Белье мистера Харрингтона — шестнадцатый рассказ из сборника Эшенден или британский агент английского писателя Сомерсета Моэма, навеянного службой в разведке.
***
С тех пор прошло несколько лет. Эшенден больше не встречал Анастасии Александровны. Ему было известно, что накануне Февральской революции они с Владимиром Семеновичем вернулись в Россию. Могло статься, что они не отказались бы помочь, ведь Владимир Семенович был в некотором роде обязан ему жизнью. Эшенден решил написать Анастасии Александровне и пригласить ее на свидание.
До обеда ему удалось немного отдохнуть. Мистер Харрингтон ждал его. Перед ними поставили все, что нашлось в ресторане.
— Попросите официанта принести хлеба, — сказал мистер Харрингтон.
— Хлеба? — переспросил Эшенден. — Но хлеба нет.
— Я не могу есть без хлеба, — пожаловался мистер Харрингтон.
— Боюсь, вам придется. У них тут нет ни хлеба, ни масла, ни сахара, ни яиц, ни картофеля. Осталась только рыба, мясо и зелень.
У мистера Харрингтона отвисла челюсть.
— Как в войну, что ли?
— А это и есть война.
Помолчав немного, мистер Харрингтон произнес:
— Знаете, что я сделаю? Я как можно быстрее покончу с делами и уеду из этой страны. Я уверен, моей жене не понравится, что меня держат тут без сахара и без масла. У меня очень чувствительный желудок. Мое руководство никогда бы не послало меня сюда, если бы знало, какие безобразия здесь творятся.
Через некоторое время пришел доктор Эгон Орт. Он передал Эшендену конверт с написанным на нем адресом Анастасии Александровны. Эшенден представил его американцу. Того не долго пришлось уговаривать воспользоваться услугами доктора Орта.
— Русский язык для него как родной, и в то же время он американский гражданин и не подведет вас. Я знаю его очень давно. Поверьте, ему можно доверять.
После обеда Эшенден оставил их вдвоем договариваться о деталях.
В записке, которую принес Орт, Анастасия Александровна сообщала, что прямо сейчас встретиться с ним не может, потому как идет на митинг, но в семь часов она придет к нему в гостиницу. Он ждал ее не без страха. Конечно, теперь он понимал, что полюбил тогда не ее, а русское искусство, но был не вполне уверен, что она тоже это понимает. Когда в восьмом часу она явилась, Эшенден пригласил ее поужинать с ним и мистером Харрингтоном, надеясь, что присутствие третьего лица сгладит неловкость их встречи. Однако его страхи были напрасны: через пять минут после того, как они сели за стол, у него не осталось сомнений, что Анастасия Александровна любит его не больше, чем он ее. Он испытал мгновенное потрясение. Мужчине, хоть и очень скромному, трудно примириться с мыслью, что женщина, любившая его, совершенно к нему охладела. Эшенден был не настолько самонадеян, чтобы воображать, что в течение этих пяти лет Анастасия Александровна мучилась от безнадежной тоски, но он ожидал увидеть что-нибудь — трепет ресниц или губ, румянец, вспыхнувший на щеках, — хоть какой-нибудь знак, по которому он понял бы, что она не совсем изгнала его из своего сердца. Ничего подобного. Она говорила с ним как с другом семьи, которого рада видеть, и только. Он спросил о Владимире Семеновиче.
— Он меня разочаровал, — ответила она. — Я знала, что он не очень умный, но думала, что он хотя бы честный. Он ждет ребенка.
Вилка мистера Харрингтона, которой он нес ко рту кусок рыбы, застыла в воздухе. Он вытаращился на Анастасию Александровну — сразу было видно человека, который в жизни не прочитал ни одного русского романа. У Эшендена тоже был немного удивленный вид.
— Но не от меня. Я такими вещами не интересуюсь, — засмеялась Анастасия Александровна. — Владимир живет с одной моей подругой. Она специалист по политэкономии. Я считаю, ее идеи недостаточно основательны, но достойны рассмотрения. — Она повернулась к американцу: — А вы интересуетесь политэкономией?
Впервые в жизни мистер Харрингтон лишился дара речи. После того как Анастасия Александровна поделилась с ним своими взглядами на предмет, они начали обсуждать положение в России. Она, кажется, была близко знакома с лидерами большинства политических партий, и Эшенден окончательно решил прозондировать ее по вопросу сотрудничества. Прежняя безумная страсть к ней не заслонила от него того факта, что она необычайно умна.
После обеда он объявил мистеру Харрингтону, что их с Анастасией Александровной ждут дела, и увел ее в дальний конец гостиной. Там Эшенден рассказал ей то, что считал нужным рассказать. Она, конечно, заинтересовалась и обещала помочь, потому что была интриганка и любила власть. Узнав, что у него с собой большая сумма денег, она сразу смекнула, что ей в руки просится шанс превратиться во влиятельную политическую персону. Это раздраконило ее самолюбие. Она была патриотка и, подобно многим патриотам, находилась под впечатлением, что только она способна спасти страну от хаоса. Заключив рабочее соглашение, они расстались.
— Замечательная женщина, — отметил мистер Харрингтон на другой день за завтраком.
— Как бы вам в нее не влюбиться, — улыбнулся Эшенден.
Однако американец не был расположен ерничать на эту тему.
— С тех пор как мы с миссис Харрингтон поженились, других женщин для меня не существует, — сказал он. — Этот ее муж, должно быть, порядочный мерзавец.
— Уж лучше бы яйца всмятку, — произнес Эшенден невпопад, ибо на завтрак им принесли по чашке чаю без молока и вместо сахара немного варенья.
Положение в России все ухудшалось. Глава Временного правительства Керенский был человек пустой и тщеславный. Опасаясь за свою власть, он разогнал всех министров, хоть сколько-нибудь способных к инициативе. Он произносил бесконечные патриотические речи. Немцы должны были вот-вот захватить Петроград, в стране был голод, не хватало топлива, надвигалась зима, а Керенский ораторствовал. Большевики набирали популярность, уже и Ленин приехал в Петроград. Говорили, что Керенский знает, где он скрывается, но не осмеливается его арестовать.
Мистер Харрингтон был, наверное, единственным человеком во всем Петрограде, который оставался равнодушен к происходящему. У него на глазах вершилась история, а его волновали лишь собственные проблемы. Правда, задача, стоявшая перед ним, была не из легких. У него вымогали взятки секретари и всякие мелкие порученцы, обещая устроить аудиенцию у большого начальника. Его часами держали в приемных, чтобы потом бесцеремонно отослать прочь. Если же он и добивался встречи, то опять слышал лишь обещания. Сначала он верил этим обещаниям, но через день-два понимал, что они ничего не стоят. Эшенден советовал ему бросить все и возвращаться домой, но американец и слушать не хотел. Он был намерен добиться своей цели или умереть. И тут Анастасия Александровна протянула ему руку помощи. Они необыкновенно подружились. Мистер Харрингтон считал ее замечательной женщиной, с которой несправедливо обошлась жизнь. Он рассказывал ей о своей жене, и о сыновьях, и о конституции Соединенных Штатов, а она ему — о Владимире Семеновиче, о Толстом, Тургеневе и Достоевском. Они наслаждались обществом друг друга. Мистер Харрингтон сказал, что, хоть он и великий оратор, ему не под силу выговаривать «Анастасия Александровна», и стал звать ее Далила. Теперь они вместе ходили по приемным и добивались аудиенций у важных людей.
А между тем смута нарастала, и на улицах становилось опасно. По городу разъезжали грузовики с солдатами, которые, выражая свое недовольство, палили во все стороны из винтовок. Однажды, когда мистер Харрингтон и Анастасия Александровна ехали в трамвае, их трамвай попал под обстрел. Пули стали дырявить стекла, и пассажиры вынуждены были лечь на пол ради спасения своих жизней. Этот эпизод возмутил мистера Харрингтона до глубины души.
— Какая-то толстуха свалилась прямо на меня, а когда я попытался вывернуться из-под нее, Далила ударила меня по голове и сказала: лежи тихо, болван. Может, у русских это и принято, но мне такое обращение не нравится, Далила.
— Тем не менее вы послушались моего совета, — хихикнула Анастасия Александровна.
— В вашей стране слишком много искусства и слишком мало цивилизации.
— А вы чересчур буржуазны, мистер Харрингтон, вы — не интеллигент.
— Я вообще впервые слышу слово «интеллигент». Я не знаю, кто это такой и почему я должен им быть, — с достоинством ответил американец.
В один из дней, когда Эшенден работал у себя в номере, в дверь постучали, и затем ворвалась возбужденная Анастасия Александровна, за которой с глуповатым видом шел мистер Харрингтон.
— Что случилось? — спросил Эшенден.
— Если он немедленно не уедет в Америку, его здесь убьют. Поговорите с ним, объясните ему. Не будь меня рядом, они бы с ним сделали неизвестно что.
— С чего вы взяли, Далила? — возмутился американец. — Я сам могу о себе позаботиться, и мне ничто не угрожало.
— Да что случилось?
— Мы ездили в Александро-Невскую лавру смотреть могилу Достоевского, — сказала Анастасия Александровна, — и на обратном пути мы увидели, как солдаты… ну… неуважительно ведут себя по отношению к одной старой женщине.
— Неуважительно! — закричал мистер Харрингтон. — Старушка шла по тротуару с корзинкой для провизии. Два солдата подошли сзади, вырвали у нее корзину и хотели уйти. Она начала плакать и кричать. Я не знаю, что она им кричала, но один солдат снял винтовку и врезал ей прикладом по голове. Правильно я говорю, Далила?
— Да, — подтвердила она, не в силах сдержать улыбку. — Мы ехали на извозчике. Не успела я ничего понять, как мистер Харрингтон выскочил из пролетки, подбежал к солдату, у которого была старушкина корзина, выхватил ее и закричал, чтобы они не смели трогать женщину. Сначала они опешили и не знали, что делать, но потом опомнились, и мистеру Харрингтону было бы несдобровать, если бы тут не подбежала я и не объяснила им, что он иностранец и что он пьян.
— Пьян? — страшным шепотом переспросил американец.
— Да, пьян. Конечно, собралась толпа. Потом мы уехали.
— Знаете, Далила, когда вы с ними объяснялись, это выглядело так, будто вы с ними заигрывали, — вдруг улыбнулся мистер Харрингтон. — Это было как в театре.
— Не валяйте дурака! — прикрикнула Анастасия Александровна, топнув ногой. — Разве вам не понятно, что эти солдаты убили бы и меня и вас и ни один из прохожих не посмел бы заступиться?
— Меня? Я гражданин Соединенных Штатов Америки, Далила. Что бы вы ни говорили, ни один волос не упал бы с моей головы.
— Потому что у вас на голове ни одного нет, — съязвила Анастасия Александровна, которая забывала о правилах хорошего тона, когда была в гневе. — Но если вы считаете, что русские солдаты не убьют вас, потому что вы американец, то вскоре вас ждет большой сюрприз.
— А как же старушка? — спросил Эшенден.
— Когда солдаты ушли, мы вернулись к ней.
— С корзиной?
— Да. Мистер Харрингтон вцепился в нее мертвой хваткой. Старушка лежала на земле, и кровь текла из раны на ее голове. Мы отнесли ее в пролетку и, когда она смогла сказать, где живет, отвезли ее домой. У нее было очень сильное кровотечение, у нас долго не получалось остановить кровь.
Анастасия Александровна взглянула на мистера Харрингтона с каким-то странным выражением, и тот отчего-то покраснел.
— Что такое?
— Понимаете, нам нечем было ее перевязать. Платок мистера Харрингтона промок насквозь. На мне была только одна вещь, которую я могла снять достаточно быстро…
Мистер Харрингтон перебил ее:
— Нет необходимости объяснять мистеру Эшендену, что это за вещь. Как женатый человек, я знаю, что женщины это носят. Только не надо во всеуслышание ее называть.
Она захихикала:
— Тогда поцелуйте меня, мистер Харрингтон. Иначе я ее назову.
Американец колебался, взвешивая, очевидно, все за и против. Анастасия Александровна ждала с решительным видом.
— Нет, лучше вы меня поцелуйте, Далила. Хотя я, должен признаться, не понимаю, какое вам от этого удовольствие.
Обвив руками его шею, она расцеловала его в обе Щеки, затем, без предупреждения, бурно разрыдалась у него на плече.
— Вы настоящий герой, мистер Харрингтон, — всхлипывала она, — вы великолепны до смешного.
Эшенден ожидал, что американец во второй раз в жизни онемеет от изумления, но он, странным образом, даже не слишком удивился.
— Ладно, ладно вам, Далила, — приговаривал он, нежно поглаживая ее по голове, — не надо так расстраиваться. Перестаньте плакать, а то у меня уже все плечо мокрое, так я с вами ревматизм заработаю.
Эта нелепая сцена была очень трогательна. Эшенден смеялся, но чувствовал комок в горле.
Когда Анастасия Александровна ушла, мистер Харрингтон опустился в кресло и сказал:
— Что за люди эти русские! Вы знаете, что она сделала? Она встала в пролетке, прямо посреди улицы, у всех на виду, и сняла панталоны! Разорвав их на две половины, она дала одну половину мне, чтобы я подержал, пока она делала повязку из другой. Мне в жизни не приходилось так краснеть!
— Скажите, почему вы решили звать ее Далилой? — с улыбкой спросил Эшенден.
— Ну… она очень красивая, — смутился мистер Харрингтон. — Ей довелось претерпеть много несправедливостей от мужа, и я ей очень сочувствую. Русские такие эмоциональные, я боюсь, как бы она не приняла мое сочувствие за что-то другое. Я говорил ей, что я люблю миссис Харрингтон.
— В России вам не место, мистер Харрингтон, — снова улыбнулся Эшенден. — Вы должны уезжать немедленно.
— Пока я не могу этого сделать. Они наконец согласились принять мои условия, и на следующей неделе мы подпишем договор. Тогда я и уеду.
— Какова, интересно, будет этому договору цена? — усмехнулся Эшенден.
План операции был готов. В течение суток Эшенден зашифровывал телеграмму, которая отправилась затем в Лондон. План был одобрен, и ему обещали все необходимые средства для его осуществления. Однако это могло произойти лишь в том случае, если Временное правительство продержится у власти хотя бы еще три месяца. А между тем близилась зима, запасы продуктов с каждым днем таяли, армия не подчинялась, люди требовали мира. Каждый вечер Эшенден и профессор 3. за чашкой шоколада в гостинице «Европейская» обсуждали, как лучше использовать преданных ему чехов. У Анастасии Александровны была квартира на окраине, где проходили их встречи с ее знакомыми. Он говорил, что все готово. Он спорил, убеждал, обещал. Он вынужден был преодолевать неуверенность одних и бороться с фатализмом других. Ему предстояло рассудить, где решимость, а где самодовольство, где искренность, а где лицемерие. Он должен был смирить свою нетерпеливость перед напором русского многословия; он вел себя как ангел с людьми, которые готовы были говорить о чем угодно, кроме дела, сочувственно выслушивая их пространное брюзжание. Он ни на минуту не забывал об опасности доноса. Он вежливо отшивал явных дураков и тех, кто требовал слишком много. Время поджимало. Большевики вели активную пропаганду. Власть Временного правительства повисла в воздухе.
Наконец это произошло. В ночь на седьмое ноября 1917 года большевики арестовали министров Керенского, разграбили Зимний дворец и захватили власть.
Анастасия Александровна пришла в гостиницу к Эшендену рано утром. Он кодировал телеграмму. Он всю ночь провел на ногах и устал как собака. У нее было абсолютно белое лицо, словно маска, и трагическое выражение глаз.
— Вы знаете? — спросила она. Эшенден кивнул.
— Теперь все кончено. Говорят, Керенский сбежал. Они даже не пытались сопротивляться! Трусы!
Раздался стук в дверь. Анастасия Александровна вздрогнула и со страхом покосилась на нее.
— Знаете, у большевиков есть список людей, которых они приговорили к расстрелу. Мое имя в этом списке, и ваше, может быть, тоже.
— Если это уже они, то им нужно лишь повернуть ручку, чтобы войти. — Эшенден улыбался, но под ложечкой у него тоскливо засосало. — Войдите!
Оказалось, это пришел мистер Харрингтон. Он по-прежнему глядел щеголем — в своих полосатых штанах, сияющих туфлях и котелке. Увидев Анастасию Александровну, он снял котелок:
— О, в такую рань вы уже здесь? А я заглянул мимоходом, поделиться новостями. Я искал вас вчера вечером, но вас не было. Вы не пришли на ужин.
— Нет, я был на митинге, — ответил Эшенден.
— Можете оба поздравить меня с успехом. Вчера мы подписали контракт, и мое дело сделано.
Мистер Харрингтон был ужасно доволен собой. Он весь сиял и чуть не лопался от гордости, словно петух, который разогнал всех соперников. Анастасия Александровна истерически захохотала.
— Что с вами, Далила? — опешил американец.
Она смеялась, пока слезы не выступили у нее на глазах, а потом заплакала. Эшенден принялся объяснять:
— В России новый переворот. Большевики захватили власть. Министры Временного правительства арестованы. Далила говорит, что есть список людей, подлежащих расстрелу, и ее имя в этом списке. Ваши министры подписали документы, потому что знали, что все это уже ничего не значит. Ваши контракты — простые бумажки. Большевики собираются заключить мир с Германией немедленно.
— Вам необходимо срочно уехать отсюда, мистер Харрингтон. — Истерика у Анастасии Александровны прекратилась не менее внезапно, чем началась. — Россия становится опасным местом для иностранцев. Уезжайте, пока есть возможность, иначе вы рискуете остаться здесь навсегда.
Мистер Харрингтон переводил безумный взгляд с одного на другого.
— О боже, о боже, — говорил он, — что же это получается? Значит, русский министр хотел оставить меня в дураках?
Эшенден пожал плечами:
— Кто его знает, чего он хотел? Может, у него такое чувство юмора? Может, ему казалось забавным подписать сегодня контракт на пятьдесят миллионов долларов, потому что завтра его поставят к стенке? Анастасия Александровна права. Вы должны первым же поездом выбираться в Финляндию.
— А что будет с вами?
— Мне тоже больше нечего делать в России. Я уеду, как только получу разрешение в ответ на свой запрос. Большевики опередили нас. Вся моя работа пошла прахом.
Они оба смотрели на мистера Харрингтона, а он стоял опустив голову. Его надутая гордость лопнула, точно мыльный пузырь. Так продолжалось с минуту. Затем американец, подняв глаза на Анастасию Александровну, несмело улыбнулся. Эшенден впервые обратил внимание на то, какая у него добрая и обезоруживающая улыбка.
— Если вам угрожают большевики, Далила, поедемте лучше со мной. Я буду рад помочь вам, да и миссис Харрингтон, без сомнения, тоже будет рада.
— Представляю себе лицо миссис Харрингтон, когда она увидит, что вы привезли в Филадельфию русскую беженку! — засмеялась Анастасия Александровна. — Боюсь, у вас не найдется для нее объяснений. Нет, спасибо, я останусь здесь.
— Но ваша жизнь в опасности!
— Я русская. Мое место в России. Я не покину своей родины в трудную минуту, когда она нуждается во мне.
— Но это же смерть, Далила, — очень тихо произнес мистер Харрингтон.
Анастасия Александровна, которая говорила с глубоким волнением, вдруг задорно улыбнулась:
— Я знаю, Самсон. Сказать по правде, я думаю, что здесь начнется настоящий ад. Но я хочу посмотреть. Я не хочу упустить ни минуты этого зрелища.
— Любопытство — это проклятие вашего пола, Далила, — покачал лысой головой американец.
— Идите собираться, мистер Харрингтон, — поторопил его Эшенден, — мы отвезем вас на вокзал. Поезд придется брать штурмом.
— Хорошо, я иду. С другой стороны, мне совсем не жаль. С тех пор как я приехал, меня ни разу прилично не накормили. Я и представить себе не мог, что когда-нибудь мне придется пить кофе без сахара и есть черный хлеб без масла — да и то если повезет его достать. Миссис Харрингтон не поверит, когда я расскажу, что мне довелось вынести. В этой стране совершенно нет порядка.
Когда он ушел, Эшенден и Анастасия Александровна продолжили обсуждать ситуацию. Эшенден был расстроен, потому что его план, стоивший ему гигантского труда, сорвался. Анастасия Александровна делала различные догадки насчет того, чем это все может кончиться. Она хотела казаться серьезной, но у нее плохо выходило. Она не могла скрыть радостного возбуждения. Новая революция представлялась ей увлекательной игрой — и чем дальше, тем интереснее.
В дверь опять постучали. Не успел Эшенден сказать «войдите», как ворвался мистер Харрингтон.
— Черт знает что! — завопил он разгневанно. — В этой гостинице нет никакого обслуживания! Ужасное отношение к постояльцам. Я пятнадцать минут звонил в звонок, так никто и не подумал прийти!
— Обслуживание? — удивилась Анастасия Александровна. — В такое время?
— Но мне нужно забрать мое белье! Они обещали постирать и вернуть его еще вчера вечером.
— Боюсь, теперь у вас не много шансов получить его обратно, — сказал Эшенден.
— Я без белья не поеду. Четыре сорочки, два трико, две пижамы, четыре воротничка! Свои носки и носовые платки я стираю сам. Нет, я не собираюсь оставлять им свое белье.
— Не валяйте дурака! — закричал Эшенден. — Что же делать, если все горничные разбежались? Вам что, белье дороже жизни? Убирайтесь отсюда, пока целы.
— Простите, сэр, но я не могу так поступить. Я сам пойду в прачечную. Надо мной и так достаточно поиздевались в этой стране, и я не намерен дарить этим грязным большевикам еще свои чистые сорочки. Нет, сэр, благодарю покорно.
Анастасия Александровна смотрела на него с задумчивым видом. Эшенден был почти уверен, что глупое упрямство американца ей по вкусу. Она, своим русским умом, в отличие от Эшендена, понимала, что человек не может уехать из России без своего белья. Его настойчивость превращала это белье в символ.
— Я спущусь и узнаю у кого-нибудь, где тут прачечная, — сказала она. — Мы с вами вместе пойдем туда и заберем ваше белье.
— О Далила! Как я вам благодарен. — Мистер Харрингтон одарил ее своей чудесной улыбкой. — Мне все равно, постирали его или нет, я просто хочу его забрать.
Анастасия Александровна ушла.
— Ну, что вы теперь думаете о России и русских? — воскликнул мистер Харрингтон.
— Я ими сыт по горло. Хватит с меня Толстого, Тургенева, Достоевского с Чеховым и прочей интеллигенции. Я уважаю людей, которые держат свое слово, которые знают, чего они хотят. Мне надоело слышать красивые слова, рассуждения, речи… — Эшенден сам был готов разразиться речью, но его прервал странный звук, донесшийся из-за окна, — как будто барабанная дробь.
— Что это? — спросил мистер Харрингтон.
— Перестрелка. Это на другом берегу, наверное.
Мистер Харрингтон непроизвольно хохотнул. Эшенден сделал вид, что ничего не заметил, — он и сам был недалек от истерики.
— Мне пора идти. За себя я не беспокоюсь, но я должен думать о жене и детях. Пока я здесь, я не получил ни одного письма от миссис Харрингтон. Жаль, что вы с ней не знакомы. Она прекрасная женщина. О такой жене можно только мечтать. До этой поездки мы ни разу не разлучались с ней более чем на три дня.
Вернулась Анастасия Александровна. Она узнала адрес прачечной.
— Пойдемте, туда минут сорок идти пешком.
— Я готов.
— Вы там осторожнее, — предупредил Эшенден, — мало ли что.
Когда они ушли, он снова приступил к шифрованию. Это был адский труд. Ему предстояло передать все новости и попросить санкции на отъезд. Это было занятие из тех, которые выполняются автоматически, но требуют полной сосредоточенности всех сил. Стоило написать одну неверную цифру — и целое предложение теряло смысл.
Внезапно дверь распахнулась, и в комнату ворвалась Анастасия Александровна, с вытаращенными глазами и тяжело дыша. У нее на голове не было шляпы, волосы растрепались. Она была чем-то сильно взволнована.
— Где он? — закричала она. — Где мистер Харрингтон?
— Не знаю. Его здесь нет.
— Может быть, он у себя?
— Понятия не имею. Пойдемте посмотрим. А что случилось? Вы его потеряли?
На стук в номер мистера Харрингтона никто не отвечал. Они подергали за ручку — дверь была заперта.
— Его там нет.
Они вернулись в номер Эшендена, и Анастасия Александровна без сил упала в кресло:
— Дайте воды, прошу вас. Я умираю от жажды. Я бежала.
Эшенден налил ей стакан воды. Напившись, она заплакала:
— Никогда себе не прощу этого. Я надеялась, что он уже здесь. Мы благополучно добрались до прачечной, он забрал свое белье… Там была только одна старая сторожиха, она не хотела нас пускать, но мы все-таки прорвались. Он был в ярости, потому что белье не постирали. Оно так и лежало, как он его свернул. Я сказала ему, что это Россия, а он сказал, что русские хуже негров. Я специально повела его переулками, я думала, что там безопаснее. На одном из перекрестков недалеко отсюда мы увидели толпу людей. Выступал какой-то оратор.
«Давайте послушаем, что он говорит», — сказала я. Я хотела знать, что происходит.
«Нет, Далила, — сказал он, — нам некогда, нас это не касается».
«Идите в гостиницу собирать вещи, — ответила я, — я приду потом».
И я побежала туда, где стояли люди, а он за мной. Там было сотни две человек, может, три, к ним обращался студент. В толпе стояли рабочие, и они кричали на него. Ничего нельзя было разобрать. Я начала протискиваться в середину. Вдруг раздались выстрелы. Прямо на нас мчались два грузовика с солдатами. Я не знаю, почему они стреляли. Может, от скуки, может, они были пьяные. Все бросились кто куда. Я потеряла из виду мистера Харрингтона. Он должен был уже прийти! Не иначе, с ним что-то случилось!
— Делать нечего, пойдемте его искать, — сказал Эшенден. — Черт его дернул тащиться в эту прачечную!
— Да, да, теперь я понимаю.
— Я очень рад, что вы понимаете, — со злостью пробормотал он, надевая шляпу и пальто.
Они спустились вниз. Гостиница была совершенно пуста. Улицы тоже опустели. Трамваи не ходили, огромный город погрузился в тишину. Магазины не работали. Редкие прохожие испуганно жались к стенам. Мимо на сумасшедшей скорости промчался единственный автомобиль. Однако Невский проспект встретил их неожиданным столпотворением. Кучки штатских и резервистов в серых шинелях потерянно стояли или бродили, как овцы без пастуха, но речей не было слышно.
С Невского Эшенден и Анастасия Александровна свернули на улицу, откуда она недавно спаслась бегством. Окна в домах почти все были разбиты выстрелами. На улице никого не было. Они прибавили шагу. Вскоре они дошли до перекрестка, где солдаты обстреляли толпу. Мостовая хранила следы паники — валялись брошенные книги, мужская шляпа, дамская сумочка, корзина. Анастасия Александровна молча потянула его за рукав. Эшенден обернулся: на тротуаре сидела женщина, согнувшись и уронив голову на колени. Она была мертва. Немного впереди валялось еще два трупа. Раненых не было видно. Надо полагать, они успели убраться самостоятельно или с чьей-то помощью. Затем они увидели мистера Харрингтона. Его котелок скатился в канаву. Он лежал в луже крови лицом вниз. Его лысый костлявый череп совершенно побелел; черный пиджак был весь измят и вымазан кровью и грязью. В руке он крепко сжимал сверток — четыре сорочки, два трико, две пижамы и четыре воротничка. Мистер Харрингтон не оставил своего белья.
