Шантаж и проклятие — фрагмент увлекательного детективного романа «В предсмертный час» Владимира Алексеевича Прохорова-Риваля. Читать бесплатно.
Шантаж
В письме было:
«Милостивый государь,
Марк Павлович!
Тайна вашей дочери уже более не тайна: я знаю, что Ольга Марковна две недели тому назад родила ребенка в доме Славина, по Кузнецкой улице. Принимала этого ребенка акушерка Марголинская, живущая на Зацепе, в доме Морозова. Ребенок — мальчик. Отдан он на воспитание этой самой акушерке. Я знаю и отца, но пока не назову его. К отцу я не обращаюсь потому, что мне выгоднее обратиться к вам: отец не так богат, чтобы стоило е него что-либо просить. Но вам, смею думать, далеко не будет приятно, если история вашей дочери станет всем известной. Но это непременно случится, если не исполните моего требования. Требование это едва ли представить для вас какое-либо особое стеснение, но для меня удовлетворение его будет иметь громадную важность.
Дело в том, что если вы хотите сохранить тайну, то будьте добры, в течение трех дней, доставить мне пятьдесят тысяч рублей по адресу, прилагаемому ниже».
Далее прилагался адрес с точным обозначением улицы, дома и номера квартиры, но без фамилии адресата.
— Это какое-то удивительное нахальство!.. — проворчал про себя Речинский. — Выдумать такую нелепость на мою Олю!.. Это… это невероятное нахальство!..
И только подумал это Марк Павлович, как какой-то червяк сомнения вдруг засосал его сердце.
Часто бывает так, что какая-нибудь мелочь, на которую в другое время люди не обратили бы никакого внимания, при известных условиях бросается им в глаза.
То, что в другое время показалось бы совершенно обыкновенным, иногда возбуждаешь подозрение.
То, что иногда выглядит совершенно нормальным, в иные минуты только подтверждает сомнение.
Так было на этот раз и с Марком Павловичем.
Те мелочные странности в поведении дочери, который он замечал за последнее время, до сих пор не обращали на себя его внимания.
Но теперь они осветились совсем иначе.
Речинский стал припоминать всякие мелочи, всякие пустяки.
Он стал припоминать, что за последнее время его дочь точно избегала свиданий с ним, точно пряталась от него.
Потом он вспомнил, что, не особенно давно, он совсем не видал ее в течение трех-четырех дней.
— Господи!.. Да неужели же это все правда?!..
Он запер письмо в ящик письменного стола и, вспомнив о гостях, поднялся с места.
Неловко оставлять их одних! сказал он себе.
Он постарался овладеть собой настолько, чтобы посторонним не было заметно его волнение.
И в тоже время он решил про себя:
— После бала непременно переговорю с Олей!
И с этой мыслью он оставил кабинет и вышел к гостям.
Та часть бала, которая должна была кончится до ужина, в это время приходила к концу.
В столовой уже накрывали.
Только Марк Павлович появился в зале, как к нему подошел один из чиновных гостей.
— Где это вы пропали?.. — проговорил он. — Я слышал, что вам подали какое-то письмо, вероятно, деловое…
— О, да!..
— Конечно, конечно!.. Но все-таки это не причина покидать гостей, которые были так милы, что собрались к вам на летний бал!.. — шутя закончил чиновный гость.
Речинский принудил себя улыбнуться.
Делая страшные усилия, он кое-как овладел собой, но тем не менее, от многих не укрылось, что старику не по себе.
Слух о том, что это произошло благодаря полученному письму, распространялся все более и более.
Это вызвало массу предположений. Впрочем, никто и не думал догадаться о настоящей причине.
Все полагали, что это экстренное письмо касается коммерческих дел миллионера и принесло ему неприятное известие именно в этом смысле.
Вошедший метрдотель громко доложил:
— Кушать подано!
Речинский пригласил гостей в столовую. При этом он повел к столу самую почетную гостью из дам, а Туровцев предложил руку невесте.
Идя, князь успел шепнуть девушке:
— Ольга Марковна!.. Я положительно теряюсь…
И вы, и Марк Павлович, смотрите на меня, как на чужого…
Девушка вопросительно подняла на жениха свои чудные глаза.
— Почему вы это думаете?.. тихо спросила она.
— Да помилуйте!.. Я вижу, что в доме что-то совершается, что во всем этом кроется какая-то тайна и… в тоже время ни одним словом, ни одним намеком мне не дают понять, в чем дело… Конечно, — поспешил добавить Туровцев, — я еще не стал членом вашей семьи, да даже если бы я уже и стал им, то все-таки не позволил бы себе проникать во все тайны… Но дело в том, что теперь, как мне кажется, все это касается меня, касается нашей свадьбы, Оля!..
Когда князь Валентин Михайлович говорил последнюю фразу, голос его дрогнул от волнения.
Девушка только молча закусила губы.
В этот момент уже подходили к столу.
Заняли места в этой огромной столовой миллионера, отделанной под дуб, с целым рядом масляных картин, изображавших овощи, фрукты, дичь, сцены из охоты…
Хорошо выдрессированные лакеи, бесшумно служили за столом.
Говор гостей казался шумом мириады шмелей.
Стучали ножи, вилки. Беседа становилась все более и более оживленной.
Князь хотел было возобновить с невестой прерванный разговор, но это не удавалось: соседи их по обе стороны поминутно обращались к ним.
Пришлось вести общий разговор.
Между тем, Речинский все более и более овладевал собой.
Несмотря на то, что сердце его сжималось, несмотря на то, что душа его ныла тоскливою болью, несмотря на то, ужасные предчувствия все более и более овладевали им, — он, призвав на помощь всю свою выдержку истинно светского человека, смеялся, шутил, занимал гостей разговором.
По временам только он бросал беглые взгляды на свою дочь, и эти взгляды точно хотели проникнуть в глубину души девушки.
И когда старику казалось, что в чертах лица своей Оли он находит что-то подозрительное, тогда глаза его сверкали гневом и негодованием, а брови сурово сдвигались.
Но он сейчас же вспоминал о том, что здесь есть целая сотня посторонних глаз, и сейчас же снова побеждал себя, сейчас же снова овладевал собой.
Улыбаясь, шутя и разговаривая, он в тоже время с нетерпением ожидал конца ужина.
Решив, по возможности, сократить остаток бала, Марк Павлович все-таки не забыл, что сегодня нужно поздравить жениха и невесту.
И в тот же момент ему пришло в голову, что не рискованно ли это будет сделать теперь, в виду полученного письма…
Но, с другой стороны, ведь, все ждали этого тоста.
И, когда шампанское было подано, старик рискнул. Он, взяв бокал, поднялся с места и проговорил громко:
— Господа!.. Моя дочь выходит замуж за князя Валентина Михайловича Туровцева!.. Выпьем за здоровье жениха и невесты!..
Громкое «ура» раздалось в столовой. Потом стали подходить и поздравлять будущих молодых.
Бледная, с дрожащими от волнения губами, Ольга Марковна чокалась со всеми, благодарила за поздравления и в тоже время гнетущая тоска все более и более сжимала ее сердце.
А Туровцев торжествовал.
Сегодня он начинал было уже опасаться, не имеют ли в виду ему отказать, как жениху.
Но такая громкая, официальная помолвка его успокоила.
И он, улучив минуту, шепнул невесте:
— Больше я ни о чем спрашивать не буду, Олечка!.. Теперь я счастливь и готовь ждать два месяца!..
И он под столом пожал невесте ее хорошенькую ручку.
Ужин кончился.
Гости снова пошли в залу. Кое-кто из гостей остался курить в столовой, а некоторые, вместе с хозяином, ушли к нему в кабинет.
Снова начались танцы, но, согласно желанию Речинского, они продолжались недолго.
Стали разъезжаться. Старик провожал всех и старался, чтобы каждый из гостей, по обыкновению, уехал очарованный его любезностью.
Уехал и Туровцев, на прощанье горячо поцеловав руку невесты.
Отец и дочь остались вдвоем.
Теперь старик сбросил с себя личину веселья и спокойствия: теперь не перед кем было притворяться.
И лицо его стало серьезным и строгим.
— Оля!.. обратился он к дочери. — Мне нужно с тобой поговорить!..
Это он сказал таким тоном, какого, по отношению к себе, девушка от него никогда не слыхала.
И сердце ее сжалось и забилось, как перепуганная птичка.
— Извольте, папа!.. отозвалась девушка робко.
— Пойдем в кабинет!..
Ольга Марковна покорно последовала за отцом.
Когда вошли в кабинет, старик запер двери и, опустившись в кресло, указал дочери на другое.
— Сядь, Оля!..
Девушка заняла место.
Проклятие
Старик несколько минут молча смотрел на дочь, точно желая проникнуть в ее душу.
Потом он промолвил:
— Я получил одно письмо, Оля…
Ольга Марковна, чувствуя, что предстоит серьезное объяснение, задала вопрос:
— Какое, папа?
Причем голос ее слегка дрогнул.
Речинский отвечал:
— Письмо это анонимное… Но в нем говорится… Впрочем, прочти его сама…
И он, отворив ящик письменного стола, вынул оттуда письмо и передал его дочери.
Дрожащими руками взяла девушка этот роковой для нее листок почтовой бумаги.
Глаза ее сначала ничего не видели. Точно туман кокой-то обволакивал их.
Но потом Ольга Марковна настолько овладела собой, что сумела прочесть написанное.
Глаза ее широко раскрылись от ужаса, она страшно побледнела, и письмо выпало у нее из рук.
— Что ты скажешь на это, Оля?.. — строго спросил Марк Павлович.
Девушка не могла отвечать: дыхание спиралось у нее в груди, и эта роскошная грудь высоко и неровно поднималась.
— Я тебя спрашиваю, Оля!.. — еще строже выговорил старик. — Правда это!..
Казалось, девушка была близка к обмороку. Она сидела, бессильно откинувшись на спинку кресла.
Целый вихрь мыслей разом нахлынул на нее.
Увы, она знала, прекрасно знала, что все написанное в письме правда, одна только правда, но… как ей было сознаться в этом перед стариком отцом, который — она знала это — страшно дорожить фамильной честью?!..
A Речинский сам чуть не задыхался. Он хорошо понимал, что если бы это письмо оказалось лживым, если бы все рассказанное в нем было наглым вымыслом, то Оля не молчала бы теперь, а разразилась бы целым потоком слов, в которых звучало бы негодование и чувство оскорбленного самолюбия, оскорбленной девической чести.
Но ничего подобного не было, и старик хорошо видел, что на лице его дочери ничего не отразилось, кроме испуга, доходящего до ужаса.
И Речинский не ожидал признания: он и так был убежден…
И в тоже время он задавал себе вопрос:
— Женится ли, на ней князь?..
Старик ни одной минуты не сомневался в том, что отцом ребенка его дочери был никто иной, как Туровцев. Он только недоумевал, как он раньше ничего не замечал.
В эти минуты он проклинал свои дела, который лишали его возможности следить за дочерью.
«Конечно, — думал Марк Павлович, — если Туровцев порядочный человек, то он женится на соблазненной им девушке… Ведь, не горничная же она какая-нибудь, не модистка, чтобы служить только для удовлетворения чувственной прихоти!.. Она девушка того же круга, к которому принадлежит и сам князь».
Такие мысли успокаивали Речинского, но дело в том, что рядом с ними шевелились и другие.
Старик допускал, что князь окажется таким же, как и большинство мужчин — иначе говоря, что он, добившись сближения с девушкой, ограничится этим и не пожелает связывать себя женитьбой.
Но, с другой стороны, его успокаивало то, что Валентин Михайлович продолжает часто бывать и, в тоже время, заметно обрадовался сегодня, когда помолвка была объявлена официально.
Это успокаивало Речинского, но все-таки он считал своим отцовским долгом строго отнестись к такому поступку дочери.
И он снова спросил самым суровым тоном:
— Оля!.. Долго мне придется ждать ответа?!..
Девушка уж несколько успела овладеть собой.
И она начала, хоть и дрожащим, но достаточно громким голосом:
— Папа!.. Я… я глубоко виновата перед вами… Но, ради Бога, пожалейте, пощадите меня… Я…
Ее голос вдруг оборвался, а сама она, сделав несколько тяжелых вздохов, вдруг поднялась с места и разом, во весь рост, рухнула перед отцом на колени.
— Папа!.. Милый папа!.. — стоном вырвалось у нее. — Пощадите!.. Простите меня!.. Я сама исстрадалась!.. Совсем исстрадалась, папочка!.. Пожалейте меня!.. Пожалейте!.. Я сама не знаю, что мне делать!.. Я теряюсь…
Ее стали душить рыдания. Все ее роскошное тело нервно вздрагивало от них. Она закрыла лицо руками, да так и склонилась к ногам отца.
— Папа!.. Простите, простите!..
Старик был растерян. Строгость его принципов не позволяла ему отнестись сочувственно к горю дочери, которое, быть может, и было вполне искренним.
Но, с другой стороны, его отцовская любовь подсказывала ему, что надо отнестись к делу подушевнее, что надо утешить рыдающую у его ног девушку.
И он кончил свои колебания тем, что наклонился к дочери и поднял ее с полу.
— Полно, Оля!.. — проговорил он с такой суровостью в тоне, сквозь которую сквозила невольно прорывающаяся ласка. — Полно!.. Встань!.. Ну, успокойся!.. Успокойся, детка моя!.. — уже совсем ласково выговорил он.
Уверенность в том, что князь не обманешь, все более и более укореняясь в сердце Речинского, помогала ему быть снисходительным.
Девушка поднялась с колен, и снова заняла место в кресле.
Ласка отца ее ободрила. Она совсем не ожидала, что он так отнесется к случавшемуся и положительно недоумевала о причинах такого отношения.
Ей и в голову не приходило, что старик считает Туровцева отцом ее ребенка…
И она проговорила:
— Папа!.. Милый, дорогой!.. Спасибо, спасибо вам!.. Вы утешили меня, вы подкрепили…
И она припала к руке отца с поцелуями.
Потом с губ ее сорвалась невольная мольба:
— Папочка!.. Ради Бога… Как бы все это не узнал Валентин Михайлович…
Старик вздрогнул.
— Что?!.. Что ты сказала?!.. — задыхаясь, спросил он. — Оле и в голову не приходила причина удивления отца, и она наивно повторила:
— Я говорю, что надо сделать, чтоб Валентин Михайлович об этом не узнал…
Голос ее слегка дрожал. Речинский так и впился ногтями в ручки кресел.
— Так это… прохрипел он, — это… не он был?!.. Тут только девушка все поняла, и ужас охватил ее сердце.
— Не он?!.. Говори!..
И старик с угрозой на лице поднялся с кресла.
— Не он?!..
У Оли только нашлось силы отрицательно покачать головой. Речинский, судорожно сжав кулаки, бросился на дочь. Та вскрикнула, хотела вскочить с места, и уже было поднялась, но в тот нее момент упала в кресло, на этот раз уже без чувств. Марк Павлович, с надувшимися жилами на висках, с налитыми кровью глазами, так и окаменел на месте. О, теперь ему было уже не до того, чтобы только показывать вид, что он очень огорчен поступком дочери!.. Теперь он боялся сойти с ума от искреннего, непритворного горя… Боже мой!.. Его дочь, девушка, носящая фамилию Речинских, вдруг сделалась чьей-то полюбовницей и матерью незаконного ребенка!.. Откуда же она берет теперь смелость надеяться стать княжной Туровцевой?!.. И как он, Марк Павлович Речинский, решится отдать замуж дочь за порядочного человека, когда знает то, что случилось?!.. Он сжал себе голову обеими руками. A девушка продолжала быть без чувств. Вдруг он кинулся к ней.
— Довольно притворяться!.. — грубо крикнул он, тряся ее за обнаженное плечо. — Довольно!.. Знаю я эти женские фокусы!.. Довольно!..
— Хотя она и не притворялась, но в этот момент совершенно невольно открыла глаза.
Увидав искаженное от гнева и негодования лицо отца, она сразу припомнила все случившееся и испуганно вскрикнула. Бывают моменты, когда, в минуты сильного гнева, люди хорошего общества становятся резки до грубости.
Они забывают приличия и хороший тон, всосанные ими чуть ли не с молоком матери, и позволяют говорить себе то, чего вполне в нормальном состоянии они ни за что бы не сказали…
Так было теперь и с Марком Павловичем.
Увидав, что дочь пришла в себя, он грубо крикнул:
— Ну!.. Говори, кто твой любовник!..
И он до боли сжал ее руку. Она вскрикнула.
— Говори!..
Казалось, что еще одна минута и он начнет ее бить. Оля, бледная, перепуганная, молчала.
— Говори!..
— Нет, папа!.. Я не скажу!..
Она все говорила это твердо, хотя и едва слышно.
Он с некоторым недоумением отступил назад.
— Но… я этого требую, Оля!.. — выговорил он.
Ольга Марковна взглянула прямо в глаза отцу.
— Нет, папа!.. Этого вы от меня не требуйте!.. Я вам имени не скажу!..
— Оля!..
— Да к чему вам?! Не все ли равно?!.. — С девушкой сделалось что-то странное. На нее точно вдруг нахлынул неожиданный порыв энергии.
Черные глаза ее сверкнули, тонкие губы дрогнули.
И она, вдруг поднявшись с места, остановилась прямо против отца и, глядя на него своим лучистым взглядом, начала:
— Слушайте, папа!.. Что случилось — то случилось!.. Ваше право поступать со мной, как угодно!.. Браните меня, бейте меня, если хотите (губы ее при этом сложились в горькую улыбку), но поймите, что о сделанном нечего думать!.. Надо думать о том, что предстоит!..
Речинский окончательно вышел из себя.
— Да что это?!.. С ума ты сошла, что ли?!.. Ты говоришь таким тоном, точно… точно я виноват, а не ты!.. Пойми ты, безумная, что теперь все погибло!.. Теперь ты не можешь уже… ты не будешь женой Туровцева!.. Князь не может назвать своей женой… потаскушку!..
— Папа?!..
— Да, потаскушку!.. — выкрикнул Марк Павлович. — Именно так называют подобных женщин!.. И я (голос его зазвучал горькой иронией)… я могу гордится тем, что моя дочь, дочь Речинского, потас… Судороги перехватили ему горло. Он заметался на месте.
— Я тебя… проклинаю!
Его голос прозвучал как-то дико.
— Папа?!.. — в ужасе, всплеснув руками, крикнула молодая девушка. — Папа?!..
— Проклинаю!.. — уже прохрипел он, и без чувств свалился на пол.
Решение Оли
Девушка, видя нервный порыв отца, окончившийся страшным проклятием, а затем и обмороком, кинулась к старику и упала перед ним на колени.
— Папа!.. Папочка!.. Ради Бога!.. Что это с вами?!.. Очнитесь, опомнитесь!..
Видя, что старик продолжает оставаться неподвижным, и что лицо его покрыто смертельной бледностью, Ольга Марковна окончательно перепугалась и, со слезами, криками и рыданиями, бросилась вон из кабинета, сзывая прислугу.
— Скорее!.. Скорее!.. Папа нездоров!.. Помогите!..
Камердинер миллионера первым откликнулся на зов.
С мгновенно побледневшим лицом, этот верный старый слуга кинулся к своему барину.
Но и кроме камердинера, на крики Ольги Марковны сбежались многие и из другой прислуги дома.
Камердинер распорядился относительно приглашения доктора. За ним сейчас же было послано.
Что же касалось до молодой девушки, то она, не имея сил оставаться при отце, ушла в свою комнату.
Здесь, ее любимая горничная сейчас лее дала ей принять противо-нервные капли, быстро сняла с нее лиф, расстегнула корсет, сняла его, и уложила Ольгу Марковну на кушетку, так как молодая девушка не хотела еще ложиться в постель.
— Барышня!.. Не расстраивайте себя!.. Не надо, не надо!.. Пожалейте себя, пожалейте!..
Девушка, рыдания которой теперь начинали стихать, вдруг заломила руки так, что даже пальцы хрустнули, и простонала:
— Ах, Настя!.. Ведь, ты не знаешь!.. Ты ничего не знаешь!.. Пойми ты, что папа… проклял меня!..
И снова слезы полились целым потоком.
Горничная утешала, как умела и как могла.
Понемногу Ольга Марковна все более и более начинала приходить в себя.
Несколько очнувшись, она проговорила:
— Настя!.. Поди, пожалуйста, узнай, что с папой?..
— Да вы сами-то успокойтесь, барышня!.. Как же я от вас-то отойду!..
— Нет, нет, иди!.. Узнай!..
Горничная вышла. Ольга Марковна осталась одна.
Она приподнялась с кушетки.
— Боже мой!.. — пролепетали ее губы. — Что же делать, что же мне делать теперь?!..
Ее будущее стало казаться ей более чем мрачным. Ужас все более и более охватывал ее.
— Что делать, что делать?!..
Оля чувствовала, что проклятие отца тяготеет над ней какой-то страшной силой.
Не будучи еще суеверной, молодая девушка все-таки верила в силу проклятия родителей.
И это проклятие ее положительно угнетало.
Боже, как она каялась теперь в том увлечении, которое довело ее до того, что случилось!.. И как могла она, как позволила она себе дойти до этого?!.. Где был ее разум, где был ее здравый смысл?!..
Вошедшая горничная прервала ее размышления.
— Ну, что, Настя?.. Как папа?!..
— У барина доктор… Слышала я, что с ними ничего опасного… Они уж пришли в себя…
— Ты правду говоришь, Настя!..
— Разве я смею лгать вам, барышня!..
— Ну, слава Богу, слава Богу!..
Девушка перекрестилась.
— Вы сами-то лягте в постель, барышня!.. — уговаривала Настя.
— Нет, Настюша! Мне еще не хочется спать… Ты иди себе и ложись!.. Я потом сама разденусь!..
— Да я лучше подожду…
— Нет, нет!.. Иди!.. Я хочу быть одна!..
— Слушаю-с!..
И горничная вышла.
Ольга Марковна поднялась с кушетки, прошлась раза два-три по комнате и потом опустилась в свое любимое кресло, низенькое совсем, будуарное.
И воспоминания прошлого целой волной нахлынули на нее.
Беспорядочными обрывками восставали они перед ней, но, тем не менее, каждый клочок этих обрывков мучительной болью отзывался в ее сердце.
И как это все могло случиться, она сама теперь не могла дать себе отчета… Все это вышло так быстро, так неожиданно… Какое-то безумное, чисто чувственное увлечение… несмотря на то, что оно было чуть ли не минутным, оно принесло такие ужасные плоды… Ведь, не любила, ни одной минуты не любила она его…
Как же это можно было позволить себе так увлечься неожиданно налетевшим порывом?!..
Но… раскаяние являлось слишком поздним!..
Поздно было думать о прошлом, поздно было сокрушаться о нем!..
Надо было заглянуть в будущее, надо было его обсудить, обдумать.
Конечно, теперь случившийся скандал, не останется тайной.
Легко можешь случиться, что о нем заговорят в свете, и слух об этом достигнет и до князя Валентина Михайловича.
— Что тогда делать?..
Ольга Марковна чувствовала, что ужас все больше и больше охватывает ее.
— Папа никогда не простишь, Валентин тоже…
И у нее мелькнула мысль о самоубийстве…
Потом вдруг, совершенно неожиданно, думы ее приняли совсем другое направление, и также неожиданно в сердце ее воцарилась надежда, — безумная, быть можешь, — но все-таки надежда, что князь ее простит…
— Он так любит, так безумно любишь меня!.. Боже мой!.. Какая была я глупая, что раньше не созналась перед ним во всем!.. Еще когда он делал мне предложение, надо было сказать ему всю правду!..
И она припомнила, что несколько раз она собиралась сделать это, но боязнь и чисто женский стыд удерживали ее.
Так совестно было признаваться, так страшно было рискнуть разбить свое счастье!..
Но теперь… теперь выбора не было и оставалось только одно — полное признание.
И, сидя в эту бессонную ночь в своем кресле, молодая девушка, после долгих, мучительных колебаний, наконец решила на другой же день лично отправиться к жениху, и искренно сказать ему все и умолить о прощении.
К чему приведет это, Оля не знала, но, во всяком случай, она была уверена, что это единственный исход, который подает хоть какие-нибудь надежды быть благополучным.
На утро, после бессонно проведенной ночи, Ольга Марковна, боясь зайти к отцу, только послала справится о его здоровье.
Марк Осипович, узнав, что о нем осведомляется дочь, благодаря своему все еще крайне взволнованному состоянию, сделал громадную нетактичность, приказав в присутствии прислуги передать Оле, что ей нет дела до его здоровья.
Горничная Настя, жалея барышню, не передала ей этого ответа, а вместо того солгала:
— Барину лучше!..
— Слава Богу!.. — отозвалась Речинская, и приказала горничной подать черное платье.
Одевшись во все черное — что так идет ко всякой женщине — Ольга Марковна набросила легкую кружевную накидку и надела шляпку фасона саpotte, скромную, но очень изящную.
Не позабыв и перчаток а la cuirassier, молодая девушка вышла из дому.
Швейцар с обычным почтением поклонился, в душе, впрочем, ужасно недоумевая, куда это барышня отправляется одна и даже не в своем экипаже.
К таким зрелищам, служа всегда в хороших домах, старик швейцар не привык…
Между тем Речинская, пройдя немного пешком, увидала извозчика и, сказав ему адрес князя Туровцева, села в пролетку.
Возница, взятый без договора, изо всей мочи гнал лошаденку, желая «заслужить».
Впрочем, ехать пришлось не особенно далеко: князь жил в «Славянском Базаре».
Проехав Кремль, быстро выехали на Никольскую.
Чем ближе подъезжала Оля к цели своей поездки, тем более и более боязнь охватывала ее, и сердце ее трепетало, как пойманная птичка.
— Что я ему скажу?!.. Как я скажу?!..
Были мгновения, когда она готова была вернуться назад.
— Сил у меня не хватить сказать!.. Я только разрыдаюсь!..
Она чувствовала слабость. Ей было все страшней и страшней. Голова у нее кружилась. Дома, вывески магазинов, блиставшие под солнцем, которого сегодня было очень много, проезжающие экипажи, прохожие все это как то сливалось перед ее глазами в одну пеструю массу, отдельных черт, которых девушка не могла различить.
Шум экипажей и грохот ломовиков оглушил ее. Солнце палило немилосердно. Крики «правей!..» и «берегись» — заставляли ее вздрагивать.
Вдруг ей стало уж совсем страшно, и она дотронулась до плеча извозчика, с целью приказать ему воротиться назад.
Но возница понял это иначе, и стегнув изо всей силы лошаденку, отозвался:
— Сейчас приедем, барышня!..
И, менее чем через минуту, пролетка остановилась у подъезда «Славянского Базара».
Точно повинуясь судьбе, девушка сошла на тротуар и, сунув в руку извозчика рублевую бумажку — чем несказанно его удивила, — вошла в подъезд.
Два швейцара встретили ее, и одновременно подняв с головы фуражку и по-лакейски изогнувшись.
— Князь Туровцев здесь живет? — неровно звучавшим голосом осведомилась Оля.
— Здесь-с…
И швейцары, наперерыв, сообщили номер князя.
— Он дома?..
— Кажется, еще не изволили выезжать.
— Передайте ему, что я желаю его видеть…
— Слушаю-с!.. — отозвался один швейцар, а другой, совсем уж готовый мчаться исполнять приказание, осведомился:
— Как о вас прикажете доложить их сиятельству?..
— Скажите… скажите (Оле не хотелось говорить своей фамилии)… Скажите… что его хорошая знакомая…
Под такой рекомендацией, привыкли подразумевать нечто совсем иное. Швейцар стал сейчас же несколько менее почтителен, но все-таки пошел с докладом.
Ольга Марковна осталась ждать в подъезде.
В то время, как Речинская приехала в «Славянский Базар», Туровцев, еще только что встав и, только успев сделать свой туалет, пил кофе.
Накануне, после бала, он ездил с одним из приятелей за город и, в конце концов, оставил его у «Яра» в обществе певиц, и вернувшись домой, все-таки лег спать не ранее шести часов утра.
Когда, после стука в дверь, в номер вошел швейцар и доложил, что князя желает видеть какая-то дама, Валентин Михайлович ужасно удивился.
Влюбленный в свою невесту, он не имел в Москве ни одной связи, и у него даже явилась мысль, не приехала ли это какая-нибудь из его Петербургских любовниц, с целью предъявить на его особу свои права.
И он, сдвинув брови, спросил швейцара:
— Да кто такая? Как ее фамилия?..
— Они не сказали… Приказали только доложить, что она… хорошая знакомая вашего сиятельства…
Туровцев на минуту задумался.
Ему было пришло в голову совсем отказать в приеме, но потом он решился, что это будет неблагоразумно.
— Если это кто-нибудь из прежних, подумал он, — и если она нарочно явилась из Петербурга, то она явится и в другой раз, пожалуй, еще более некстати, чем теперь? Лучше покончить сразу!..
И он приказал:
— Проси!..
И добавил:
— Но пока она не уйдет — больше никого не принимать!..
— Слушаю-с!..
Швейцар с поклоном вышел.
Князь застегнул на все пуговицы свой кавалерийский китель, Петербургского покроя, поправил усы и, позвякивая шпорами, нетерпеливо начал ходить по своему, хотя и не особенно большому, но роскошно обставленному номеру.
Прошло минуты две.
Раздался робкий стук в дверь.
Князь громко крикнул:
— Войдите!..
Дверь отворилась и на пороге ее появилась роскошная, красивая брюнетка, с потупленной головкой и робко опущенными глазками.
Взглянув на вошедшую, Туровцев так и остолбенел: он сразу узнал свою невесту.
— Ольга Марковна?!.. Вы?!.. — с удивлением вырвалось у него.
— Я…
И девушка, тихо переступив порог, притворила за собой дверь, да так и осталась в передней.
— Милая!.. Дорогая!.. Входите!..
Он кинулся к ней, взял обе ее руки и, покрывая их поцелуями, почти насильно заставил Олю войти в комнату.
— Садитесь!..
Он усадил ее в кресло и, опустив портьеру, взял маленькую скамеечку и опустился на нее у ног любимой девушки.
— Олечка!.. Голубка моя!..
И вдруг, внимательнее взглянув в ее лицо, он, с широко раскрытыми от ужаса и изумления глазами, испуганно пробормотал:
— Дорогая моя!.. Что-нибудь случилось?!.. Говорите, ради Бога говорите!..
В глазах его было столько искреннего участья, столько сквозило горячей, неподдельной любви, что Оле вдруг стало страшно стыдно перед этим влюбленным в нее человеком.
И она, точно вдруг откуда со стороны набравшись решимости, как-то сразу выпрямилась и тяжело дыша от волнения, проговорила отчетливо и громко:
— Случилось то, князь, что я… не могу быть вашей женой!..
