налево от центра в политике… Потом наступили перемены под влиянием внешних причин. Сегодня я снова склонился к левым взглядам своей молодости».
После 1930 года Грин редко жил на одном месте, хотя «базой» его продолжал быть Лондон. Неиссякаемая жажда познания нового, непрекращающийся поиск толкали писателя на частые поездки по разным странам и континентам. Он долго живет в Африке, с которой его связывала служба в Британской военной разведке и интерес к загадочному и неизведанному материку. Отъезд Грина из Великобритании во Францию в 1965 году был отчасти подготовлен резко критическим отношением писателя к общественно-политической обстановке на родине, но главным образом обусловлен глубокими внутренними причинами. После того, как Грин поселился в Париже, он продолжал и продолжает непрерывно выезжать из Франции — то в страны Латинской Америки, то на Ближний Восток и в страны Азии, то (реже) — в страны Западной Европы.
Грин любит делить свои романы на «серьезные» и «развлекательные», которые называет «entertainment». Но по существу все написанное им серьезно, все ставит большие и нерешенные вопросы. Писатель заглядывает в глубины людских душ, в тайники человеческой психики. Сравнительно недавно, беседуя с чешским журналистом Пуйманом, он, признав, что это деление существует, тут же добавил:
«Если бы я начал писать сегодня, то творчество свое уже не стал бы делить».
Единство всех книг Грина — как серьезных, так и развлекательных, — определяется общим направлением его мысли и интересов. И хотя романы Грина не философские по жанру, они всегда сочетают в себе глубокие раздумья о жизни и судьбе человека и острый сюжет. Действие в них развивается с большим динамизмом. Главная проблема всех книг Грина — доля человеческая (the human predicament или the human condition) и человечность, которую он, впрочем, понимает на свой лад и крайне абстрактно (о чем ниже).
Романы Грина, все без исключения, проникнуты неистребимой тоской, причем автор не пытается раскрыть ее источник. Страдания людей, которых он изображает, — преимущественно духовные. Об этом писал сам Грин еще в молодости в одной из своих статей о Мориаке:
«Наши мысли, а не наши поступки несут нам либо спасение, либо проклятье».
Грин вошел в литературу более пятидесяти лет назад. В его книгах менялись сюжеты и характеры, менялись и места действия — от джунглей черной Африки и равнин и гор Латинской Америки до крупнейших городов Европы и Америки, но доминанта оставалась одна — одиночество героя или героев, куда бы их ни заносила судьба, одиночество, преодолеть которое, по мнению писателя, невозможно. Отсюда боль за человека, в каких бы широтах он ни жил.
Один из мотивов, проходящих почти через все романы Грина, — человек, бредущий по пустыне в поисках воды, всегда в одиночку, потеряв из виду всех остальных.
Образ пустыни, повторяющийся в романах Грина, передает в аллегорической форме мысль писателя о смысле человеческого существования: люди «обречены на вечные скитания в поисках воды»; кто бы они ни были, они предстают растерянными и отчаявшимися, сбившимися с пути в силу душевной опустошенности.
Несказанно одинок среди контрабандистов молодой Эндрью, мстящий своим приятелям за мать, обиженную его отцом — вожаком контрабандистов («Человек внутри»). Отторжен от людей Феррент (в романе «Англия меня создала», 1935), малолетний преступник Пинки (в романе «Брайтонский леденец», 1938)… В романах последних лет не менее одинок врач Пларр (в «Почетном консуле», 1973) и сотрудник секретной британской службы «двойник» Касл (в «Факторе человеческом», 1978). Одинок и Алфред Джонс, с его безликой фамилией, в сатире 1980 года «Доктор Фишер из Женевы, или Смертоносный банкет».
В безысходном одиночестве Грин видит тайну бытия, ту «долю человеческую», о которой говорят и пишут в XX веке с пессимистическим надрывом интеллигенты разных капиталистических стран — француз Мальро («La Condition Humaine») и англичанин Голдинг («Свободное падение»), немец Грасс и американец Р. Пен Уоррен («Родной дом»).
Но Грину, при всем его пессимизме и скепсисе, совершенно не свойственно пренебрежение к человеку, которое звучит в книгах модернистов. Более того, он многократно говорит в интервью различным журналистам и критикам, что испытывает глубокое сострадание к людям, кто бы они ни были, и не переносит понятия «жалость», унижающего человека.
Боль за человека не порождает у Грина мрачного ощущения исчерпанности личности, как у модернистов, и пропитана своеобразным гуманизмом.
Написанные в разные периоды его жизни, книги Грина говорят о его непримиримой ненависти к различным видам реакции, несправедливости и произвола. Он ненавидит фашизм («Доверенное лицо», «Поезд идет в Стамбул»), расизм и колониальные режимы («Комедианты»), Симпатии Грина всегда на стороне угнетенных, а не угнетателей.
Но если Грину не присущи настроения модернистов, то не типичен для него и оптимизм. Однажды (в романе «Суть дела») Грин сказал, что он, «как и бог, возлюбил человека, зная о нем худшее»…
Наиболее значительное из написанного Грином в любой из периодов его творчества не похоже на то, что писалось прозаиками-модернистами, к которым его причисляли. И в то же время многое в его творчестве действительно лежало близко от границ модернизма.
Охваченный ощущением одиночества человека и беспомощности его перед силами, якобы управляющими жизнью людей, Грин всегда проявлял глубокий интерес к человеку и стремился понять мотивы его поступков, определяющие, в конечном счете, его судьбу.
При всей мрачности взгляда писателя на мир пессимизм его отличен от того, который окрашивает творения модернистов. Не прост и гриновский католицизм, который столь охотно выдается многими критиками Запада за основу его мировоззрения.
В чрезвычайно сложной идеологической обстановке столетия Грин шел своим собственным путем. Это был путь исканий и ошибок, больших художественных удач и отступлений, но всегда динамичный и напряженный.
Он начался тогда, когда всеобщий кризис 29-го и 30-го годов зажал в тиски как Великобританию, так и весь западный мир. Он продолжается сегодня, когда новый тяжелый кризис охватил его родную страну, покинутую писателем в 1965 году.
Чтобы глубже и точнее понять романы Грина, надо разобраться в характере гриновского гуманизма и в том, почему можно назвать его «абстрактным». Чрезвычайно показательно одно заявление, сделанное Грином в 1972 году в речи, произнесенной по случаю вручения ему Шекспировской премии: «Я не стою за пропаганду тех или других идей. Пропаганда предназначена для того, чтобы вызвать сочувствие лишь к одной стороне… Задача же писателя — выразить сочувствие любому человеческому существу — виновному, как и невиновному. И среди них, да простит меня бог, и я сам». Подобное заявление — ключ к мировосприятию Грина. Писатель, осуждавший в своих книгах социальную несправедливость во всех ее видах, клеймивший все проявления расизма и колониализма, тонко и правдиво изображавший страдания народов под властью империализма, не мог преодолеть представления, по которому заслуживает сострадания любой человек — невиновный, как и виновный.
Грин пытался найти то человечное, что прячется за оболочкой порочного и преступного и проявляется тогда, когда падение человека кажется окончательным («Брайтонский леденец», «Власть и слава»). Но его сострадание к человеку как к таковому приводило писателя к ошибочным заключениям. По Грину, снисхождения (и прощения) заслуживает любой человек, в том числе и такой, который своими поступками наносит серьезный вред другим людям. Совершивший преступление против своей страны и своего народа в сознании писателя уравнивается с совершившим ту или иную жизненную ошибку. В этом и состоит суть гриновского гуманизма, гуманизма абстрактного.
Противоречия Грина сказались в том, как он интерпретировал образы своих героев: так, конфликт между Фаулером и Пайлом (в «Тихом американце») решался писателем вопреки его пониманию гуманизма, но в соответствии с требованиями реализма, тогда как позиция сотрудника секретной службы Великобритании Касла (в «Факторе человеческом») оказывалась двойственной.
Грин далеко не всегда придерживался своего представления о законах гуманизма. Живая действительность нередко заставляла его изменять этим законам.
2
Появление в 1955 году книги Грина «Тихий американец» было большим событием в литературной жизни Великобритании послевоенного десятилетия.
Роман — острый, насыщенный значительным общественно-политическим содержанием, вызвал большой резонанс и привел рецензентов в замешательство. Несмотря на ряд книг, в которых социальный критицизм был очевиден («Поезд идет в Стамбул», «Доверенное лицо», «Суть дела»), в критике Англии и Америки Грина были склонны рассматривать как писателя-католика, близкого к модернизму, рисующего обреченность человека и беспощадно вскрывающего темные глубины человеческой души, ее подполье. «Тихим американцем» Грин разрушил сложившееся представление о нем.
Было бы упрощением заявить, что «Тихий американец» — неожиданный поворот в творчестве Грина. Появление романа было подготовлено всеми предыдущими поисками писателя и, в частности, такими книгами, как «Путешествие без карт» (1936) и «Суть дела» (1948). Написанный еще до войны рассказ «Путешествие без карт» — о страшной жизни обреченных на нищету и вымирание африканских народов Либерии — выразил новое отношение Грина к колониализму. Поездка писателя в страну, которой не было ни на одной карте, была предпринята как бегство в дебри неизведанного материка от мира, из которого он уходил, несказанно утомленный «жизнью без смысла, без риска и без красоты».
Продуманно, однако, Грин осудил колониализм только в «Тихом американце».
Зверские убийства мирных жителей, чудовищная несправедливость и беззаконие, творящиеся в Южном Вьетнаме, где сам Грин прожил свыше двух лет, до глубины души потрясли писателя. Правдивая картина того, что он увидел собственными глазами, дана на страницах его книги о «грязной войне» во Вьетнаме. И Грин не ограничился этим. Он поставил в «Тихом американце» вопрос о методах колониального разбоя и другой, волнующий в наши дни всех художников мира, — вопрос о том, где должно быть место честного человека в происходящей схватке капиталистов-поработителей и народов, борющихся за свое освобождение. Важнейшее в романе «Тихий американец» — самом сатирически остром и актуальном из романов Грина того времени — признание невозможности для честного человека мириться с военной агрессией и покушением на независимость народов.
Мастерство Грина достигает в «Тихом американце» больших высот. Как и во всех наиболее значительных его вещах, сила романа прежде всего в психологическом анализе, в раскрытии душевной жизни героев, в диалектике характеров. При этом убедительность характеров в «Тихом американце» возрастает благодаря тому, что они даны в непосредственной связи с общественно-политическими вопросами современности.
Проблема совести и долга, всегда очень острая у Грина, связывается здесь с проблемой общественного долга, чего не было или что только в той или иной степени намечалось в его предыдущих произведениях.
Ирония Грина достигает в «Тихом американце» наибольшей остроты. Художественное своеобразие книги основывается на непрерывном сопоставлении и противопоставлении двух главных действующих лиц романа — Фаулера и Пайла.
Английский журналист Томас Фаулер, главный герой книги, от лица которого идет повествование, — усталый, душевно опустошенный человек, выполняющий функции английского корреспондента в Южном Вьетнаме. Он считает, что его задача — сообщать в газету только факты. Оценка их его не касается.
Человек, не имеющий никаких идеалов, никаких целей, Фаулер стремится остаться нейтральным наблюдателем той борьбы и тех злодеяний, которые происходят на его глазах, и ищет утешения от терзающей его тоски в любви в вьетнамской женщине Фуонг.
В то время как Фаулер не только не хочет, но, по его мнению, и не может во что-либо вмешиваться, в чем-либо принимать активное участие, Пайл, хорошо воспитанный, уравновешенный молодой человек, состоящий на американской дипломатической службе и прозванный «тихим американцем», горит энтузиазмом и постоянно разглагольствует о демократии и цивилизации, как послушный ученик своих гарвардских профессоров.
Постепенно чистенький и «тихий» Пайл предстает перед читателем как носитель сил агрессии и военного шантажа, а Фаулер теряет свою пассивность.
Истинная сущность Пайла, истоки его мировоззрения, характер деятельности раскрываются Грином, как обычно, чрезвычайно тонко. Пайл навязывает Фаулеру дружбу и отнимает любовницу, мотивируя свой поступок требованиями морали. Он с циничным хладнокровием организует массовое убийство женщин и детей, выгодное его американским хозяевам, хотя чуть не падает в обморок при виде крови и из чистоплотности спешит стереть ее следы со своих безукоризненно начищенных ботинок…
Изображая «тихого американца» как человека, подчиняющего все свое поведение правилам формальной морали, произносящего демагогические речи о демократии и цивилизации и в то же время выполняющего тайную работу провокатора, Грин достигает большей, чем когда-либо прежде, остроты сатирического рисунка.
Грин убедительно показывает, в силу каких объективных причин Фаулеру не удается остаться сторонним наблюдателем и как он в конце концов делает выбор между народом Вьетнама, борющимся за свою свободу, и теми, кто зверскими методами навязывает этому народу свое господство.
Фаулер, проходящий (как и многие интеллигенты на Западе) сложный путь внутренней борьбы и ломки, — в высшей степени типический характер. Сила образа — в его огромной правдивости. Под влиянием обстоятельств Фаулер меняется, постепенно в нем растет тревога, которую он пытается подавить и заглушить. Впервые журналист говорит: «Ненавижу войну» — во время ночной стычки на канале Фат-Дьем. Но ненависть к бесчеловечной, несправедливой войне воплощается у него в действие: оказавшись свидетелем страшного взрыва, организованного американской военщиной и руками «чистого» Пайла, Фаулер решает выдать Пайла вьетнамским партизанам.
Определив отношение к американцу, он определил и свое отношение к социальной несправедливости, к агрессивным войнам. Это не значит, что, отдав Пайла в руки партизан, Фаулер принял их борьбу и их цели. Не принял их еще и сам Грин, автор «Тихого американца». У писателя не было ни веры в борьбу за социалистические идеалы, ни четких перспектив, но он уже разделил с передовыми людьми нашего времени убеждение, что человек не может оставаться равнодушным к тому, что происходит вокруг него, не может не вмешиваться в борьбу, не чувствовать своей ответственности за нее. И это — значительный сдвиг в идейном развитии художника.
Роман Грина «Наш человек в Гаване» вышел в 1958 году. Хотя Грин назвал книгу «занимательным чтением», однако перед нами острый памфлет, своеобразный по форме и очень меткий, направленный против «бредовых идей о мировой войне» и против тех, кто эти бредовые идеи поддерживает и раздувает.
Интрига здесь, как и в большинстве романов «entertainment», построена по образцу произведений детективного жанра. Центральное место в сюжете занимает разоблачение тупости и вредной никчемности прославленного «сикрет сервис» — то есть британской разведки, фабрикующей дела и строящей свои открытия на вымышленных и дутых показаниях оплачиваемых шпионов, которые действуют в разных концах света. Но «большая тема» романа таится в том «фоне», на котором развертывается смешная, на первый взгляд, история главного героя — Уормолда, скромного служащего фирмы, торгующей пылесосами, ставшего помимо своей воли и желания агентом британской разведки. События развертываются на Кубе в период, предшествующий падению кровавого режима Батисты. Грэм Грин рисует правдивую картину жизни страны — нищету ее народа, полицейский произвол, наэлектризованность атмосферы накануне неизбежных перемен, верно угаданных автором.
Своей вымышленной шпионской деятельностью, принимаемой лондонскими шефами на веру, Уормолд бессознательно помогает раздувать пожар военной истерии.
«Наш человек в Гаване» — сатирическое преувеличение, первая у Грина книга в подобном стиле. Сатирическая трактовка образов здесь очень часто переходит в гротеск, а местами граничит с буффонадой. Но в этой книге серьезный политический смысл. Подготовка третьей мировой войны, выгодной лишь для тех, кто живет по законам капиталистической конкуренции, и ненавистной миллионам, трактуется здесь как вторжение сумасшедшего дома в жизнь нормальных людей, как бредовый кошмар.
Не может удивить, что буржуазная критика Англии и Америки, стремившаяся отмолчаться от главного в «Тихом американце», но писавшая все же о книге в духе сдержанной похвалы, с большим единодушием обрушилась на следующий роман Грина. Английские и американские рецензенты не пытались скрыть своего раздражения и осыпали Грина обвинениями и упреками.
Новое, наметившееся в творчестве Грина уже в «Тихом американце», в «Нашем человеке в Гаване» было еще более очевидно и ощутимо. Здесь это новое также прежде всего сказалось в перемещении конфликта из сферы личных отношений в сферу отношений общественных и политических. «Наш человек в Гаване» пронизан вопросами современности, теми из них, которые сейчас волнуют вместе с автором все человечество. Из нового романа Грина исключено все то, что занимало огромное и принципиально очень важное место в его творчестве предыдущих лет. В этом романе, как и в других, есть и шпионы, и предатели, и убийства, и насилия, но интонация книги иная, чем прежде у Грина. Деятельность «темных» героев обращена в буффонаду, а сами «темные» герои фигурируют в чудовищном фарсе. В грандиозной издевке Грина прежние «темные» герои снижаются.
Они перестают играть ту роль, которая им была отведена в ранних книгах писателя.
Кульминационный момент произведения — обвинительная речь Уормолда на банкете, устроенном торгово-промышленной ассоциацией. Прозревший Уормолд, говорящий здесь о причинах, породивших истребительные империалистические войны, перестает восприниматься как один из персонажей фарса.
Интонация автора говорит о том, что за Уормолдом стоит сам писатель, увидевший, что военные приготовления, дипломатические ухищрения, деятельность разведки — все это лишь следствие одной-единственной причины — борьбы интересов и конкуренции.
Парадоксальная развязка романа (Уормолд получает награду за свою шпионскую деятельность тогда, когда обман уже раскрыт и известен начальству) позволяет читателю сделать любой вывод. Очень резкий в своей критике, Грин не готов идти дальше. И роман обрывается как бы на полпути.
Гибнет замечательный человек — доктор Гассельбахер, гуманист, посвятивший свою жизнь научным изысканиям ради блага человека. К очень горьким итогам приходит Беатриса, потерявшая веру во что бы то ни было: «Они постарались разрушить нашу веру до основания (последняя глава «Эпилог в Лондоне»). Даже веру в безверие. Я уже не могу верить ни во что большее, чем мой дом, ни во что более абстрактное, чем человек…»
Негативное в книге во много раз сильнее, чем позитивное.
Острая, яркая сатирическая трактовка образов определяет достоинства книги, в которой нет никаких конструктивных, что-либо утверждающих мотивов.
В 1961 году вышел очень сложный и противоречивый роман Грэма Грина «Ценой потери» (A Burnt-Out Case). Те мысли, которые легли в основу этой книги, очень ясно и недвусмысленно изложены автором в небольшом очерке «В поисках характера», опубликованном вскоре после ее выхода.
Место действия — крупный лепрозорий, скрытый в тропических лесах Конго. Книга писалась тогда, когда страна еще была колонией Бельгии, однако следует подчеркнуть, что события, о которых здесь идет речь, могли бы происходить, по замыслу Грина, в любой капиталистической стране и на любом континенте.
Значение романа отнюдь не в прямой постановке тех или других социальных и политических проблем, а в изображении социальных отношений.
Внимание Грина сосредоточено на внутренней трагедии бельгийца Керри, известного архитектора, внезапно решившего бежать от славы и успеха, которые ему сопутствовали в течение многих лет. Он бежит без точного места назначения, лишь бы скрыться надежнее от преследования назойливых репортеров и считаться в Европе пропавшим. Керри насмерть отравлен тем миром, от которого отказывается. Внезапно ощутив себя моральным калекой, для которого, как ему казалось, нет спасения, кроме бегства от людей и от самого себя и сохранения полной тайны своего убежища, он, потеряв веру и надежду, разочаровавшись в людях и даже в религии (Керри был ранее католиком), мучительно переживает всякую попытку с чьей бы то ни было стороны раскрыть его инкогнито.
Чрезвычайно типично для манеры Грина, построенной на парадоксах, что Керри, задохнувшийся в тлетворной атмосфере современной цивилизации, находит покой и постепенно излечивается от болезни отчаяния и скептицизма в заповеднике страшной болезни — в лепрозории, где кончаются все дороги и куда боятся заглядывать здоровые люди. Название романа — «А burut out case» — медицинский термин: «исчерпанный случай», — так называют врачи больных, которые излечились от проказы, но получили ту или иную печать этой болезни и искалечены ею. Искалеченный обществом, от которого бежал, Керри вначале — такой «исчерпанный случай». Но постепенно удовлетворение скромным трудом на пользу людям возвращает ему радость бытия, которую он считал навсегда утраченной. Эту радость архитектору помогает найти скромный труженик, врач-атеист Колэн, для которого христианство — «пустая буква, давно переставшая его интересовать».
Этот роман Грина, как и «Наш человек в Гаване», не заканчивается утверждающим аккордом. Потерявший веру в бога» но нашедший наконец счастье и радость жизни в умении жить для других, бескорыстно принося пользу людям, Керри нелепо и бессмысленно погибает, сраженный рукой человека, который ослеплен ревностью, не имеющей под собой никаких оснований.
Роман «Ценой потери», может быть, одно из лучших в художественном отношении произведений Грина и в то же время одно из самых горьких в его творчестве. С омерзением говорит здесь писатель о цивилизации, построенной на всесилии денег, рисуя фигуру журналиста Паркинсона и судьбу Керри, бежавшего от этой цивилизации без оглядки. Автор показывает лживость религиозной христианской догмы (недаром Керри убивает ученик иезуитов Рикер, «любивший бога, может быть, только потому, что никогда не любил людей»). Но писатель остается верным своему горькому скептицизму и не дает никаких конструктивных решений поставленных проблем. Он как бы подчеркивает, что решений этих быть не может.
В январе 1966 года, после пятилетнего перерыва, вышел новый роман Грина «Комедианты» — не только яркое произведение большого художника, но и книга, говорящая о сдвигах в его идейной эволюции. Назван он иносказательно и, как и другие романы, с глубоким ироническим подтекстом. Уже на борту небольшого голландского корабля «Медея», идущего из Филадельфии на Гаити, настойчиво повторяются затертые и широко распространенные в Англии фамилии трех пассажиров — Браун, Смит и Джонс — «фамилии, взаимозаменяемые, как комические маски в фарсе». Браун (от его имени идет повествование) — состоятельный человек с биографией авантюриста. Джонс — тоже авантюрист, выдающий себя за ветерана войны. Смит — почтенный американец, выдвигавший когда-то свою кандидатуру на пост президента США, совершенно безобидный и немного смешной чудак. Думая о том, чем оправдана его поездка на Гаити, откуда бегут почти все европейцы, Браун вспоминает бога, в которого он некогда верил: «А теперь, когда жизнь подходила к концу, верить в него — да и то не всегда — мне позволяло только чувство юмора. Жизнь — это комедия, а вовсе не трагедия, к которой меня готовили, и мне казалось, что всех нас на этом судне с греческим названием… гонит к смешной развязке какой-то властный шутник».
Усталый скепсис и ирония, привычные у Грина, звучат, таким образом, и в новой его книге, притом звучат с первых ее строк до последних, подчеркнуто повторяясь в одних и тех же мотивах и даже словах. Как часто на путях жизни Браун «смеялся, пока не появлялись слезы», говорится в первой главе.
Те же слова слышатся Брауну во сне на последней странице романа. Существование человека — очень грустная комедия, и от этого как будто некуда спрятаться.
На этот раз характерная для Грина противоречивость становится кричащей. Пропитанный скепсисом, роман в своем финале тем не менее зовет если не к прямому политическому «участию», то, во всяком случае, к идейной принципиальности.
В коротеньком предисловии автор просит не искать в образе Брауна автобиографических черт. Положительным героем Браун тем более не является. Если таковой и есть в книге, то это скорее коммунист доктор Мажио.
Место действия — Гаити. Время действия определить нетрудно, это несколько месяцев 1965 года, когда в отношении США к марионеточному диктатору американской вотчины — Гаити — наступило временное «похолодание» после восстания в Санто-Доминго.
Бывший хозяин доходной гостиницы в Порт-о-Пренсе, Браун возвращается в страну, прозванную «Республикой кошмара», побуждаемый глубоко личным мотивом — привязанностью к женщине. Но в маленькой стране царит режим разнузданного террора, установленный кликой президента Дювалье, который объявил себя в 1963 году пожизненным диктатором. В прошлом врач, иронически прозванный «Папа-Док», Дювалье рассчитывает подавить борьбу народа массовыми убийствами, повальной слежкой, арестами и пытками в полицейских застенках. В отсталой и полунищей стране безнаказанно хозяйничают тонтон-макуты — головорезы в черных очках, для которых нет ничего запретного. Неспокоен, впрочем, и сам Дювалье. В столице, переведенной на военное положение, он прячется во дворце в страхе перед своими же приспешниками. Министров назначают и «убирают», или они (как Филипо — министр социального благоденствия) сами кончают с собой, чтобы не быть убитыми.
Впрочем, их не оставляют в покое даже после смерти, как показывает Грин, описывая похищение трупа Филипо во время похорон.
Народ задавлен террором, бесправен и запуган. Лишь отчаянные патриоты действуют на положений партизан в непроходимых горах, но они лишены оружия, руководства и необходимого опыта. Партия народного единства вне закона. Одного подозрения достаточно, чтобы застрелить человека как собаку или, в лучшем случае (как слугу Брауна, Жозефа), искалечить во время допроса. Все это показано сдержанно и скупо, и одновременно разматывается сложный клубок сюжета. Грин и здесь верен себе: если в его романах, названных самим писателем «развлекательными», было много серьезного, то в «Комедиантах» — романе «серьезном» — большая доля «развлекательной» фабульности, есть даже элементы детектива.
Обстоятельства вынуждают Брауна искать убежища в горах и перейти границу Санто-Доминго. Вынуждены уехать и забавные супруги Смит, так и не успевшие организовать в Порт-о-Пренсе общество вегетарианцев. Джонсу, однако, не суждено перейти границу. Эпизоды, связанные с доставкой его Брауном в лагерь партизан, — наиболее драматичные в романе. Хвастун и авантюрист, выдающий себя за военного специалиста, Джонс вынужден отправиться на помощь борцам Сопротивления. На самом деле он никогда не держал в руках оружия и совершенно беспомощен. Ситуация кажется комедийной, но оборачивается трагедией, что опять-таки в порядке вещей у Грина. Героические роли начинают играть люди, к этому не склонные. Героем становится Джонс, чему способствуют неожиданные обстоятельства. Перестав играть в борца, он волею судьбы выступает как участник настоящей борьбы. Героическую роль вынужден играть и Браун, хотя и побуждаемый отнюдь не героическими соображениями. Выслеженный тонтон-макутами по дороге к партизанам, он лишается возможности вернуться в Порт-о-Пренс и в результате теряет все, что связывает его с миром имущих.
А в горах продолжается своя жизнь, столь не похожая на ту, которая идет в столице. Об этой жизни Грином сказано немного, но вполне достаточно, чтобы читатель проникся глубоким уважением и к молодому Филипо, ушедшему мстить за отца, и к старому калеке Жозефу, и ко всем тем людям, которые предпочли сопротивление—судьбе бессловесных жертв кровавого «Папы-Дока».
Три комедианта в трагикомедии, написанной Грином, по-разному, каждый на свой лад, доигрывают отведенные им роли. Доброжелательный и по-своему глубоко порядочный старый чудак Смит задерживается в Санто-Доминго; там ему наконец удается организовать коммуну вегетарианцев. Толстый кошелек и американский паспорт обеспечивают ему успех при любых обстоятельствах. Погибает «майор» Джонс, попытавшись, хотя и без особого успеха, но по-своему героически, сыграть роль военного специалиста при партизанах. Браун, оставив в Гаити гостиницу — все, чем он обладал, по протекции Смита получает в Санто-Доминго работу… гробовщика.
Но в романе два плана, и это очень существенно. Один — привычный, «гриновский». Здесь главные лица — «комедианты», и все парадоксально. Здесь по-прежнему звучат и гриновские скепсис и усталость, и неверие в борьбу наряду с большим к ней уважением. Но есть и другой план, новый, тот, который можно назвать наиболее драматичным в книге. Тут действуют партизаны Гаити и направляющий их врач-коммунист Мажио, на книжной полке которого стоит «Капитал» Маркса.
В Санто-Доминго, вернувшись однажды в свой номер в гостинице, Браун находит письмо от человека, который был уже мертв. Письмо не было подписано, но почерк явно принадлежал доктору Мажио.
«Часы мои сочтены, — читает Браун, — я жду, каждый миг могут постучать в дверь. Позвонить им не удастся, электричество, как всегда, не работает… Помните тот вечер, когда миссис Смит обвиняла меня в том, что я марксист? Обвиняла — слишком сильное слово. Она добрая женщина и ненавидит несправедливость. Однако слово «марксист» мне все меньше и меньше нравится. Слишком часто под марксизмом подразумевают только экономическую программу. Но коммунизм, друг мой, шире, чем марксизм, так же как католицизм — вы помните, ведь я тоже рожден католиком — шире папства. В коммунизме есть и mystique и politique. Мы с вами гуманисты, и вы, и я… Я предпочту, чтобы на моих руках была кровь, чем вода, которой умывал руки Понтий Пилат. Я вас знаю и люблю вас, и я пишу это письмо, обдумывая каждое слово, — ведь это, наверно, последняя возможность побеседовать с вами. Письмо может до вас не дойти — я посылаю его, как мне кажется, с надежной оказией, однако что может быть надежным в том безумном мире, в котором мы теперь живем (я имею в виду отнюдь не только мое бедное, маленькое Гаити). Я умоляю вас — стук в дверь может помешать мне закончить эту фразу, поэтому примите ее как последнюю просьбу умирающего, — если вы отвергли одну веру, не отвергайте веры вообще. Всегда есть другая вера взамен той, которую мы теряем. А может, это все та же вера в другом обличье?»
Прочитав письмо друга, Браун устало размышляет над тем, в сколь малой степени он, Браун, способен на подвиг. «В моей жизни не было ни взлетов, ни падений — только огромная равнина, по которой я шагал и шагал в бесконечную даль. В свое время я мог бы избрать другую дорогу, но теперь уже слишком поздно». Но тот же Браун вспоминает о своих католических наставниках: «В детстве отцы Св. Пришествия говорили мне, что одно из испытаний веры в том, готов ли ты за нее умереть».
Мажио это сделал.
Много непривычного, даже чуждого нам звучит порой в новой книга Грина. Прежде всего в том, как причудливо переплетаются в ней коммунизм и католицизм в рассуждениях участника Сопротивления о «политике» и «мистике». Но лучшие страницы «Комедиантов» — не те, где устало философствует Браун, и не те, где раскручивается сложный узел интриги. И какие бы неожиданные сближения ни делал автор — дело не в них. Лучшие главы замечательной книги — те, где сдержанно, как всегда у Грина, рисуется режим Дювалье и великое мужество людей, оказывающих ему сопротивление.
3
Уже в своих ранних критических статьях Грэм Грин совершенна недвусмысленно раскрывает свое эстетическое кредо. Он остался ему верен до сегодняшнего дня. Реализм для него — основа всякого подлинного искусства, и себя он всегда рассматривал и рассматривает как реалиста, хотя нигде не дает прямого определения своего метода.
В статье о Мориаке, написанной еще в 30-х годах, Грин указал на главную заслугу французского писателя, которую он видит в том, что «ощутимый мир никогда не переставал для него существовать». Высоко ценя Г. Джеймса, он опять-таки прежде всего подчеркивает его реализм. Он «не был пророком, — пишет Грин, — и не ставил перед собой дидактических целей — его главной задачей было добиться в искусстве полной объективности». И подчеркивает: «Он был реалистом». А в другой статье вновь повторяет: «Он строил свои книги не как моралист, а как реалист и всегда придерживался суровой правды, рисуя жизнь такой, какой ее видел».
Итак, для Грина-художника реализм был исходной точкой в оценке произведений, которые он читал и о которых писал как критик. И едва ли есть основания оспаривать очевидное положение, что сам писатель — один из крупнейших реалистов западного мира. Грин не стоял на месте. Какие бы мотивы ни повторялись в его произведениях — мотив одиночества человека на земле, мотив преследования и т. д., — вырастали новые, и крепла обличительная сатирическая тенденция, с одной стороны, и тенденция все глубже всматриваться в работу человеческой психики — с другой.
Обличительная тенденция особенно глубока в романах «Тихий американец», «Наш человек в Гаване» и «Комедианты», а также в новом романе, вышедшем в 1980 году, — «Доктор Фишер из Женевы, или Смертоносный банкет». И в этих произведениях — в одних больше, в других меньше, — ощутима тяга Грина к гротеску и шаржу.
Углубление психологического анализа, проходящее через все романы писателя после «Тихого американца», подчеркнутое в его поздних романах «Почетный консул» и «Фактор человеческий», ярко выступает в большинстве его новелл.
Оставаясь верным реализму, Грин постепенно менял свой почерк, о чем и сам говорит в содержательных предисловиях к некоторым из своих книг, выходивших в последние годы в полном собрании его сочинений, предпринятом издательством «Бодли Хед».
В частности, очень интересно предисловие, предваряющее сборник его рассказов, публиковавшихся в разные годы и собранных в 1972 году для нового издания.
«Сегодня, когда этот толстый том (рассказов разных лет — В. И.) лежит передо мной, — писал Грин, — я начинаю понимать, что с первых дней (своей деятельности) я был по сути дела автором рассказа, — они вовсе не «клочки», какими я их раньше считал. И все-таки, хотя многие из рассказов, представленных в этом томе, может быть, лучшее из того, что я когда-либо писал, меня воспринимают как романиста, который иногда писал рассказы, так же как некоторые новеллисты (Мопассан, В. Притчет) «иногда писали романы».
Создание романа Грин уподобляет здесь целой жизни. Роман пишется в течение нескольких лет, и автор его меняется к тому времени, когда его заканчивает. Изменились не только персонажи — изменился он сам: «роман никогда не может достигнуть того совершенства, которого, скажем, достиг Чехов в своей «Даме с собачкой».
«Что-либо менять, — пишет Грин, — невозможно, ибо задача перестроить роман равнозначна тому, чтобы приспособить его к своей новой личности… Создание короткого рассказа, — продолжает он, — одна из сторон эскепизма — бегства от самого себя…»
Другой мотив, очень важный для позднего Грина, формулируется в том же предисловии с большой очевидностью: с течением времени Грин все больше и больше читал сочинения психологов, все чаще вдумывался в свои сны и вводил в структуру произведений сновидения своих персонажей.
«Сны — быть может, потому, что меня подвергли психоанализу в детстве, — всегда играли большую роль в моих произведениях», — пишет Грин в предисловии.
В том, что написано в этот период, Грин не только больше, чем когда-либо раньше, уделяет внимание анализу человеческой психики, но углубляет его за счет проникновения в область бессознательного психического.
К сказанному следует добавить, что в конце предисловия Грин отмечает, какую роль начинает играть юмор в его поздних произведениях. Юмор этот невеселый и связан, как он признает, с мыслью о надвигающейся и уже неизбежной смерти: «Творчество — своего рода терапия. Иногда я задумываюсь над тем, как люди, которые не создают книг, не сочиняют музыки и не пишут картин, умудряются не впасть в безумие или меланхолию, не подвергнуться паническому ужасу, который неотделим от человеческой доли».
Хотя творческий путь Грина не представляется прямым и писатель многократно отклонялся то в одну, то в другую сторону, все же с самого начала он шел в сторону все большего проникновения в сущность человеческих отношений, все более правдивого отражения жизни.
Как бы велики ни были противоречия в сознании Грина и как бы глубок ни был отпечаток, который они оставляли на его произведениях, значение всего созданного за пятьдесят лет творческой работы писателя-реалиста очень весомо. Начав с отражения скрытых мотивов поведения отдельных людей и анализа диалектики их характеров, он шел к рассмотрению сложных связей, определяющих жизнь общества (ср., например, «Человек внутри» и «Англия меня создала»). От изображения моральных проблем отдельной личности («Суть дела») — к изображению моральной ответственности личности перед человечеством («Тихий американец», «Комедианты»), Тревога за человека, чувство ответственности перед ним как писателя (как бы он ни понимал эту ответственность в разные периоды своей жизни) делали Грина врагом равнодушия в искусстве.
Прибегая к разнообразным приемам письма — их палитра у Грина весьма богата, — он оставался верен своей манере, которую критика назвала «гриновской».
Одной из характерных черт «гриновской манеры» остается богатая оттенками ирония, чаще всего пропитанная горечью скептицизма. Большое место в искусстве Грина занимает парадокс, что объясняется мировоззренческими причинами.
Грин испытывал недоумение перед несоответствием, которое он видел постоянно, между общепринятыми представлениями о добре и зле и их существом. Ревностные католики оказываются бандитами, а подонки общества осуществляют миссию справедливости («Брайтонский леденец»). «Грешники», нарушающие законы церкви, на деле оказываются подлинными гуманистами, в то время как ревнители веры выступают бездушными эгоистами (Скоби и его жена Луиза в «Сути дела»)… Окрашен гриновской иронией парадокс, лежащий в основе «Тихого американца»: суд над «чистеньким» Пайлом творит усталый скептик и неисправимый циник Фаулер. Через парадокс раскрываются убеждения Грина в том, что под мнимой добродетелью часто скрываются бездны порока, а порок в большинстве случаев является оболочкой добродетели. Парадоксальность распространяется у Грина и на трактовку образов и композицию книг, она звучит в высказываниях героев, в метафорах, создаваемых писателем. Так, Эндрью (в книге «Человек внутри») говорит: «Я могу заставить его забыть то, что я ему сказал, лишь убив его». Скоби (в «Сути дела») говорит своей 19-летней любовнице Хелен: «Моя родная, ты несчастна. Ты связана с человеком средних лет, а мы не можем все время лгать, как это делают молодые».
Наряду с иронией и парадоксом манеру письма Грина отличают лаконизм и подтекст. Сила гриновского письма основана зачастую не столько на том, что сказано писателем, сколько на том, что лаконично, в намеке, в предельно выразительной детали подсказано текстом. Трудно забыть диалог, которым завершается роман «Суть дела», между овдовевшей миссис Скоби (Луизой) и ее духовником, отцов Рэнком. Именно в подтексте этого диалога содержится идея книги — весь антиклерикальный смысл одного из лучших романов Грина о человечности и сострадании вопреки церковным законам. В то время, как Луиза — черствая и злая — хочет услышать от Рэнка, что кончивший самоубийством Скоби будет проклят на небесах, Рэнк с горечью отвечает ей, что милосердие божие несказанно, тем самым опровергая убеждение набожной эгоистки.
В ранних книгах Грина текст насыщен афоризмами. Бегло нарисована комическая фигура жены сбежавшего негоцианта Экмана в романе «Поезд идет в Стамбул», причем писатель сравнивает глаза миссис Экман, выглядывающие из-под полей шляпы, с «мышью, затерявшейся в гардеробе…» В «Сути дела» чернокожие клерки, снующие по коридору одного из учреждений города, «как доктора», носят за собой «манеру, приличествующую у постели больного». Зрительные впечатления Эндрью, приближающегося вечером к городу, где назавтра состоится суд над контрабандистами («Человек внутри), Грин передает так: «Тени опустились над городом, и замок был различим вдали лишь как еле заметный горб или пожатие плечом». Подобные образные штрихи в книгах Грина никогда не бывают затертыми и банальными. В послевоенных его романах афоризмов все меньше и меньше. Проза Грина становится все более сдержанной, стиль — все более строгим.
Даже тогда, когда Грин еще не ставил перед собой задачу писать картины жизни общества и раздирающих его противоречий, жизнь эта, с ее проблемами, уже врывалась в его книги и определяла все большее углубление мастерства романиста. Становление его реалистического метода шло задолго до создания им «Тихого американца» и «Комедиантов».
Образ мистера Кроуга (в романе «Англия меня создала») — финансового короля Швеции, ведущего большую, но далеко не чистую игру, в которую втянуты многие страны, человека, потерявшего какую-либо моральную щепетильность в силу своего положения в обществе и роли, которую он в нем играет, — успешно соперничает с образом денежного магната Мердйя в романе Диккенса «Крошка Доррит», При этом метод остается «гриновским», и обобщение достигается типично гриновскими приемами типизации при величайшей экономии художественных средств…
А имя Кроуга смотрит на каждого жителя шведской столицы с тысячи реклам: «Кроуг, который как сам бог всемогущий в каждом доме… Кроуг в Англии, в Европе, в Азии, но этот Кроуг, как и бог всемогущий, всего лишь человек»… Образ Кроуга раскрывается во множестве тонких и лаконичных деталей: крикливые галстуки и плохо сшитые костюмы, присланные из магазина готового платья; посещение театров в силу необходимости и манера сидеть в нем среди незанятых стульев, чтобы легче вздремнуть и не быть обязанным высказывать своих суждений, которых У него нет… Подобные штрихи, которых можно привести множество, — во всех романах Грэма Грина, они говорят об остроте зрения художника и силе его реалистического рисунка.
Писатель продолжает традицию английского критического реализма классической поры, продолжает, обновляя и обогащая ее и всегда оставаясь самим собой.
Сегодня Грин выступил с новым романом, в котором применил, видоизменив, гротескные средства, впервые взятые им на вооружение в «Нашем человеке в Гаване». Обращение к гротеску было вызвано задачей, которую писатель поставил перед собой на рубеже 80-х годов. «Доктор Фишер из Женевы, или Смертоносный банкет» — острый и злой памфлет против людей, весь смысл жизни которых — в нескончаемом обогащении, чего бы накопление ни стоило и к чему бы ни приводило. Это памфлет, в котором человеческое достоинство и человеческая независимость побеждают цинизм корысти и подлость беспринципности. «Доктор Фишер из Женевы» ярко свидетельствует о том, что Грин сегодня как художник — на новом подъеме, и безосновательны пророчества иных британских критиков, ищущих в его творчестве 70-х годов упадок мастерства и затухание таланта.
В. Ивашева
Я считаю, что это очень интересная тема. Предлагаю Вам это обсудить здесь или в PM.
Готов обсудить этот вопрос.
Невероятно!