Благопристойность и убожество

Педигри

Родители Сименона происходили из различной социальной среды. Мать, Анриетта Брюлль, была дочерью некогда богатого фландрского лесопромышленника. Отец происходил из старинных ремесленных кругов Льежа, а по матери был внуком шахтера. Огромное различие в жизненном укладе, взглядах, привычках, самом мировоззрении этих двух семей с самого детства становился ясным для ребенка — различие между простым, спокойным и жизнерадостным мероприятием отца и мутным, беспокойным стремлением к успеху, деньгам, благопристойности его матери, представительницы семейства Брюлль, выступающего в Педигри под фамилией Петерс.

Естественно, в первых жизненных впечатлениях ребенка ведущим является влияние матери, тем более, если мать — такая волевая натура, как Анриетта БрюлльЭлиса Петерс, которую французская критика не без оснований считает главной героиней автобиографических романов Сименона.

Нужно отдать должное Сименону-художнику, сумевшему убедительно и психологически верно показать этот сложный характер, эту смесь слабости с неукротимой энергией. Хрупкий облик маленькой белокурой женщины с огромным, вечно съезжающим на бок шиньоном, с утра до ночи занятой непосильной и для здорового человека работой, по любому поводу разряжающейся слезами, а то и истерикой, ведущей жизнь испуганной мыши, никогда не садящейся на весь стул, словно извиняющейся за само свое существование, на первый взгляд, трудно увязать с представление о женщине несгибаемой воли, неуклонно и упорно идущей к намеченной цели. А Анриетта именно такова. И показано это с большой убедительностью. И с реалистическим раскрытием самих источников данного характера, заслуживающим того, чтобы с ним познакомиться ближе.

Тут и произойдет первое знакомство с Педигри — родословною породистых животных. Постараемся, держась как можно ближе к оригиналу, передать атмосферу окружения юного Сименона, ту самую атмосферу, которую критика считает специфической особенностью этого писателя…

Итак, порода Брюлль — Петерс.

Мать из Лимбурга, из богатой фермерской семьи. Отец — сначала смотритель плотин, потом богатый лесопромышленник. Жизнь чуть ли не в замке, выросшие в роскоши сыновья, удачно устроенные дочери…

Но об этих временах семейного процветания читатель, как и сама Анриетта — Элиза, узнает лишь из рассказов старшего брата, спившегося бродяги Леопольда. Сама она едва помнит длиноустого человека, наделавшего глупостей — спьяна подписавшего поручительство, разорившегося дотла, окончательно спившегося и умершего от рака языка. Поэтому Анриетта — младшее и нежеланное дитя — с ранних лет проходит тяжелую школу нужды и унижений. Но ведь есть старшие, обеспеченные дети. Неужели они не помогут? Повременим с ответом на этот вопрос. Даже поверхностное знакомство с нравами семейства сделает его излишним… Анриетта узнает, как ставят на огонь пустые кастрюли, чтобы соседи не думали, что в доме нечего есть. Видишь ли, дочь моя, лучше вызывать завить, чем жалость. Притом нам ведь все равно ничего не дадут. Мать никогда не выходит без шляпы и перчаток…

Итак, в детстве нужда; с шестнадцати лет — работа продавщицы в магазине Новинки, в вечном страхе кому-то не угодить. Мучительное чувство своей беспомощности, неполноценности — тринадцатая, ненужная, нелюбимая… Маленькая, да, совсем маленькая, слишком слабая, беззащитная в слишком большом мире, которому нет дела до нее.

Сименон очень хорошо передает это чувство затерянности маленького человека в мире, где человек человеку волк, и мы еще не один раз встретимся с ним во многих его романах. Однако у Анриетты оно приобретает специфическую социальную окрашенность, так как представители семейства Брюлль — Петерс с молоком матери впитывают целый ряд предрассудков, характерных для их среды, и в первую очередь типично мещанское стремление к faux semblant — внешней благопристойности.

Сименон ненавидит эту показную респектабельность, панический страх перед чужим мнением, собственническое мировоззрение, с точки зрения которого бедность является позором. Как отравило оно его первые годы, сколько ран нанесло детской душе!

Анриетта стыдится своей убогой квартиры, стыдится, что мужу приходится ей помогать. При ее концепции того, что делают и чего не делают, ее глубоко огорчает и еще более шокирует вид мужчины, интеллигента, моющего полы, выжимающего тряпки, чистящего вчерашнюю посуду, а потом, по локоть в пене, стирающего пеленки и простынки. Подобно своей матери, она стыдится выйти на улицу без шляпы и перчаток, подойти к лотку своей золовки, торгующей сластями на улице, дать ребенку дешевое лакомство. Это вечное стремление к поддержания престижа, боязнь того, что скажут люди, тяготеет над нею, как кошмар: она улыбается холодной, исполненной достоинства улыбкой. Из множества вещей, которых она боится, самое страшное — быть вульгарной. Это боязнь накладывает мрачную тень на все детство Жоржа, лишенное стольких маленьких ребячьих радостей, отравляет его воспоминания. Нельзя съесть шоколад второго сорта, который присылает одна из клиенток отца — «это стыдно»; нельзя купить в парке трубочку мороженого — это грязно, выпить в киоске воды — это неприлично (а может — дорого, с горькой иронией замечает Сименон), нельзя заказать яичницу с салом и жирный сладкий пирог, который продавался в трактире на ярмарке, ведь это едят только мужики…

Стремление к благопристойности ведет и к вещам похуже. Анриетта мучительно стыдится жены своего старшего брата, кухарки, она ни за что не признается, что ее сестра Фелиси умерла сумасшедшей или что она пила: Фелиси? Никогда! Нужно, чтобы семья была благопристойной, чтобы все было похоже на книжку с картинками.

Сименон ненавидит показное во всем, вплоть до мебели, архитектуры, ненавидит потому, что оно разъедает душу человека, обращая его в мещанина. Люди, построившие этот дом и жившие в нем до нас, — пишет он в Я вспоминаю о своем временном жилище в Фонтенаи-ле-Конт (1940), — никогда не думали о том, что бы жить для себя, жить, потому, что жизнь прекрасна, душа спокойна в гармоническом окружении любимых вами существ.

Если они пожелали порог с четырьмя ступеньками, то не потому, что земля влажна, а потому, что это производит впечатление богатства. Все двери слишком велики для комнат, но большие двери — тоже признак роскоши, и есть салон — салон необитаемый, — потому что салон нужен, и будуар, потому что это — ступенька вверх в социальной иерархии…

…У нас во времена моего детства это было беднее и почти столь же уродливо. Пожалуй, чуть меньше, именно потому, что беднее. Но исходило это из того же мира, мира маленьких людей, — есть уйма ступеней в иерархии маленьких людей. Мира маленьких людей, говорю я, которых приучили духовно и физически питаться видимостями.

Стремление к видимости, желание пустить пыль в глаза, типично для мира мещан. Сименон очень хорошо показывает это на примере своих родственников, в частности дядюшки Гийома, старшего брата отца, единственного из Сименонов вышедшего в люди и уехавшего в Брюссель. Возьмем сцену его приезда в Льеж, выписанную со свойственным Сименону мастерством реалистического рисунка.

Гийом сходит с поезда на вокзале Гюймен, следует в толпе пассажиров до двери выхода, выходит на солнечную площадь, где на несколько минут замирает, удовлетворенно жмурясь.

Еще нет девяти. Он покинул Брюссель спозаранку, когда его магазин зонтов и тросточек еще не открылся, поэтому он заходит в парикмахерскую напротив вокзала, где его оборачивают до самой шеи в пеньюар из накрахмаленной ткани, в то время как он исподтишка улыбается себе в зеркало.

Когда он выходит из салона, то солнце действительно светит лишь для него, для того, чтобы подчеркнуть нежный беж его пальто, сшитого по последней моде, такого короткого, что его называют «пет-ен-лер», чтобы бросить блики на его лакированные ботинки, длинные, остроносые, со светлыми суконными гетрами, чтобы зажечь огоньки на золотом набалдашнике его трости, на толстом золотом кольце, чтобы высечь искры из булавки галстука, украшенной рубином.

Какое воплощение буржуазного благополучия и самодовольства! И, разумеется, дядюшка Гийом отправится с вокзала туда, где его великолепие будет оценено по достоинству — к Анриетте. Правда, к брату ближе — бюро Дезире рядом с вокзалом, но его легкомысленный брат вряд ли способен оценить его блеск, а на улице Пюи-зен-Сок, у матери, он рискует нарваться на сарказм. Зато Анриетта …И, удовлетворенный произведенным впечатлением, исполненный самодовольства, дядюшка Гийом даже делает красивый жест — уводит маленького Жоржа в магазин, чтобы торжественно купить ему первые штанишки…

Оцените статью
Добавить комментарий