В одном из своих недавних интервью Грэм Грин заметил, что его всегда тянуло в страны, где сама политическая ситуация как бы разыгрывает карту, поставленную на жизнь или смерть человека. Мелкая политика то и дело сменяющихся правительств — либеральных, консервативных, более или менее прогрессивных, каждое из которых что-то видоизменяет, но при этом они остаются очень похожи друг на друга, — меня не привлекала. Ни в жизни, ни в литературе. Привлекали переломы. Я находил их в Азии и в Африке, в Южной и Центральной Америке. Литература всегда помогает бороться с диктаторскими режимами. И я вносил посильный вклад в эту борьбу.
Политические симпатии Грэма Грина в общем очевидны: борющийся против колонизаторов Индокитай в Тихом американце (1955), гневное обличение фашистского режима Дювалье на Гаити (Комедианты, 1966). Парагвай превращенный диктатором Стресснером в тюрьму (Почетный гражданин, 1981). Слово Грина, точное, безжалостное, исполненное ненависти к насилию, войне, убийствам, разило без промаха.
Дювалье даже взялся за перо и написал грязный пасквиль, в котором, пытаясь отмыться от обвинений Грина, приписал писателю все возможные смертные грехи. Надо сказать, что Грин чрезвычайно гордился этим документом. Испытывает он своего рода удовлетворение и от того, что администрация США, эти тихие американцы, повинные, с его точки зрения, в гибели тысяч безвинных жителей Кубы, Сальвадора, Никарагуа, не дают ему, одному из крупнейших писателей современности, визы на въезд в США.
Начиная с романа Наш человек в Гаване (1958), латиноамериканкая тема заняла прочное место в творчестве Грина, что понятно, если принять во внимание политические и этические пристрастия писателя. Сальвадор, Никарагуа, Парагвай, Панама — горячие точки планеты: там льется кровь, не прекращается война, там духовные и физические силы человека напряжены до предела. Грин давно определил свою общественную позицию: он на стороне страждущих, угнетенных, его симпатий отданы людям, борющимся за свою независимость. Кроме того, взрывчатая латиноамериканская ситуация позволяет писателю рассмотреть более пристально, в действии, феномен насилия и поведение человека в мире, отравленном насилием. На самом деле, — заметил Грин в интервью, которое он дал в связи с выходом книги Мое знакомство с генералом, — в моих латиноамериканских книгах зашифрована проблематика европейского происхождения. Терроризм в наше время не что иное, как наследие гитлеризма, именно этой зараженной кровью Европа поделилась с остальным миром.
И все же до выхода в свет книги воспоминаний Грина Мое знакомство с генералом о главе панамского государства Омаре Торрихосе и его друзьях, борцах за свободу в Никарагуа и Сальвадоре, с красноречивым подзаголовком — Рассказ о политической ангажированности — трудно было в полной мере осознать и оценить вовлеченность Грина в проблематику латиноамериканского континента.
В 1976 году в квартире Грэма Грина на Антибах раздался телефонный звонок. Незнакомый голос с акцентом сказал, что генерал Торрихос приглашает Грэма Грина посетить Панаму и быть гостем президента. Этот неожиданный звонок положил начало дружбе Грина с Омаром Торрихосом, главой государства Панама, страны с населением около двух миллионов человек, которая скорее смахивала на большой церковный приход. Эта дружба продолжалась до августа 1981 года, когда Торрихос погиб при странных обстоятельствах в авиационной катастрофе.
Грин был в Панаме пять раз. Торрихос предоставил ему неограниченную возможность познакомиться с жизнью, общественным укладом, политическим строем не только Панамы, но и других стран Центральной Америки. Грина принимали как друга Торрихоса и как другу Панамы показывали и рассказывали то, что вряд ли бы открыли европейскому писателю, приехавшему с визитом в Сальвадор, Никарагуа, Белиз. Включенный в официальную делегацию Панамы, Грин присутствовал на подписании нового договора о Панамском канале в ООН в 1977 году, с которым, как справедливо полагал Торрихос, было связано дальнейшее развитие страны, ее фактическая независимость от США. Договор стал главным делом жизни президента. Как показывают факты, приведенные в книге, Грин был не только сторонним наблюдателем происходящего, но и активным участником при подготовке проекта, договора, тронной речи президента в ООН. В свою очередь, Торррихос полагал, что присутствие на церемонии подписания Грэма Грина, известного как друзьям, так и недругам своей бескомпромиссной политической и этической позицией, придаст вес его акции.
Не сразу Грин нашел ответ на вопрос, почему из всех европейских писателей Омар Торрихос выбрал именно его и, не таясь, делился с ним замыслами, планами, сомнениями.
В Грине Омара Торрихоса привлекало многое: жгучий интерес к странам Латинской Америки, его сочувствие к борьбе их народов за освобождение, его выраженная оппозиция политике американского империализма, которую он не раз демонстрировал в своих книгах, выступлениях, интервью. Так, в одном из последних, данных газете Санди таймс, он заявил: Я осуждаю политику администрации Рейгана в Центральной Америке, основанную на абсурдном антикоммунизме. В Сальвадоре Соединенные Штаты поддерживают тех, кто несет ответственность за гибель 50 тысяч ни в чем не повинных людей.
Наконец, Торрихосу была глубоко симпатична и личность писателя. В свои восемьдесят лет он сохранил поистине ненасытный интерес к жизни: ни возраст, ни недомогания, ни усталость, ни рутина быта никогда не были помехой ему в его жадном познании жизни. Из всех вещей, — заметил как-то Грин, — мне больше всего нужен чемодан. И потому каждый раз, когда Грину сообщали, что Омар Торрихос будет рад видеть его в Панаме, писатель без промедления отправлялся в очередное путешествие навстречу неизвестному.
В этом европейском писателе, большую часть жизни проведшем в странствиях по Африке, Вьетнаму, Латинской и Центральной Америке, в католике, подвергающем сомнению основополагающие религиозные догматы, нелицеприятном критике функционеров всех мастей и оттенков — от президентов США до римских пап, в писателе, создавшем из своего отчаянного отношения к жизни веру, главные догматы которой — сострадание, помощь, надежда, любовь, честь — понятны любому человеку, вне зависимости от его политических и идейных убеждений, латиноамериканский прогрессивный деятель нашел единомышленника.
Неверно было бы, однако, считать, что это Омар Торрихос выбрал Грэма Грина. Не в меньшей степени Грин выбрал Торрихоса, найдя в нем человека, наиболее полно отвечающего его идеалу политического деятеля. Революционер Торрихос, как он не раз признавался Грину, ненавидел насилие. Он мечтал, что постепенно создаст в Центральной Америке содружество стран, которые смогут выработать определенный статус отношений с США. Он считал, что диалог возможен между соперниками и даже противниками, например им и Картером, который, хотя и прикидывался сторонником Торрихоса, всячески тормозил подписание договора, а когда он, наконец, был подписан, помешал его ратификации, внеся в него унизительные для Панамы оговорки и поправки. Перед читателем возникает образ человека рефлектирующего, сомневающегося в правильности принятого решения, страдающего от бремени власти и вместе с тем любвеобильного, ценящего шутку, хорошую компанию, веселье Торрихос был президентом, действительно близким своему народу. Грин не раз имел возможность в этом убедиться, присутствуя на собраниях, где простые крестьяне делились с Торрихосом своими бедами, просили о помощи, участии. И помощь, пишет Грин, приходила. Он щедро, рискуя жизнью, помогал героям сандинистской революции и сальвадорским патриотам, которые в годы его правления находили надежный приют в Панаме. Уже после трагической гибели президента Грин оказался в затерявшейся в сельве панамской деревне. Его внимание привлек самодельный алтарь, на котором он без труда узнал портрет Торрихоса, а песня, которую по его просьбе исполнили крестьяне, потрясла Грина своей искренностью: в ней пелось о добром генерале, который любил свой народ настолько, что отдал за эту любовь самое дорогое человеку — жизнь.
Грин Прямо обвиняет ЦРУ и Рейгана в гибели Торрихоса. В самолет, на котором летел президент, была подложена бомба. Книга воспоминаний Грина кончается весьма впечатляющим документом — отчетом ЦРУ о проведении операции в Панаме, который — Грин не говорит, каким образом, — попал к нему в руки.
Грин и Торрихос много и часто говорили о смерти. Эта тема постоянно звучит в романах Грина (Суть дела, Ценой потери, Комедианты, Почетный консул, Доктор Фишер из Женевы). О смерти, ее неизбежности, неотвратимости с юности думал Торрихос. В панамской ситуации смерть становилась не просто метафизической проблемой, но каждодневной реальностью. А жизнь, проходящая под знаком каждоминутной реальности конца (шальная пуля на улице, яд, подсыпанный в вино, бомба, подложенная в самолет, подстроенный несчастный случай), приобретала особый смысл. В Омаре Торрихосе Грин нашел и своего литературного героя.
Надо сказать, что Мое знакомство с генералом не только книга мемуаров, как это часто бывает в эссеистике Грина (вспомним его автобиографии Такая жизнь, Пути спасения, путевые заметки Путешествие без карты, Дороги беззакония), — это и рассказ о творчестве. Грин примеривает Торрихоса на роль героя романа, у которого есть символическое, не сразу расшифровываемое заглавие — На пути назад. В книге, и в самом деле, соединились два пути: один реальный, обозначенный во времени и пространстве. Мелькают названия латиноамериканских стран, лица политических и общественных деятелей, Грин выполняет задание сальвадорских революционеров, Торрихос готовит проект договора. Есть и другой путь — путь памяти, творчества, где реальные события становятся фактами романа, герои — литературными типами. На этом обратном пути жизнь обретает особое напряжение, литературные судьбы, подчиняясь романному сжатому, динамичному времени, опережают судьбы в жизни. Омар Торрихос еще только готовит свою речь для церемонии подписания Панамского договора, а Торрихос в будущем романе Грина уже мешает силам реакции и потому убит.
Как известно, Грэм Грин не написал романа На пути назад. Но Диалоги с Омаром Торрихосом дали ему материал для небольшого романа Монсеньор Кихот (1982), конечный смысл которого, как обычно у Грина, очень прост: люди разных политических и идейных убеждений могут научиться слышать и слушать друг друга, а научившись, спасут мир от многих бед, в частности от ненависти, от которой один шаг до войны, кровопролития. Другое дело, что эта простая мысль выводится из сложнейших рассуждений Грина и его героев — священника Кихота и коммуниста Санчеса — о смысле жизни, истине, любви, самопожертвовании…
Диалог Грина с Омаром Торрихосом продолжился и после смерти панамского президента. Соратники Торрихоса, оказавшиеся в сложном положении после смерти генерала, в ситуации, когда идеи президента находили все меньше и меньше приверженцев в правительстве Панамы, обратились к Грину с просьбой выполнить трудную дипломатическую миссию. Они хотели, чтобы именно он поехал на Кубу к Фиделю Кастро. Если поедете Вы, друг Торрихоса, говорили они, кубинские коммунисты поверят нам, что идеи президента живы в Панаме. Грин согласился не сразу. Приехав на Кубу, он сказал: Я не посланник, я послание. Фидель Кастро оценил изящество слога Грина, понял он и тот двойной смысл, что скрывала эта лаконичная формула. Я не разделяю Ваши политические взгляды, как я не разделял и многие взгляды Торрихоса, но, если моя помощь нужна в правом деле, вот она. Прощаясь, Фидель Кастро сказал Грину: Я прочитал Ваше послание.
Книга Мое знакомство с генералом вышла в Великобритании и США в год восьмидесятилетнего юбилея писателя, который широко отмечался во всем мире. Каждое произведение Грина — событие в литературной жизни. Естественно, что практически все журналы и газеты напечатали отклики на новую книгу писателя. Некоторые рецензенты ограничились пересказом содержания мемуаров, особый акцент, сделав на истории Панамы, тем самым уйдя от оценки произведения. Но вот Оберон Во, маститый критик, постоянный обозреватель солидного английского литературного журнала Букс энд букмен, забыв о приличиях, связанных С юбилеем классика английской литературы, не смог скрыть своего раздражения. Он потрясен, что Грин позволил себя одурачить. У Оберона Во нет никаких сомнений, что этот мелкий панамский диктатор (так он называет Омара Торрихоса) умело использовал в корыстных интересах Грина, который в свою очередь проявил удивительную (для Оберона Во) политическую близорукость. Впрочем, нет нужды отвечать Оберону Во. Ответ есть в книге самого Грина.
E. Гениева
