Стамбульский экспресс принес писателю кое-какие деньги и освежил благоприятную творческую репутацию автора Внутреннего человека, едва не погубленную двумя последующими романами. Окрыленный успехом, Грэм Грин тут же сочинил Поле боя. Увы, оно оказалось во многих отношениях слабее — и в результате не понравилось публике, а у критики вызвало даже насмешки. Правда, насмешки уже уважительные: новый роман автора Стамбульского экспресса разочаровал именно потому, что от этого писателя теперь ожидали многого.
Ключевым образом романа является так и остающийся за сценой (вернее, за тюремной стеной) Джим Дровер, арестованный за убийство полицейского, который вроде бы — так показалось убийце — пристал к его жене. По свидетельству Нормана Шерри, в рабочую рукопись романа входил целый ряд эпизодов в тюрьме с участием Дровера, однако из чистовой версии вся эта линия полностью выпала. Внимание писателя сосредоточено на персонажах, напрямую связанных с жизнью и предполагаемой казнью Дровера. Это его жена Милли (и ее беспутная сестра Кей), брат Джима Конрад, полицейский дознаватель Кондер, журналист с говорящей фамилией Суррогат. Журналист, как и сам Дровер, состоит в компартии.
Подобно Стамбульскому экспрессу, перед нами так называемый групповой роман, в котором нет главного героя (кроме остающегося за сценой). Однако жесткую рамочную конструкцию (вроде движущегося поезда) писатель в данном случае не создал, в результате чего Поле боя несколько рыхловато, да и, как шутили английские критики, изрядно заболочено. Прежде всего, здесь избыточно много действующих лиц, в том числе и заведомо проходных. Но и центральным персонажам уделено слишком мало внимания, да и места (англичане, в свойственной им манере недоговаривать, пишут: демократически мало), характеры не прописаны толком, да и траектория судеб едва намечена.
Любовный треугольник — Дровер, его жена Милли и влюбленный в нее Конрад — выглядит после Внутреннего человека самоповтором, — правда, с переменой пола: в первом романе Грина главный герой Эндрюс разрывается между мнимо добродетельной женой Элизабет и атаманом шайки контрабандистов Карлионом, причем Карлион (как Дровер в Поле боя) по большей части остается за сценой. Строго говоря, речь в обоих случаях идет не столько о любовном треугольнике, сколько о той же — из области психологической геометрии — фигуре взаимопритяжения и отталкивания. Конрада влечет к Милли, которую он почитает чуть ли не святой, но он терзается мыслями о брате, которому грозит смертный приговор (или, самое меньшее, восемнадцатилетнее тюремное заключение). Конрад так и не может осознать того, что Джим на самом деле совершил тяжкое преступление; втайне (вернее, частью души) ему хочется, чтобы брата казнили, а значит, Милли досталась бы ему самому.
В итоге Конрад, предавая Джима, сходится с Милли — но чем полнее физическое обладание возлюбленной, тем сильнее его привязанность к обреченному на смерть (если не на жертвенное заклание) брату. Точно так же раздвоен и Эндрюс во Внутреннем человеке, причем и там, и тут (да и в Стамбульском экспрессе) влюбленный мужчина в конце концов оказывается слабаком и трусом.
Поле боя усеяно и расстрелянными боеприпасами из политического арсенала — социалистического и коммунистического. Причем если в Стамбульском экспрессе глашатаем авторской позиции в этом плане, бесспорно, был коммунист Циннер, то на сей раз (как и в следующем романе Меня создала Англия) писателя больше занимает сам по себе клубок общественных (не в последнюю очередь, классовых) противоречий. Напомним, что двадцатилетним юношей Грин был кандидатом в члены коммунистической партии (правда, всего один месяц). Трудно сказать, была ли симпатия к рабочему классу, которую он демонстрировал и декларировал на протяжении 1930-х, искренним чувством или всего лишь данью моде, — но благонамеренно-либеральным советским исследователям (не говоря уж об издателях) он тем самым помог изрядно. Вот что — всего за год до крушения СССР, а значит, уже глотнув воздуха перемен, — пишет в предисловии к однотомнику Грина (Москва, Радуга, 1990) один из них о так и не переведенном у нас романе Поле боя (называя его Это поле боя, что представляется не совсем верным):
На остросоциальном материале построен и роман с символическим названием Это поле боя (1934). Молодой рабочий, коммунист Доувер (явная описка; правильно: Дровер), оказывается в тюрьме за непреднамеренное убийство полисмена. Ему грозит либо смертная казнь, либо восемнадцатилетнее тюремное заключение. Поле боя, в трактовке Грина, — не только напряженность социальных столкновений, но и конфликты, возникающие в сфере сугубо личной. И товарищи по партии, и власти предержащие рассматривают Доувера как пешку в своей большой игре. Вторых беспокоит, как будут реагировать рабочие на казнь Доувера. Первые же полагают, что смерть Доувера и спровоцированное ею возмущение масс полезнее для их целей, чем длительное тюремное заключение. Одним словом, Доувер как таковой не интересует ни тех, ни других.
Пешкой в большой игре категорически отказывается признавать себя и Джон Уилмот, второй граф Рочестер, — герой написанного тогда же, но не нашедшего издателя вплоть до 1970-х биографического романа Грина Обезьянка лорда Рочестера. Пешкой в игре между королем-протестантом и его братом-католиком, в игре между пороком и добродетелью, между Добром и Злом, наконец, между Богом и дьяволом (нехотя допуская возможность существования первого из них — и категорически исключая наличие второго). По сути дела, Рочестер — первый католический роман писателя, и кропотливой работой над ним как раз в годы написания Стамбульского экспресса и Поля боя, не исключено, объясняется отсутствие или, вернее, не слишком отчетливое присутствие соответствующих мотивов в обеих этих книгах (да и в романе Меня создала Англия): религиозные мысли и сомнения Грина первой половины 1930-х канализовались в жизнеописание начисто забытого на тот момент поэта XVII века — несуществующего Рочестера. Однако это произведение выпало на сорок лет из литературного процесса — и, соответственно, не в полной мере учтено пишущей о Грине критикой.
