Мисс Кинг (Miss King) — третий рассказ из сборника рассказов Эшенден или британский агент английского писателя Сомерсета Моэма, навеянного службой в разведке.
***
Мысль о том, что теперь он спокойно закончит пьесу, грела не меньше горячей ванны. Скорее всего, за ним теперь установят наблюдение, но вряд ли станут предпринимать что-то еще, пока он не напишет третий акт, хотя бы начерно. Ему сейчас не мешает поостеречься (неделю назад был арестован английский шпион в Лозанне), и главным образом — нервного срыва. Его предшественник так боялся разоблачения, что едва не сошел с ума и был отозван.
Два раза в неделю Эшенден ходил на рынок за инструкциями. Их привозила ему из Савойи одна пожилая французская крестьянка, которая торговала яйцами и маслом. Она еще до рассвета пересекала границу, вместе с толпой таких же, как она, женщин, торгующих на швейцарских рынках. Досмотр был формальным. Пограничники предпочитали поскорее пропустить этих гомонящих торговок, чтобы отправиться досыпать. Его старуха имела абсолютно невинный, деревенский вид: толстая, краснолицая, добродушная. Только извращенцу могло прийти в голову, что глубоко промеж ее необъятных грудей запрятан листок с секретной шифровкой. Она шла на этот риск, спасая от окопов своего сына.
Эшенден приходил на рынок к девяти часам, когда большинство хозяек, закупив провизию, уже удалялись восвояси. Он останавливался рядом с корзиной, у которой — жара, холод, дождь или снег — сидела его толстуха, и покупал полфунта масла. Он давал ей десять франков, а она совала ему в ладонь сдачу вместе с запиской. Пока он шел обратно в гостиницу, записка лежала у него в кармане. После обыска Эшенден решил сократить до минимума время, в течение которого рисковал быть пойманным с этой уликой.
Эшенден тяжело вздохнул: вода остывала. Он не мог ни дотянуться до крана рукой, ни повернуть его пальцами ног (хотя любой приличный кран обязан поворачиваться таким способом). Чтобы добавить горячей воды, ему пришлось бы встать, но это было все равно что закончить принимать ванну. С другой стороны, вытащить ногой пробку, чтобы выпустить воду и так заставить себя встать, он тоже не мог. Просто вылезти из ванны, как подобает мужчине, недоставало мужества.
Люди часто восхищались его характером, не имея, оказывается, для того достаточных оснований: они никогда не видели его в горячей, но остывающей ванне. Вот он и лежал, думая о своей пьесе, примеряя к ней шутки и остроты, которые, он знал по собственному горькому опыту, не так уж и смешны бывают на сцене. Он почти забыл, что лежит в холодной воде, когда в дверь постучали. Эшенден больше не хотел гостей и сделал вид, что его нет, но стук настойчиво повторился несколько раз.
— Кто там? — крикнул он раздраженно.
— Вам письмо.
— Войдите. Подождите минутку.
Хлопнула входная дверь. Эшенден встал, обернулся полотенцем и вышел. В спальне его ждал коридорный с письмом. Это была записка от дамы, которая приглашала его играть после ужина в бридж. Приглашение было подписано по-французски: «Baronne de Higgins». Эшенден, который мечтал уютно поужинать в своем номере, в шлепанцах и с книгой, прислоненной к лампе, собрался было ответить отказом, но сообразил, что при сложившихся обстоятельствах лучше будет появиться в ресторане. Слух о визите полицейских, должно быть, уже разнесся по гостинице, и, если он не придет, другие постояльцы подумают, что у него неприятности с полицией. Донести на него мог и кто-нибудь из них — хотя бы и сама баронесса. Если это она, забавно будет сыграть с ней партию в бридж. Он приказал мальчику передать, что с удовольствием принимает приглашение, и стал не торопясь облачаться в вечерний костюм.
Баронесса фон Хиггинс, по рождению австрийка, приехала в Женеву в первую военную зиму, где переделала свое имя на французский манер. Она отлично говорила по-французски и по-английски. Тевтонская фамилия досталась ей от дедушки-конюха, которого граф Бланкенштейн привез в Австрию из Йоркшира в начале девятнадцатого века. Этот дедушка сделал завидную карьеру. Будучи красивым молодым человеком, он привлек внимание одной из принцесс и так ловко использовал ее благосклонность, что закончил жизнь бароном и дипломатическим советником в Италии. Потомков, кроме баронессы, у него не было. Покончив с несчастливой замужней жизнью, подробности которой любила доверять всем знакомым, баронесса вернула себе родовую фамилию. В разговорах она то и дело упоминала, что ее предок был советником, и никогда — что он был конюхом. Эшенден узнал это в Вене. Познакомившись с баронессой поближе, он счел необходимым навести справки о ее прошлом. Среди прочего он выяснил, что доход у нее весьма скромный, а между тем она жила на широкую ногу. Внучка своего дедушки, баронесса имела отличные возможности для шпионажа и, скорее всего, была завербована одной из разведок. Это обстоятельство, о котором догадывался Эшенден, располагало его к общению с баронессой.
Ресторан был полон народу. После всех приключений Эшендену захотелось кутнуть. Сев за свой столик, он заказал бутылку шампанского (за счет правительства Великобритании). Баронесса одарила его ослепительной улыбкой. Это была крупная женщина лет сорока с лишним, величавая и все еще прекрасная. Ее крашеные волосы сверкали, как начищенное золото. Увидев их впервые, Эшенден мысленно не позавидовал тому, кому в суп попадет такой волосок. У нее были правильные черты лица, голубые глаза, прямой нос и румяная кожа, немного чересчур натянутая на скулах. Глубокое декольте открывало щедрую беломраморную грудь. Судя по внешности, всякая сентиментальность была чужда баронессе фон Хиггинс. Она великолепно одевалась, но драгоценностей почти не носила. Эшенден, который кое-что понимал в таких вещах, догадался, что начальство предоставило ей карт-бланш у портнихи, а вот на ювелира поскупилось. Впрочем, она и без бриллиантов была настолько ослепительна, что могла обворожить кого угодно. Эшенден и сам, не узнай он вовремя историю с дедушкой-конюхом и не насторожись, мог бы подпасть под ее чары.
Он ждал, пока ему принесут ужин, и рассматривал общество. На первый взгляд здесь все были старые друзья. Гостиница, как и страна, представляла собой интернациональный лагерь. Здесь жили французы, итальянцы, русские, турки, румыны, греки и египтяне. Одни иммигрировали сюда, других заслали шпионить. Был один болгарин, агент Эшендена, с которым он ни разу не заговаривал из соображений безопасности. В тот вечер он ужинал в компании двоих соотечественников. Через пару дней, если болгарин будет к тому времени жив, от него можно ждать интересных новостей. Была немецкая проститутка с голубыми фарфоровыми глазками и кукольным личиком, которая часто совершала деловые поездки по озеру и в Берн. По указке Берлина она, как бы случайно подцепив нужного клиента, выведывала у него информацию. Конечно, девушка была мелкой сошкой, никакого сравнения с баронессой.
Заметив, что за одним из столиков сидит герцог фон Хольцминден, Эшенден очень удивился. Это был немецкий резидент в Бельвю, который сам в Женеве не работал. Однажды он столкнулся с герцогом в похожем на музей, тихом, старом квартале города. Фон Хольцминден и некий мужчина шпионской наружности стояли на углу безлюдной улицы и разговаривали. Эшенден многое отдал бы, чтобы услышать, о чем они беседуют. Тогда он тоже удивился, ибо до войны, в Лондоне, они были хорошо знакомы. Герцог происходил из знатной семьи, состоящей в родстве с Гогенцоллернами. Он был англоман: хорошо танцевал, ездил верхом и стрелял. О нем говорили, что он более англичанин, чем сами англичане. Высокий, худой, с коротко стриженной прусской кочерыжкой вместо головы, фон Хольцминден хорошо одевался и ходил немного подавшись вперед, будто в любую минуту был готов отвесить поклон августейшей особе. Эта черта — которую скорее даже угадываешь, чем видишь, — отличает людей, проведших жизнь при дворе. Кроме того, он имел очаровательные манеры и слыл знатоком изящных искусств.
Сейчас оба делали вид, что никогда в жизни не встречались. Каждый, естественно, представлял, чем занимается другой. У Эшендена зудело поддразнить графа на этот счет, потому что ему казалось нелепым валять дурака, когда они столько лет вместе выпивали и играли в карты. Однако он не решался, понимая, что война многое переменила.
Появление фон Хольцминдена озадачило Эшендена. Он гадал, чем оно могло быть вызвано. Не тем ли, что принц Али, который никогда не ужинал в ресторане, сейчас тоже присутствует здесь? Наивно было бы полагать, что это случайное совпадение.
Принц Али был близким родственником последнего египетского хедива. После установления британского протектората принц Али бежал за границу. Он был известный бунтовщик, люто ненавидящий англичан. Неделю назад к нему тайно приезжал хедив и провел в гостинице три дня.
Принц Али был маленький толстяк с густыми черными усами. С ним жили две его дочери и секретарь, по имени Мустафа-паша. Все четверо сейчас сидели за одним столом и молча пили шампанское. Принцессы, эмансипированные девушки Востока, ночи напролет веселились в клубах и ресторанах в компании молодых светских львов. Обе были невысокие, полнолицые, с большими черными глазами и кожей оливкового цвета. Они были ярко и крикливо одеты, словно покупали наряды на базаре в Каире, а не на рю де ля Па. Его высочество обычно ужинал в номере, но девицы каждый вечер ходили в ресторан. Их сопровождала гувернантка — маленькая пожилая англичанка мисс Кинг, которую принцессы едва замечали.
Однажды Эшенден, проходя по коридору, стал свидетелем шокировавшей его сцены. Старшая из сестер за что-то распекала гувернантку. Принцесса во весь голос орала по-французски и вдруг, размахнувшись, изо всех сил влепила старушке пощечину. Заметив Эшендена, она бросила в его сторону свирепый взгляд и скрылась в номере, грохнув дверью. Эшенден, естественно, сделал вид, что это его не касается.
Поселившись в гостинице, он не раз пытался познакомиться с мисс Кинг, но лишь наталкивался на холодность, а то и грубость. Начал он с того, что стал снимать шляпу при встрече с ней, в ответ англичанка сухо кивала. Потом он начал здороваться, обращаясь к ней по имени. Она бормотала что-то неразборчивое и спешила уйти, из чего явствовало, что у нее нет ни малейшего желания заводить знакомство. Но Эшенден не отчаивался. Однажды ему удалось даже начать разговор. Мисс Кинг вся съежилась и скрипнула по-французски, с сильным английским акцентом:
— Я не разговариваю с незнакомцами.
С того дня она стала избегать Эшендена и, едва завидев его, поспешно ретировалась.
Мисс Кинг была вечно хмурая, маленькая тощая старушка — три косточки в мешке морщин. Было заметно, что она носит парик — замысловатое сооружение мышиного цвета, нередко съезжавшее ей на ухо. Лицо мисс Кинг было всегда ярко раскрашено: губная помада и румяна, как пунцовая штукатурка, покрывали губы и увядшие щеки. Ее старомодная одежда фантастических расцветок покупалась, видимо, по случаю на распродажах. Днем она, как девочка, носила огромные экстравагантные шляпы. Передвигалась мисс Кинг в узких маленьких лодочках на высоченных каблуках. Ее причудливая внешность вызывала не просто удивление, а настоящий столбняк: люди на улицах останавливались и таращились ей вслед с открытыми ртами.
Говорили, что мисс Кинг не посещала Англию с тех времен, как отправилась на Восток гувернанткой матери принца. Должно быть, она была невероятно стара. Сколько коротких восточных жизней прошли перед ее глазами, сколько темных тайн ей довелось узнать! Эшенден размышлял, из какого графства она родом. Живя так долго за границей, мисс Кинг, скорее всего, не имела на родине ни семьи, ни друзей. Почему же она избегала его? Можно было предположить, что это хозяева запретили ей общаться с англичанином. Она говорила только по-французски. Эшенден строил догадки насчет того, о чем она думает, сидя за обедом или ужином совсем одна. Читает ли она что-нибудь? После трапезы она шла прямиком в номер, в фойе никогда не задерживалась. Какое у нее мнение о принцессах, облазивших все ночные клубы города?
Когда мисс Кинг проходила мимо Эшендена, их взгляды на мгновение встретились, и ему показалось, что ее клоунское лицо скорчилось в гримасе ненависти. Она была бы смешной, если бы не была такой жалкой.
Baroness de Higgins, покончив с ужином, взяла свой платок, сумочку и сквозь строй подобострастных официантов поплыла к выходу. Возле Эшендена она задержалась. Она была великолепна.
— Как я рада, что вы сыграете сегодня с нами в бридж, — сказала она на своем образцовом английском, в котором присутствовал не более чем отзвук немецкого акцента. — Приходите ко мне после ужина.
— Какое чудное платье, — оценил Эшенден.
— Ах, не говорите! Оно ужасное. Мне совершенно нечего надеть. Теперь не знаю, что и делать, ведь в Париж я поехать не могу. Все из-за этих несносных пруссаков! — Стоило ей повысить голос, ее «р» стало гортанным. — Зачем они втянули мою несчастную родину в эту страшную войну!
С улыбкой вздохнув, она отчалила.
Когда Эшенден закончил ужинать, ресторан был уже почти пуст. Проходя мимо Хольцминдена, он подмигнул ему вполглаза. Если герцог заметил, то, наверное, вывихнет себе мозги, гадая, что бы это могло означать.
Эшенден поднялся на второй этаж и постучал в номер баронессы.
— Entrez, entrez1. — Она распахнула перед ним дверь и, тепло пожав руки, повела в гостиную.
Там уже сидели двое других игроков. Эшенден с изумлением узнал принца Али и его секретаря.
— Позвольте представить вашему высочеству господина Эшендена, — сказала баронесса по-французски.
Эшенден поклонился и пожал протянутую руку. Принц смерил его взглядом, но промолчал. Баронесса продолжала:
— Вы не знакомы с пашой?
— Рад с вами познакомиться, господин Эшенден. — Секретарь уже тряс Эшендена за руку. — Наша очаровательная баронесса много рассказывала о том, как хорошо вы играете в бридж. Его высочество очень любит эту игру. Не правда ли, ваше высочество?
— Да-да, — подтвердил принц.
Мустафа-паша был огромный, толстый мужчина лет сорока пяти, в смокинге, с большими беспокойными глазами и черными усами. В манишке у него сиял большой бриллиант. Паша болтал без умолку. Слова с возбужденным гулом сыпались из его рта, точно камнепад. Он из кожи вон лез, чтобы понравиться Эшендену. Принц сидел молча, кротко глядя на Эшендена из-под тяжелых век. Он казался робким.
— Мне не доводилось видеть вас в клубе, месье, — говорил паша, — вы не играете в баккара?
— Играю, но редко.
— Баронесса, которая прочитала все на свете, утверждает, что вы известный писатель. К сожалению, я не знаю английского.
Баронесса сделала Эшендену пару комплиментов, он изобразил признательность. Гости получили кофе и ликеры, после чего хозяйка достала карты. Эшенден задавался вопросом, для чего на самом деле его пригласили. Он питал некоторые иллюзии на свой счет, но бридж не имел к ним отношения. Ему доводилось встречаться за карточным столом с лучшими игроками мира, и он был уверен, что в бридж играет довольно средне. Играли на деньги, и по-крупному, но Эшенден понимал, что карты только предлог, тут ведется другая, тайная игра, смысла которой он пока не уловил. Возможно, принц и паша, пронюхав о том, что он британский шпион, решили рассмотреть его поближе. Уже день или два Эшендена донимали предчувствия, и это приглашение подтверждало, что они возникли неспроста. Теперь он почти не сомневался, что между баронессой и полицейским обыском существует связь. Должно быть, у них было условлено, что, если обыск ничего не даст, она затащит его к себе в номер на бридж. Но с какой целью? Вот интересно! Жаль, что бридж мешает размышлять над этой загадкой.
Игроки разыгрывали роббер за роббером и беседовали. Эшенден был внимателен к своим словам не менее, чем к чужим. Много говорили о войне, причем баронесса и паша симпатизировали англичанам и союзникам. Как оказалось, сердце баронессы принадлежит Англии, откуда происходила ее семья (в лице дедушки-конюха). Паша считал Париж своей духовной родиной. Когда он заговорил о Монмартре и его ночной жизни, даже принц пробудился от молчания:
— C’est une bien belle ville, Paris2, — сказал он.
— У его высочества в Париже есть прекрасная квартира, — прокомментировал секретарь. — Там великолепное собрание живописи и скульптуры.
Эшенден изливался в симпатиях к национально-освободительному движению народа Египта и восхищался Веной как одной из красивейших европейских столиц. Все были взаимно вежливы и обходительны. Вероятно, они надеялись, что Эшенден, убаюканный ложным дружелюбием, выболтает нечто сверх того, что пишут в швейцарских газетах. Он только фыркнул в манжету. Был момент, когда он почувствовал, что его пытаются завербовать. Это делалось так тонко, что сначала Эшенден подумал, не почудилось ли ему. Но нет, призрачный намек на глазах приобретал форму. Ему, как умному писателю, предлагалось послужить своей стране (не даром, конечно) путем вступления в одну организацию, которая принесет покой в терзаемый войной мир, чего искренне желает каждый гуманист (вербовка чистой воды). Извиваясь ужом, Эшенден, преимущественное помощью дружеских улыбок и жестов, старался дать понять, что не отказывается, но хотел бы больше узнать о предмете.
Пока Эшенден разговаривал с пашой и прекрасной австриячкой, принц Али не сводил с него пристального взгляда. У Эшендена возникло неприятное ощущение, что этот лупоглазый араб читает его мысли. Принц, несомненно, был умен и проницателен. Скорее всего, он уже давно все понял и, как только Эшенден уйдет, объявит сообщникам, что они напрасно потратили время.
Было уже за полночь, закончился очередной роббер, принц поднялся из-за стола и сказал:
— Уже поздно. Завтра у господина Эшендена, конечно, много работы. Давайте не будем его задерживать.
Эшенден не заставил просить себя дважды и быстро убрался, оставив троих друзей обсуждать ситуацию. Он надеялся лишь, что они озадачены не меньше его.
К себе в номер Эшенден вернулся усталым как собака. Раздеваясь, он едва мог двигать руками и, бросив одежду на пол, рухнул в кровать и мгновенно уснул.
Он мог поклясться, что не прошло и пяти минут, когда громкий стук в дверь вырвал его из царства сна. Он лежал и прислушивался. Постучали еще раз.
— Кто там?
— Это горничная. Откройте. Я должна вам кое-что передать.
Эшенден, чертыхаясь, зажег свет, взъерошил редеющие волосы (подобно Юлию Цезарю, он не любил демонстрировать плешь) и поплелся открывать. В коридоре стояла растрепанная горничная без передника, в кое-как накинутой одежде.
— Старая английская дама, гувернантка египетских принцесс, лежит при смерти. Она хочет вас видеть.
— Меня? — оторопел Эшенден. — Не может быть. Вечером она была здорова, я видел ее. Да мы с ней и незнакомы. Это какая-то ошибка. — Эшенден был сбит
с толку и выдавал мысли в том виде, в каком они к нему приходили.
— Она просит вас. И доктор просит. Ей недолго осталось.
— Не может быть.
— Она назвала вашу фамилию и номер. Скорее, пойдемте.
Пожав плечами, Эшенден вернулся в спальню, надел шлепанцы, халат и после секундного колебания сунул в карман маленький револьвер. Он больше полагался на свою смекалку, чем на пальбу, от которой много шума и мало толку, а револьвер прихватил, чтобы не дрожали колени. Бывают случаи, когда его шишковатая рукоятка под пальцами, как ничто другое, придает уверенности. Загадочный ночной вызов был как раз из таких случаев. Не верилось, что два толстых цивильных араба готовили трюк с похищением, но кто знает — в работе Эшендена самая мирная пастораль то и дело бессовестно оборачивалась детективом.
Номер мисс Кинг находился двумя этажами выше. Идя по коридору и лестнице вслед за горничной, Эшенден расспрашивал о том, что же произошло с гувернанткой.
— Я не знаю. Наверное, апоплексический удар. Я не знаю, — сбивчиво отвечала бестолковая горничная. — Портье разбудил меня и сказал, что месье Бриде сказал, чтобы я вставала.
Месье Бриде был помощник управляющего.
— Который час? — спросил Эшенден.
— Должно быть, около трех.
Дверь им открыл месье Бриде. Судя по его нелепому виду, он тоже недавно вскочил с постели: месье был в шлепанцах на босу ногу, мятых серых штанах и сюртуке поверх полосатой пижамной куртки. Волосы, обычно гладко прилизанные, теперь стояли дыбом.
— Миллион извинений за беспокойство, месье Эшенден, — зачастил он. — Но она все просит, чтобы вы пришли, и доктор сказал, что лучше послать за вами.
— Ничего страшного, не стоит извинений.
Эшенден прошел в небольшую комнату. Все огни были зажжены, шторы опущены. В комнате было душно. Врач, толстый бородатый швейцарец, стоял у изголовья кровати. Несмотря на свой дурацкий наряд и затруднительное положение, месье Бриде не растерялся и совершил процедуру представления, как того требовала его должность:
— Месье Эшенден, которого хотела видеть мисс Кинг. Доктор Арбо, профессор медицины Женевского университета.
Врач молча указал на кровать, где лежала мисс Кинг. Ее вид поразил Эшендена. На ней был большой белый ночной чепец, завязанный под подбородком (мышиный парик отдыхал на колодке, которая стояла на туалетном столике), и толстая белая ночная рубашка, рыхлым комом сбившаяся на груди. Чепец и рубашка принадлежали прошлому веку и были воплощением иллюстраций Крукшанка к романам Диккенса. Ее лицо лоснилось от крема, которым она снимала макияж, но снять не успела: черные кляксы остались у бровей, и красные — на щеках. Лежа в своей кровати, мисс Кинг выглядела очень маленькой, как ребенок, и ужасно старой.
«Ей, наверное, далеко за восемьдесят», — подумал Эшенден.
Казалось, что это не человек, а кукла, карикатура старой-старой ведьмы, которую шутник кукольник изготовил себе на потеху. Она тихо лежала на спине, и очертания ее маленького тела едва угадывались под одеялом. Она вынула фальшивые зубы, и ее лицо от этого стало еще меньше. Можно было бы подумать, что мисс Кинг мертва, если бы не черные глаза, странно огромные, которые не мигая смотрели из морщинистых век. Эшендену почудилось, что в них что-то промелькнуло, когда он взглянул ей в лицо.
— Мне очень жаль, мисс Кинг, что с вами «произошла такая неприятность, — бодро и фальшиво произнес он.
— Она не может говорить, — сказал доктор. — Она перенесла второй удар перед вашим приходом. Я только
что сделал ей инъекцию. Возможно, речь частично восстановится. Она хочет что-то вам сказать.
— Я подожду, — пообещал Эшенден.
Ему показалось, что он видит в темных глазах что-то похожее на облегчение. Минуту или две все четверо стояли вокруг кровати и смотрели на умирающую.
— Сдается, я здесь больше не нужен, — сказал месье Бриде. — Я лучше вернусь в постель.
— Allez, mon ami3, — вздохнул врач. — Вы сделали все, что было в ваших силах.
Месье Бриде повернулся к Эшендену:
— Можно вас на два слова?
— Конечно.
Заметив испуг в глазах мисс Кинг, врач ласково произнес:
— Не волнуйтесь, месье Эшенден не уходит. Он пробудет с вами, сколько вы пожелаете.
Месье Бриде и Эшенден вышли в коридор, и месье Бриде плотно закрыл дверь номера.
— Надеюсь, я могу рассчитывать на вашу порядочность, месье Эшенден? Очень неприятно, когда кто-то умирает в отеле. Другим постояльцам это не нравится, и мы должны сделать все, чтобы они не узнали. Тело вывезут в первый удобный момент. Я был бы вам чрезвычайно признателен за молчание.
— Вы можете положиться на меня, — сказал Эшенден.
— К несчастью, управляющий сейчас в отъезде. Боюсь, он будет страшно недоволен. Следовало бы, конечно, вызвать «скорую помощь» и перевезти ее в больницу, но врач не разрешает. Он сказал, что ее нельзя трогать. Не моя вина, если это произойдет здесь.
— Никто не знает ни дня, ни часа, — пробормотал Эшенден.
— В конце концов, она глубокая старуха. И чего она раньше не умерла? А этот принц? Зачем ему такая старая гувернантка? Почему он не отослал ее домой? Эти восточные люди, вечно с ними проблемы.
— Кстати — где же он? Она служила у него много лет. Его нужно разбудить.
— Его нет в гостинице. Они ушли куда-то с секретарем. Наверное, играть в баккара. Не знаю. Не искать же мне их по всей Женеве.
— А принцессы?
— А эти еще не вернулись. Они редко возвращаются до рассвета. С ума сходят по танцам. Я не знаю, где они, да и если знал бы, не побежал за ними — я уверен, им дела нет до того, что гувернантку разбил паралич. Портье скажет им, когда они заявятся, пусть тогда делают что хотят. Да не нужны они ей. Когда я вошел в номер, то первым делом, конечно, спросил, где его высочество, а она как закричит: «Нет, нет!»
— Она тогда еще могла говорить?
— Да. И что меня поразило, так это то, что говорила она по-английски. Раньше она всегда предпочитала французский. Ведь она ненавидела англичан.
— Зачем же я ей понадобился?
— Вот этого я не знаю. Она хотела вам что-то сообщить, и очень срочно. Странно, но она даже знала, в каком номере вы живете. Сначала, когда она попросила послать за вами, я отказался. Я не могу беспокоить постояльцев среди ночи, потому что какая-то сумасшедшая старуха этого требует. Люди имеют право на сон. Но потом пришел врач и сказал, что лучше выполнить ее просьбу. Она не давала нам покоя и, когда я сказал, что придется подождать до утра, заплакала.
Эшенден про себя удивлялся жестокости месье Бриде. Его, казалось, совсем не трогает участь несчастной гувернантки.
— Врач спросил, кто вы, и, когда я объяснил, он предположил, что это оттого, что вы ее соотечественник…
— Наверное, — сухо произнес Эшенден.
— Ну что же, я пойду к себе и постараюсь снова уснуть. Портье разбудит меня, когда все будет кончено. К счастью, ночи сейчас длинные, так что мы вполне успеем вывезти тело до рассвета.
Эшенден вернулся в комнату. Темные глаза тотчас уставились на него. Молчать было неловко.
— Боюсь, вы серьезно заболели, мисс Кинг, — сказал Эшенден, чувствуя себя форменным идиотом. Ему показалось, что в черных глазах блеснула злость, — не иначе старуху разгневала банальность его замечания.
— Так вы подождете? — спросил врач.
— Подожду.
Он рассказал, как все случилось. У портье зазвонил телефон из номера мисс Кинг. Он поднял трубку, но никто не отвечал. Портье поднялся и постучал в дверь. Когда ему не открыли, он сам отпер дверь своим ключом и вошел. Мисс Кинг лежала на полу, телефон тоже. Портье спешно привел помощника управляющего, и вдвоем они подняли мисс Кинг на кровать. Разбудили горничную, послали за врачом.
Странно было выслушивать эту историю в присутствии самой мисс Кинг. Врач говорил так, будто она не понимала по-французски или уже умерла.
— Ну что же, я сделал все, что мог. Мне больше незачем здесь оставаться. Если будут изменения, звоните.
Зная, что мисс Кинг может провести в таком состоянии многие часы, Эшенден лишь пожал плечами:
— Ладно.
— Постарайтесь уснуть. Я приду утром. — И он, как ребенка, потрепал ее по щеке.
Врач собрал свой саквояж, вымыл руки и натянул теплое пальто. Эшенден проводил его до дверей. Прощаясь, врач промычал себе в бороду, что надежды нет никакой. Закрыв за ним дверь, Эшенден вернулся в комнату. Горничная, съежившись, неловко сидела на краешке стула, точно боялась стать свидетелем смерти. Ее некрасивое широкое лицо опухло и побледнело от усталости.
— Идите к себе, — сказал Эшенден. — Вам нужно отдохнуть.
— Месье не может остаться здесь один. Кто-то должен побыть с ним.
— Господи, чего ради? Вам с утра выходить на работу.
— Все равно вставать в пять часов.
— Вот и поспите хоть немного. Можете заглянуть сюда, когда встанете. А сейчас идите.
Она тяжело поднялась на ноги:
— Как месье пожелает. Но я бы не возражала остаться.
Эшенден с улыбкой покачал головой.
— Bonsoir, ma pauvre mademoiselle4, — сказала горничная.
Она ушла. Эшенден сел у кровати и снова встретил немигающий взгляд старухи. Он слегка смутился.
— Не волнуйтесь, мисс Кинг. Это скоро пройдет, речь вернется к вам, — не очень уверенно соврал он.
Эшенден не сомневался, что видит в ее черных глазах жгучее желание говорить. Мозг отдавал команду, но парализованное тело не подчинялось. Слезы отчаяния наполнили ее глаза и покатились по щекам. Эшенден вытер их своим носовым платком.
— Не надо расстраиваться, мисс Кинг. Потерпите немного. Я уверен, скоро вы сможете сказать все, что захотите.
Сейчас ему казалось, будто в ее глазах отражается мысль о том, что нет времени ждать. Но возможно, он лишь приписывал ей собственные мысли и чувства.
Эшенден осмотрелся. На трюмо лежали простые туалетные принадлежности, массивные серебряные гребни и зеркало на серебряной ручке. В углу стоял облезлый черный сундук, на шкафу поблескивала кожей большая шляпная коробка. Странно было наблюдать неказистое гувернанткино имущество среди роскошного интерьера с мебелью розового дерева, которое своим полированным сиянием невыносимо слепило глаза.
— Не лучше ли нам приглушить свет? — сам у себя спросил Эшенден.
Он погасил верхний свет, оставив гореть только лампу у кровати, и снова сел. Хотелось курить. Мисс Кинг по-прежнему упрямо таращилась в пространство. Глаза только и жили еще в ее старом-престаром теле. Что же она хотела сказать? Может быть, и ничего. Может, она, понимая, что смерть близка, ощутила внезапное желание умереть на руках одного из соотечественников. Так полагал доктор. Но почему она захотела, чтобы пришел именно он? В гостинице жили и другие англичане. Например, пожилая пара — отставной чиновник, служивший в Индии, и его жена. Было бы, кажется, более естественным обратиться к ним. Но она позвала Эшендена, совершенно чужого и даже неприятного ей человека.
— Вы хотите что-то мне сказать, мисс Кинг?
Он старался прочитать ответ в ее глазах. Ее взгляд был осмысленным, но вот какой смысл в нем сокрыт — этого Эшенден не понимал.
— Не волнуйтесь, я не уйду. Я останусь с вами, сколько будет нужно.
Нет, ничего. В глубине черных глаз что-то таинственно вспыхнуло и погасло, как догорающее пламя. Эшенден спрашивал себя, не могла ли мисс Кинг знать, что он британский агент. Может, потому она его и вызвала? Возможно ли, что в последний момент ее чувства сменились на противоположные? Перед лицом смерти любовь к родине, любовь, которую она душила в себе более полувека, взяла верх («Что за глупости, какая дешевая сентенция»), и ей захотелось сделать что-нибудь для своей страны. В военное время патриотизм вершит чудеса. Странно, что она не желает видеть принца и его дочерей. Столько лет она была с ними заодно и в свой последний час решила заявить протест? («Все это ерунда, она просто выжившая из ума старуха».)
Вопреки здравому смыслу, Эшенден странным образом верил, что мисс Кинг собралась открыть ему какой-то секрет. Она знает, кто он такой, и думает, что это будет ценным для британской разведки. Она умирает и уже ничего не боится. Но так ли это на самом деле важно? Он подался вперед, стараясь все прочитать по ее глазам. Возможно, это какая-нибудь банальность, которая представляется наивной старухе ужасной тайной. Эшендену до смерти надоели люди, видящие шпионов на каждом углу, равно как и их «секреты». Пусть даже она и заговорит, сто шансов против одного, что она поведает что-то интересное.
С другой стороны, мисс Кинг за свою долгую жизнь на востоке, конечно, навидалась и наслышалась всякого. Эшенден опять вспомнил, как много подозрительного произошло вчера днем: обыск, появление Хольц-миндена, бридж с принцем и пашой… Едва ли эти два одержимых картежника предпочли бы его общество походу в клуб, если бы у них не было плана… А что, если как раз в этот момент они приводят свой план в исполнение? А что, если старухе известно что-то, что спасет ему жизнь или вообще изменит ход войны? Это может быть что угодно. Победа или поражение. И вот она лежит — немая, как мумия. Эшенден долго смотрел на нее в тишине.
— Это имеет отношение к войне, мисс Кинг? — вдруг спросил он отчего-то очень громко.
В ее глазах что-то промелькнуло, по сморщенному лицу пробежала дрожь — Эшенден видел это совершенно отчетливо. Он не дыша смотрел на нее, чувствуя, что происходит страшное. Маленькое хрупкое тельце содрогнулось, и старуха последним усилием воли поднялась с подушек. Эшенден поспешил поддержать ее.
— Англия, — только и сказала она скрипучим, хриплым голосом и повалилась ему на руки.
Когда он опустил ее обратно на кровать, мисс Кинг была уже мертва.