У Кима было много реальных источников. Один из двух владельцев обеих индийских газет, в которых работал Киплинг, преуспевающий адвокат Уильям Реттиган, вошедший впоследствии в законодательный совет при генерал-губернаторе, был, как и Ким, сыном безграмотного солдата-ирландца, служившего в индийской армии. Правда, карьера его сложилась иначе. Он каким-то образом попал в среднюю школу в Агре, потом в лондонский Кингс-колледж, потом в Геттингенский университет, но начинал он, во всяком случае, почти так же, как Ким. Эта история, вероятно, и заставила Киплинга приняться за рассказ о сыне ирландского солдата Киме О’Ришти, воспитанном на базаре, но, хотя он трудился над этим рассказом с 1894 по 1896 год, ничего не получалось. Этот герой явно просился в роман.
Выйти к большой форме Киплинг мечтал и до возвращения в Англию. Но Матушка Метьюрин не была еще тем произведением, написать которое он стремился. Мечтой Киплинга было создать колониальную Человеческую комедию. В своей неоконченной автобиографии Кое-что о себе он вспоминал, что уже очень давно вынашивал грандиозный замысел подобного рода, все это выглядело у него настолько конспективно, что больше всего походило, по его словам, на полный список предметов, хранящихся в армейских и военно-морских складах. Он хотел рассказать обо всех частях Британской империи. Его друг, знаменитый писатель Генри Джеймс, говорил потом, что почувствовал нечто подобное еще когда писал предисловие к сборнику рассказов Киплинга. По его словам, ему тогда пришла в голову мысль. Рассказы, возможно, содержат в себе семена, из которых произрастет английский Бальзак. Но в том же письме он вспоминал, как постепенно утрачивал эту надежду, ибо заметил, что Киплинг избирает себе все более простые объекты изображения. Он, говорил Генри Джеймс, переходил от англо-индийцев к туземцам, от туземцев к Томми, от Томми к четвероногим, от четвероногих в рыбам, от рыб — к машинам и винтикам. Да, Киплинг и в самом деле отказался от своего грандиозного замысла. И все-таки Генри Джеймс был неправ. Киплинг не родился Бальзаком, роль была не для него. Если б он покусился всерьез на эти лавры, он так бы и остался автором семи книжечек, изданных в Индии, и мы бы сейчас плохо его помнили, а то и совсем не знали. У него был свой путь, и перейти от англо-индийцев к туземцам, а от туземцев к четвероногим подсказал ему верный художественный инстинкт.
Работа над предшествующими произведениями помогла ему не просто перейти к четвероногим. Не напиши Киплинг две Книги джунглей, он никогда не поднялся бы к Киму — философскому произведению, оснащенному всеми приметами быта.
Этих примет в Киме немало. Все, что только можно, Киплинг списывал с натуры. Дом чудес, перед которым играет мальчишка Ким, — это лахорский музей, возглавляемый Джоном Локвудом Киплингом; Ларган, в доме которого Ким тренирует свою наблюдательность и память, чтобы применить их потом в Большой Игре, — это тоже действительное лицо. Звали этого человека Джекоб, приехал он из Армении и двадцать лет торговал в Симле драгоценными камнями, пока не разорился. Дом его стоит до сих пор. Известен реальный Махбуб Али. Существует и школа, в которой учился Ким. Впрочем, всех подобных примет просто не перечесть.
В Киме использованы сюжеты и некоторых опубликованных ранее рассказов Киплинга, в частности рассказа Лиспет.
Просто сказки, написанные в эти годы, хотя и не вышедшие еще отдельным изданием, тоже нельзя не вспомнить, говоря о том, как родился роман Ким. В них есть та попытка проникнуть в изначальное, которая полнее всего воплотилась во включенном во Вторую книгу джунглей рассказе Чудо Пуран Бхагата.
И все же главным источником Кима были Книги джунглей с их попыткой дать представление о некоей животной (а заодно и человеческой) общности, каждый член которой неповторимо своеобразен и вместе с тем подчинен Закону, а потому и составляет часть целого. Недаром именно Книги джунглей и Кима Киплинг называл своими любимыми произведениями (Марк Твен, кстати, тоже считал эти две книги лучшими у Киплинга). Впрочем, Кима предвещала уже Первая книга джунглей, главный герой которой становится своим в чужой среде, постигает в ней мудрость и при этом не растворяется в ней. Да и сама по себе чужая среда только условно могла быть названа этими словами, потому что все члены ее, как и сам Маугли, — разные воплощения единого Бытия.