Русская литература всегда отличалась пристальным вниманием к истории. Это особенно характерно для «самого литературного» XIX века. Ведь далеко не случайно, что В. Г. Белинский даже роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин» счел нужным назвать «романом историческим».
Героические и драматические события этого столетия наложили свой неизгладимый отпечаток буквально на все жанры русской литературы как XIX века, так и последующих десятилетий, вплоть до наших дней, во многом предопределив тематическую, идейную и стилистическую направленность исторической литературы.
При этом не вызывает сомнения, что уже в XIX веке властителем дум, наиболее полно, достоверно и убедительно осуществляющим связь времен, становится жанр романа, у истоков которого стоял В. Т. Нарежный. Заявление В. Г. Белинского о том, что «время эпических поэм давным-давно прошло», имело под собой весьма серьезные основания, если иметь в виду, что, по его же словам, роман «изображает жизнь во всей ее прозаической действительности», а «поэма рисует идеальную действительность и схватывает жизнь в ее высших моментах». Но «прозаическая действительность» в исторических романах приветствовалась критикой и читателями и соответственно воссоздавалась писателями лишь советского времени.
Советская литература и исторический роман в том числе на многие годы снова сосредоточили основное внимание на «высших моментах» жизни, в определенной мере — на «идеальной действительности». Не случайно А. М. Горький в своей статье «О литературе» назвал исторические романы М. Загоскина, К. Масальского, И. Лажечникова, А. К. Толстого, В. Соловьева и др. «слащавыми», «лубочными» сочинениями, противопоставив им «превосходные» романы «Петр I» А. Н. Толстого, «Разин Степан» Н. Чапыгина, «Повесть о Болотникове» Г. Шторма и другие, и назвав их «хорошими образцами, на которых можно учиться писать о прошлом».
Образцы хорошие. Кто спорит? Но удивляет и настораживает тот факт, что среди этих «образцов» не нашлось места произведениям А. Пушкина, Н. Гоголя, Л. Толстого и других классиков исторического жанра. Нацеленность только на историко-революционную тематику, тенденциозность и односторонность ее воплощения, безусловно, обедняли как развитие жанра исторического романа, так и литературы в целом. Из поля зрения писателей, руководствовавшихся приведенным принципом, нередко выпадали такие значительные «частности», без которых невозможно представить закономерное, типичное, общение.
За последние годы на читателя обрушилась буквально лавина книг, рассказывающих о так называемой частной жизни выдающихся людей далекого и недавнего прошлого: монархов и государственных деятелей, ученых и писателей, фаворитов и фавориток, сыщиков и преступников и многих других. Амплитуда художественных достоинств данных книг весьма велика.
Мордовское книжное издательство также вознамерилось познакомить читателей с малоизвестными, а часто вовсе неизвестный авторами и книгами, наметив к выпуску цикл произведений, воссоздающих прошлое.
Первым в ряду этих публикаций стоит роман Александры Ивановны Соколовой «На всю жизнь (исторический роман из жизни Александра I)». Оговоримся сразу, что, к сожалению, личность автора, ее произведения не нашли отражения практически ни в одной энциклопедии. Поэтому с большим вопросительным знаком можно привести лишь даты ее жизни и смерти (1836 — 1914 гг.). Таким образом, речь пойдет только об этом романе.
Уже подзаголовок к нему довольно точно указывает адресат повествования: император Александр I и его эпоха. Его царствование, совпавшее с началом XIX века, отмеченное такими эпохальными событиями в русской истории, как дворцовый переворот и убийство Павла I, отечественная война 1812 г., восстание декабристов, создание и деятельность Священного Союза в Европе и так далее, всегда привлекали внимание ученых и писателей. Не менее привлекательна своей загадочностью, противоречивостью и трагичностью личность императора Александра I.
Сразу следует оговорить, что А. И. Соколову привлекают не столько эти выдающиеся события, сколько характеры. Она попыталась сосредоточить свое внимание на внутреннем мире своих героев, вникнуть в мельчайшие подробности так называемой личной жизни, часто ограничивая даже эту сферу интимными отношениями.
К сожалению, такой (в целом весьма плодотворный) подход реализован не всегда достаточно глубоко и убедительно. И дело не только в том, что сфера проявления внутреннего мира характеров, выбранная автором, для исторического романа слишком локальна. Дело в том, что автору часто мешает романтическая заданность, выразившаяся в субъективности при характеристике действующих лиц, в какой-то поспешности и многословности, что привело к стилистическим излишествам. Во многих случаях интересные детали, подробности и наблюдения, психологическая мотивация героев и их поступков, к сожалению, затерялись в словесных извержениях.
Вот только один из примеров, весьма красноречиво, на наш взгляд, подтверждающий высказанную мысль. Перед читателем один из портретов Нарышкиной: «Вся она, окутанная волнами кружев, с распущенными по плечам густыми косами, с глубокими, словно бездонными, глазами, спорившими блеском с крупными бриллиантами, оттягивавшими ее красивые розовые уши, была прелестным видением, только что сорвавшимся с картины волшебника Греза».
Но если остановиться и попытаться поставить себя на место читателя начала века, для которого и написан роман, то, думается, сразу проявится субъективизм сегодняшнего читателя и многие критерии и оценки потребуют существенной корректировки. Писалось-то все это человеком совершенно другого мировоззрения, других политических симпатий и антипатий, эстетических вкусов. Писался этот роман женщиной, главной задачей которой было показать придворную интимную связь, воссоздать кипение страстей людей начала XIX века, отдаленных от нас не только годами и расстояниями, но и десятилетиями интенсивнейшей идеологической обработки. При таком подходе самые недостатки романа смогут оказаться и его достоинствами, так как они заключают в себе приметы времени, живые свидетельства прошлого.
Начало повествования имеет конкретные временные границы: август 1792. Читатель буквально с первых страниц становится свидетелем конфликта между императрицей Екатериной II и ее сыном, будущим императором Павлом I. Главной причиной этого противостояния для цесаревича была насильственная смерть его отца, Петра III, а для императрицы — личная антипатия и непоколебимая уверенность в том, что Павел неспособен быть правителем России. Этот конфликт, по причине которого мальчик, будущий император, буквально разрывался между чувством «бессознательной симпатии» к отцу и уважения к бабушке, во многом предопределил противоречивость характера Александра в дальнейшем.
Данная ситуация, точнее атмосфера, воспроизведена в романе исторически верно, художественно убедительно и интересно, что просто необходимо для любого жанра, как любил повторять вслед за Вольтером Пушкин.
А.И.Соколова в своем романе пытается в хронологическом порядке проследить всю жизнь героя, начиная чуть ли не с колыбели и завершая его смертью. При этом, как уже отмечалось, многие значительнейшие события русской истории просто перечисляются. В лучшем случае, им дается очень краткая авторская интерпретация, в целом соответствующая истории, но не всегда и во всем.
В частности, дворцовому перевороту и убийству Павла I в 1801 году посвящено лишь несколько страниц. Да и убийство называется «Кончиной», а один из участников заговора сын Александр, по мнению автора, «…гибели отца не желал. Он знал, что к Павлу Петровичу будет предъявлено требование об отречении от престола, но об убийстве государя при нем никогда не было речи». Можно согласиться, что слово «убийство», возможно, при Александре и не произносилось, но о том, к чему идет дело, он не мог не знать. Примерно также «не знала» об убийстве Петра III его жена, будущая императрица. Поэтому особенно кощунственно выглядит поведение Александра после совершившегося. «Все подобострастно подходили к Александру, но он не замечал их. Его горе было непритворно и неописуемо. Он, от природы кроткий и необыкновенно добрый, гуманный и справедливый, должен был подавать руку насильникам». А дальше, отмечает автор, Александр зарыдал. Но такое «горе» не мешает ему тут же отдать строжайший приказ «не допускать императрицы к телу се убитого супруга без особого разрешения».
Кстати, император на протяжении романа часто плачет и рыдает.
Вскользь упомянув об исторических событиях, автор не жалеет ни площади романа, ни слов, ни красок, ни эмоций,
когда речь идет о чувствах, о дамских туалетах, прическах и украшениях, о свадьбах, о балах, о раутах, о приемах. Обо всем этом пишется многословно, подробно, часто восторженно, «цветисто» и «фразисто» (Белинский) и, добавим, — со знанием дела. Это тот мир, в котором Александр вынужден жить, так как Нарышкина, предмет его обожания, не представляет себе иной жизни.
Жанр исторического интимного романа очень часто заслуживает порицания и критики в прямом значении этого слова. Удивляет другое, как он с завидным постоянством находит своих читателей, причем читателей довольно многочисленных.
Женщина очень часто была символом разлада и хаоса в интеллектуальной жизни и политической деятельности того или иного государственного мужа, превращенного ею в порабощенного властелина. Таким злым гением в жизни Александра I показана в романе его любовница Нарышкина. Сколь прекрасная внешне, столь пустая, корыстная и ничтожная духовно, Нарышкина, как пишет автор, очень быстро стала «единственным смягчающим элементом», имевшим «неотразимое влияние на государя». Это влияние еще более усилилось после того, как государь узнал, что она ждет от него ребенка, «кругом говорили о их отношениях, многим была ясно видна почти рабская подчиненность Александра Нарышкиной, и не раз представители света искренне удивлялись этому, зная, что Государь во многих случаях проявлял свой железный характер и независимость убеждений».
Создается впечатление, что А. И. Соколова, описывая Нарышкину, задалась единственной целью: воспеть внешний облик, красоту этой «сказочной феи», «чаровницы» для того, чтобы резче, контрастнее показать ее духовное ничтожество как женщины, матери, гражданки, наконец. Что стоит ее близость с Шуваловым и одновременно настойчивое желание выдать за него замуж свою умирающую дочь! Вот эта сцена, рисующая чудовищный облик матери. Приходится буквально заставлять себя употреблять именно это слово, «Странный обряд обручения состоялся на следующий день и произвел на всех присутствующих при нем почти жуткое впечатление. Невеста бледная, как смерть, с измученным лицом, с глубоко впавшими глазами, полулежала в большом кресле и безучастно следила за всем, происходившим вокруг нее. Лейб-медики Роман и Миллер стояли в стороне, не спуская взора с умирающей, а молодой Голицын, в углу, скрытый драпировкой, стоял почти такой же бледный и безжизненный, как и умирающая невеста. Каким-то растерянным и сконфуженным смотрел Шувалов… Видно было, что теперь он понял всю бестолковую бесполезность совершавшейся церемонии и в душе глубоко негодовал на Марию Антоновну.
Священник громко и отчетливо произнес молитвы. Мария Антоновна грациозно и кокетливо (выделено нами. — Г. Д.) переменила и подала жениху и невесте обручальные кольца…» В этом «грациозно и кокетливо» вся Нарышкина.
И вот такая особа «прекрасно сознавала свою власть над державным поклонником и безгранично пользовалась ею. Не было каприза, который, будучи выражен ею, остался бы неисполненным». Согласитесь, что лучшей характеристики для императора не придумать.
А может, прав Новосильцев, когда говорит Кочубею, что эта любовь-страсть является единственной отдушиной в личной жизни императора? Мать его не понимает и простить не может гибели мужа, потери не принадлежащей ей короны и той роли, которую она вынуждена играть при дворе. «Святая, но нежеланная любовь жены» также не согревает его сердце.
Государственные дела привлекали Александра I лишь в пору его молодости. После победы России над Наполеоном он к ним заметно охладел. К этому времени он заметно сблизился с небезызвестным графом Аракчеевым и архимандритом Фотием, которые имели на него «…равно сильное и равно гибельное влияние. Оба действовали преимущественно на его воображение и запугивали его мистическими пророчествами и прорицаниями. Аракчеев пугал его своим мнимым загробным сношением с императором Павлом I, Фотий же громил его какими-то бессмысленными заклинаниями. И Александр, охваченный мистическим страхом, верил без границ Аракчееву и безгранично трепетал пред изувером Фотием!» А склонность Александра к мистицизму подчеркнута в романе многократно: это и встреча с призраком в Михайловском замке, и обращение к гадалке, и таинственные встречи с не менее таинственной баронессой Крюденер и другими. И постепенно, ненавязчиво автор подводит читателя к извечному для России выводу. Цари в России мудрые и добрые, великодушные и мощные, грозные и кроткие, справедливые и благословенные, короче, что ни царь, то и батюшка. Окружение же их, как правило, не только не отвечает этим высоким морально-этическим критериям, но и весьма дурно влияет на него, по крайней мере — в плане личной жизни.
Примерно таким выглядит Александр I под пером А.И. Соколовой.
Необходимо отметить, что ей значительно хуже удаются положительные герои. Уж какими только эпитетами она их не награждает; создается ощущение, что сама тает от умиления, а герои от этих усилий только теряют жизненность и правдоподобие. В этом плане особенно характерна интерпретация образа императрицы Елизаветы Алексеевны, которую автор наделила такими добродетелями, что император рядом с этим «ангелом» чувствует себя «маленьким, нравственно ничтожным».
В частности, вызывает удивление и недоверие такая ситуация. Елизавета Алексеевна, подробно зная о взаимоотношениях мужа с Нарышкиной, практически отвергнутая мужем, не чувствует себя покинутой и оскорбленной. Больше того, она счастлива. В романе данная ситуация подчеркивается многократно, многословно и весьма эмоционально. Выглядит это довольно фальшиво. Один пример. Александр провел тревожную ночь у Нарышкиной, у которой были трудные роды. К утру она благополучно разрешилась. Император вернулся во дворец. Елизавета Алексеевна «увидала государя только за обедом. Она прочла на его лице утомление долгой, бессонной ночи, но ни горя, ни тревоги не заметила на нем, и это сознание вызвало на ее выразительное лицо улыбку полного счастья.
Она встретила своего державного супруга этой светлой улыбкой, и он, чуткий и деликатный (выделено нами. — Г.Д.), понял все высокое значение супружеского бескорыстного, преданного привета и, подойдя к императрице, крепко прижался к ее руке. Он как будто благодарил ее за свое недозволенное счастье, за великодушное разрешение воспользоваться им. После обеда он тотчас же опять заглянул на Мильонную (к Нарышкиной, к любовнице. — Г.Д.) и узнал, что все идет как нельзя лучше». И это написано без малейшей иронии, чуть ли не с восторгом. И такие поступки, вернее, такое отношение к окружающим «чуткий и деликатный» император демонстрирует на каждом шагу.
Значительно живее, полнокровнее и правдоподобнее выглядит на страницах романа старая императрица Мария Федоровна. Она в постоянном конфликте практически со всеми окружающими, в том числе и с сыном. Борьбу ведет без надежды на выигрыш, но не отказывается от своего. Слова и поступки ее часто прямолинейны и вызывают у окружающих чувство досады. Выглядит все это как-то по-стариковски и привлекает своим жизнеподобием. Здесь автор сумела уловить нужный ритм и найти необходимые слова.
Запоминаются и по-настоящему волнуют образы Сони, молодого Нарышкина, Екатерины II, Павла I. Создается странное ощущение: чем меньше автор говорит о своих героях, тем они кажутся убедительнее.
И все-таки фигура в романе — Александр I. Автор оставляет в стороне его государственные деяния, исторические события. Они выглядят неким социальным пунктиром. Видимо, поэтому она не сочла нужным хотя бы упомянуть такие грандиозные фигуры александровской эпохи, как Пушкин, Жуковский и других.
Такой подход, на наш взгляд, — это тоже крайность, противоположная той, к которой призывал М. Горький и о которой шла речь в самом начале нашего разговора. Такой угол зрения для каждого современного читателя мало приемлем. Но он был приемлем и привычен для А. И. Соколовой, специализируюшейся на описании интимной жизни монархов. Об этом свидетельствует и переизданный в 1993 году ее роман «Царский каприз». Такой подход тоже правомерен, найдет своего читателя, так как описываемый в романах придворный круг, чувства и страсти, обуревавшие представителей этого таинственного и недоступного простым смертным клана, всегда привлекали и продолжают привлекать внимание широких кругов. Ведь это тоже жизнь, вернее, частичка ее, пусть пропущенная через мировосприятие, отличное от нашего, но все-таки помогающая в какой-то мере осмыслить Жизнь.
Г. Девяткин,
кандидат филологических наук