Рокамболь

Рокамболь

Рокамболь — фрагмент из романа Понсона дю Террайля «Фрипуй Младший: Новый Рокамболь».

Содержание
  1. I
  2. II
  3. III

I

Главный ударил молотком в небольшой китайский гонг, который находился у него под рукой на небольшом столике.

Трое мужчин, лениво расположившихся на диване и в глубоком кресле, тотчас же приподнялись и застыли в неподвижных почтительных позах перед ним.

Главный значительно поднял холеную, белую, изящную, в манжете из английских кружев, которые едва выступали из-под синего обшлага его платья, руку, и сделав благосклонный жест, проговорил:

— Соблаговолите сесть, господа. Заседание открыто!

Это было странное собрание и необычное заседание. Оно проходило в предместье Сент-Оноре в большом салоне старинного особняка, который раньше был загородной дачей одного вельможи, приятеля регента… Но в те времена вокруг особняка было еще открытое поле. Затем Париж мало-помалу добрался до него, и теперь эта дача превратилась в простой особняк со всех сторон окруженный огромными новенькими постройками, поглотившими и весь его парк.

В прежнее время парк этот славился своей красотой. Галантный король Людовик XV, кажется, приезжал сюда на свою известную охоту за оленями и сернами.

Бонапарт однажды вечером поставил здесь одну из своих пушек и затем осыпал картечью площадь Сен-Рок.

Теперь от парка осталось лишь несколько, впрочем, очень красивых деревьев, на одной из полянок.

Тем не менее, особняк сохранил свой отпечаток изящества и красоты. Наложив на него свою печать, время придало ему ту меланхоличную окраску, которая придает старине особенную прелесть.

Теперь он принадлежал одному пожилому английскому лорду сэру Вильямсу, который, страдая подагрой, почти никогда не ходил пешком и выезжал только в карете.

Но кроме подагры, приличествующей всякому хорошо пожившему человеку, сэр Вильямс, как настоящий чистокровный англичанин, еще хандрил и вообще проявлял такую оригинальность, в которой его кажется не перещеголял никакой другой островитянин.

То он запирался у себя и не хотел никого видеть, а то закатывал такие празднества, которые поражали весь Париж. Временами, но нерегулярно, он собирал у себя нескольких друзей, которые вели битвы на зеленом поле, ставили на карту целые состояния.

А иногда он вдруг уходил в свою спальню, предоставив свои салоны гостям, собравшимся на концерт камерной музыки, или на подобные вышеописанные заседания.

Но ни на подобных концертах, ни на заседаниях сам сэр Вильямс никогда не присутствовал.

Итак, в этот вечер в большом серо-золотистом салоне, освещенном люстрами и канделябрами с ароматными восковыми свечами, четверо мужчин разместились в глубоких креслах, где когда-то кокетничали хорошенькие, напудренные маркизы…

Все четверо присутствующих одеты были в совершенно одинаковые голубые казакины с золотыми пуговицами. Впрочем, на остальные части их костюмов — это однообразие не распространялось.

Хотя, впрочем, их белокурые парики были тоже одинаковыми, и широкая муаровая лента одинаково ниспадала от квадратной лорнетки, без которых тогдашние львы моды не смели появиться в обществе.

Лица у всех присутствующих были закрыты красивыми бархатными масками.

Но эти маски не были той обычной формы, как надевают по итальянской моде для любовных интрижек на карнавале. Они также были не похожи на маски венецианских кондотьери, когда те предательским ударом кинжала разделываются со своими врагами.

Эти четыре маски были особенной формы. Они начинались от лба и заостренным концом доходили до век верхней губы.

Словом, напоминали форму сердца.

Мало того, на каждой из этих красных масок, кроме двух отверстий для глаз, имелось еще по одной вышитой золотом букве.

В том порядке, в каком сидели в этот вечер присутствующие, эти буквы были следующие: «С… ОЕ U…»

На маске главной из них стояла буква R. Она тоже была вышита золотом, но еще окаймлена бриллиантами.

В своем логическом порядке, все эти буквы составляли слово coeur [сердце (фр.)].

Когда все уселись, главный заговорил.

У него был ясный, отчетливый и очень громкий голос, который музыкально раздавался из-под его черных усов и с красиво очерченных красных губ.

— Господа, — сказал он, — прежде чем приступить к основной теме нашего заседания, нам необходимо выразить благодарность баронету сэру Вильямсу, который оказал нам гостеприимство и позволить Слугам Сердца собраться в одном из его салонов.

Трое мужчин поклонились.

А он продолжал:

— Тот, представителем которого я здесь являюсь и по отношению, к которому, хотя вы меня и зовете Главным, я служу лишь скромным и преданным посредником перед вами, — подобно тому, как каждый из вас является посредником перед нашими товарищами низших степеней… — Итак, он поручил мне созвать вас, чтобы передать вам его приказ и сообщить о его воле.

— Согласно правилам нашего общества, вы должны и на этот раз принести присягу в беспрекословном и полном подчинении.

Трое мужчин, ни слова не говоря, подняли руки.

— Хорошо, — продолжал он, — я принимаю вашу присягу. Затем добавил:

— Дело касается следующего: вам известно, господа, что Париж не только современный Вавилон и рай всевозможных наслаждений, центр всяких безумств. Париж в то же время — мозг всего мира… Париж — также мировая сокровищница…

Париж — всемирная мысль… Золото вселенной… Но, в то время, как этот мозг открыт для всего человечества, и его лучезарная и благородная мысль беспрерывным потоком устремляется по всему миру, в то время его осмотрительная и недоверчивая казна, заперта весьма крепко. Свое золото Париж охраняет так же ревниво, как мифический дракон охранял яблоки садов Гесперид.

— Но один смелый, гениальный человек однажды воскликнул, заглушая океанский рев торжествующего Парижа: «Вавилон, ты расплатишься за свои пороки!.. Моя мысль одолеет мысль твоего мозга!.. Твое золото вольется в мои руки!.. Я овладею твоим мозгом посредством твоих же пороков!.. Я приду и разорю тебя, Вавилон!..»

После краткого молчания Главный продолжал:

— Даже сегодня вечером, господа, заходящее солнце было похоже на гигантское огненное сердце, озарявшее весь Париж. Париж! Париж! Ты трепещешь, а Слуги Сердца приступают к действию.

И затем более спокойно после этого взволнованного предисловия, он добавил:

— Вам небезызвестно, господа, что наш августейший император, его величество Наполеон III, в настоящее время усматривает, что для его взвешенной политики и недосягаемой государственной проницательности готовятся тяжелые испытания.

Текущие затруднения, возникшие между Турцией, Грецией и империей царей, составляют предмет забот не только одной Франции, а также и для правительства Великобритании.

— Я позволю себе вам напомнить причины, вызвавшие эти затруднения. Православные монахи захватили несколько святилищ, принадлежавших монахам других вероисповеданий, находящихся под французским протекторатом. Эти монахи-похитители являются подданными царя. И вот вместе с захваченными святыми местами, они в то же время овладели сокровища, веками скопленные из приношений верных.

Все эти драгоценности ими были перенесены и надежно спрятаны в одном из неприступных фортов Севастополя.

Только три человека знают, где они находятся, это царь Александр, князь Меньшиков, который ведет переговоры с Блистательной Портой, и близкий ко двору граф Артов, которого государь отправил в Париж, чтобы начать переговоры с французским правительством о соглашении касательно возврата части этих драгоценностей. До царя нам высоко… Князь Меньшиков находится в Турции и только граф Артов находится сейчас в Париже. 

И он-то именно нас и интересует.

Граф Артов постоянно носит при себе в своем бумажнике название этого форта, где за тройными каменными стенами спрятаны неисчислимые сокровища. У него же хранится и план подземелий, которые ведут к погребам, где в сохранности сложены все эти драгоценности.

Они состоят из множества ящиков, наполненных драгоценными камнями и алмазами, художественно выкованными предметами и произведениями величайших мастеров минувших веков. Там есть чаши, блюда и тяжелые, массивные лампады из золота. Там же находится знаменитая корона Юстиниана, которая одна стоит столько же, сколько все его византийские дворцы. Там же, пояс королевы Кипра Екатерины Корнаро, оцененный дороже половины Венеции. Кроме того, там слитки золота и целые ящики золотых монет, скопленных за тысячелетие из пожертвований верующих. Там…

Всего невозможно перечислить!

Все эти сокровища, в сравнении с которыми Голконда показалась бы жалкой лептой брошенной прокаженному, вы отлично, понимаете, господа, что греческие монахи совсем не собираются возвращать. А русское правительство, охране которого они доверены, совершенно не желает вернуть их не только тем монахам Святой Земли, которые находятся под покровительством Франции, но даже грекам.

И вот тут-то Слуги Сердца и намерены проявить свое участие, чтобы отомстить за протежируемых Францией монахов и вознаградить добрых христиан за их потери.

Но они не намерены пускаться в дипломатические интриги и не собираются просить о возврате, чего, конечно, никогда не дождутся, а просто желают завладеть этими сокровищами.

Что будет вполне справедливо.

Потом, когда будет закончено дело, каждый из Слуг Сердца будет волен вернуть свою долю монахам или самому папе, в обмен на место в раю…

Эта шутка Главного заставила улыбнуться всех троих участников совещания, который своим соблазнительным посулом удачно закончил свою речь.

— А теперь, господа, — продолжал он, — каждый из вас найдет в своем запечатанном конверте специальный для себя приказ и все необходимые указания относительно своего участия. Иначе говоря: повеление высшего начальника, которое нужно исполнить немедленно и без ошибок или малейшей небрежности.

И он указал на стол в одном из углов салона, где на серебряном подносе лежали три запечатанных конверта из белой бумаги.

Единственным указанием, кому они и предназначались, на них являлись написанные красными чернилами буквы и, каждый из них был запечатан двумя красными печатями из сургуча в форме сердца.

Таким образом, тот Слуга Сердца, у которого на маске значилась буква C, взял конверт, помеченный аналогичной буквой. За ним последовали и двое остальных.

Затем они снова собрались перед Главным и поклонившись ему, вышли из салона, каждый через отдельную дверь, которая вела их во внутренние апартаменты особняка.

Некоторое время спустя переодевшись в свою обычную одежду, они покинули особняк сэра Вильямса.

Предупрежденный заранее привратник, согласно полученным инструкциям, выпускал их поочередно через известный ему промежуток времени, чтобы каждому уходящему дать время пройти через сад и выйти на улицу.

Таким образом, было невозможно установить о встрече между ними, не было возможности для случайного знакомства или каких-либо частных договоренностей.

Когда салон опустел, Главный снял с себя маску, на которой сверкала алмазная буква R, и открыл дверь, находившуюся позади его кресла.

В салон тотчас же вошел сэр Вильямс.

— Ну что, дядя, — спросил он, — вы довольны?

— И да, и нет, мой милый племянник, — отвечал баронет.

— Отчего так? — удивленно воскликнул племянник. — Наши люди, по-видимому, в восторге от этого предприятия, оно им представляется исключительно заманчивым. А то, что мы от них требуем, в сущности не представляет никаких значительных затруднений. Каждый из них, наверное, выполнит то поручение, которое вам заблагорассудится ему дать.

Баронет покачал головой и проговорил:

— Двое — да… Но третий — нет.

— Кого вы имеете в виду?

— Ты так ничего и не заметил, ничего не понял и ни о чем не догадался?

— К стыду моему должен признаться в этом.

— За это я на тебя не сержусь: ты еще молод от тебя невольно многое ускользает, какие-нибудь пустяки, взгляд глаз, даже простой блеск во взгляде все это, как ты потом узнаешь, иногда значит больше, чем настоящее признание, но надо уметь их читать.

— Я бы хотел научиться этому у вас.

— Пока ты говорил, и кстати надо сказать недурно, я наблюдал за ними через щель в этой двери. Разумеется мне было легче наблюдать за реакцией ваших сообщников.

— И что же?

— Двое слушали внимательно и положительно реагировали, словом совершенно нормальная реакция на твои слова. Они, конечно же исполнят свои поручения.

— А третий?

— Он слушал слишком внимательно.

— То есть?

— Пока ты говорил, он был неподвижен как бронзовая статуя, но глаза сверкали, а на губах, не скрытых бархатной маской, блуждала сардоническая улыбка. Эта улыбка и выдала мне его мысли и раскрыла все его замыслы.

— Что же это за мысли?

— А вот ты их узнаешь.

II

Баронет сэр Вильямс поднялся с кресла, в которое он сел, как только вошел в комнату, и сделав шаг к дверям, проговорил:

— Сегодня вечером подагра оставила меня в покое, ночь для вас благоприятная… дождь льет как из ведра. Мы с тобой совершим небольшую прогулку, правда, не очень сентиментальную, но зато весьма полезную.

Главный последовал за баронетом и вышел вместе с ним из салона.

— Ты переоденешься в свой костюм бродяги, — сказал ему сэр Вильямс, — так как мы отправляемся к подонкам.

Немного погодя, через потайную калитку особняка на улицу вышли двое людей в плисовых шароварах, в блузах и в натянутых до самых глаз потертых кожаных фуражках. Вокруг шеи были обмотаны потрепанные шарфы, которые закрывали им нижнюю часть лица.

Тяжелым медленным шагом вдоль самых стен домов они двинулись по предместью Сент-Оноре.

Метрах в двадцати впереди стоял один из тех несчастных извозчиков, которые имеют самый допотопный вид. Впрочем, в этот вечер такой извозчик был как нельзя кстати. Завернувшись в свой плед он ждал кого-то.

Сэр Вильямс спокойно подошел к нему, открыл дверцу и влез в его ободранную карету. Его племянник, ни слова не говоря, последовал за ним и запер за собой дверцы.

Тогда кучер встряхнул свой промокший плед, хлестнул лошадь и без всяких указаний отправился в путь. Допотопный экипаж двинулся с места, но совсем не производил того дребезжащего лязга, какой бывает у разбитых карет. Он отлично катился, а лошадь оказалась энергичной и живой, хотя производила вид клячи.

Упряжка принадлежала баронету, но предназначалась для исключительных случаев, и нам, разумеется, без труда поверят, если мы скажем, что баронет отправлялся на блестящие балы в английском посольстве не в этом экипаже.

***

Лошадь бежала отличной рысью.

Она быстро проскочила предместье Сент-Оноре, затем кучер повернул налево, на один из новых бульваров, которые только что начали строить и которые должны лучами расходиться от Арки Звезды.

Все таким же аллюром, экипаж промчался мимо Триумфальной арки и стал спускаться по авеню Сен-Клю.

Вскоре они миновали небольшую круглую площадь, украшенную посредине фонтаном, с бассейном в форме каменных раковин. Баронет посмотрел в окно и сказал:

— Площадь Ипподрома. Скоро приедем.

Но тут они въехали в перерытый квартал, улицы которого сплошь состояли из заборов вокруг пустырей. Мостовой не было, вся дорога представляла собой сплошные ямы, лужи воды и выбоины, в которых застревали колеса.

Этот безлюдный квартал, кажется, находился в немилости у парижского городского совета. Тогда только что снесли старый городской вал, но при этом не захватили этот квартал, где ютилось самое жалкое отрепье, настоящий позор и ужас Парижа. Пустыри, окруженные досчатым забором, сменялись лачугами и полуразваливающимися мазанками, — в которых ютились тряпичники, цыгане и бандиты.

На одной их таких улиц верней западней, лошадь наконец остановилась. Сэр Вильямс и его племянник вышли из экипажа и направились по грязной улице. По-видимому, они хорошо знали дорогу, так как без затруднения шли в полной темноте.

Баронет шел впереди, за ним следовал его спутник. Они пробирались вдоль забора, позади которого посреди пустыря, заваленного всевозможными отвратительными отбросами, виднелись сколоченные из полусгнивших досок хижины.

Наконец первый стал ощупывать руками забор, и только таким способом нашел калитку, которая состояла из двух досок, кое-как веревками и ремнем привязанных к столбу. Толкнув эту дверь, которая сама захлопнулась, сэр Вильямс и Главный вошли за ограду.

Здесь пред ними показался силуэт, сооруженный из такого же гнилья, как забор вокруг.

Низенькая, почерневшая, отвратительная, она вся согнулась, словно, устала и готова была упасть.

Эта лачуга даже в криминальном и нищенском квартале пользовалась самой ужасной репутацией. Уверяли, что в ней было совершено немало убийств, и во всяком случае она служила убежищем для бандитов и грабителей.

Ее хозяйкой была одна старуха, тряпичница по прозвищу Фрип.

У неё были два сына, для видимости также тряпичники, но в действительности грабители и бродяги, занимавшиеся воровством, которых народная молва прозвала фрипуями, тогда как их друзей и компаньонов та же молва звала фрипуярами.

Отец Фрипуев окончил свою жизнь на эшафоте, но этот конец для всей его семьи стал предметом гордости. Подобное событие для них было равносильно возведению в благородное сословие.

Старший сын надеялся, что вплетет новое украшение в свой семейный венок, да и младший рассчитывал блеснуть на этом поприще…

Первого из них, как признанного главу шайки фрипуяров, звали Капитаном. 

Это был малый лет двадцати пяти, черноглазый, хорошо сложенный, смелый, но недалекий, одним словом настоящий трактирный герой низкого пошиба.

В этот вечер он отправил свою шайку на «работу» в Париж.

Ему в этот день надо было остаться одному у матери, так как его ждало деловое свидание с человеком, который по многим причинам держал его в своих руках и был известен под именем Шефа.

С этим таинственным, но очень требовательным Шефом никто не видался, кроме Капитана и младшего Фрипуя. Обычно он требовал быстрого исполнения своих приказаний, но зато платил весьма щедро.

Итак, в тот самый вечер, приблизительно через час после завершения собрания, происходившего в особняке предместья Сент-Оноре, оба Фрипуя и Шеф встретились в лачуге старухи Фрип.

Как раз во время этого свидания, баронет сэр Вильямс со своим племянником, которого Слуги Сердца звали Главным, бесшумно и осторожно приблизились к мрачной развалине.

Сквозь трещины одной из её ставен изнутри пробивался слабый свет, свидетельствовавший, что за этими хлипкими стенами находились живые люди.

Ветер и шум налетавшего шквалами дождя позволили баронету и Главному, не возбудив ни в ком подозрения, приблизиться вплотную к хижине.

Сэр Вильямс уже нащупывал руками стену. Осторожно он приоткрыл деревянную ставню слухового окна и сказал своему спутнику:

— Взгляни. 

Тот приблизил глаза к разбитому стеклу, заклеенному промасленной бумагой, и вздрогнул.

— Негодяй, — проговорил он.

— Послушай, — остановил его рукой баронет. — Осторожно! Слушай!

И они оба прильнули ушами к разбитому стеклу.

До них отчетливо доносились голоса, так что можно было разобрать каждое слово.

За грязным столом на хромых табуретках и положив локти, сидело трое людей. Они пили. На столе виднелась бутылка вина и четыре толстых стакана, так как старуха Фрип, хотя скромно держалась в стороне, тоже принимала участие в распитии напитков.

Эти трое были: Капитан, его брат Фрипуй младший, а третий, одетый подобно другим оборванцам в жалкие лохмотья, еще час тому назад присутствовал у сэра Вильямса на совещании, одетый в голубой казакин с золотыми пуговицами и с кружевными манжетами и жабо.

Но тогда у него на лице была красная бархатная маска в виде сердца, на которой сверкала нашитая из золотого позумента буква U.

Это был один из первых участников клуба Слуг Сердца, один из тех, которому Главный давал наиболее ответственные поручения. 

В ту минуту, когда баронет сэр Вильямс и его племянник приблизились к слуховому, заклеенному бумагой окошку, как раз говорил Шеф, а Капитан и Фрипуй младший слушали его с величайшим вниманием.

— Одним словом, — говорил он, — это крайне несложно то, что от вас требуется. Простая шутка или забава для вас, а именно: нужно проникнуть в спальню графа Артова и забрать все, что окажется в его карманах, и проверить карманы одежды, которая будет в его спальне перед тем, как лечь в постель.

— И бумажник? — спросил Капитан.

— Все бумаги и документы тоже.

— Но только, — потребовал Капитан, — можно расчитывать, что кроме оговоренной платы за это дело вы нам отдадите мне и Меньшому, половину банкнот, которые окажутся в карманах графа?

— Что сказано, то сказано… И половина банкнот, если они окажутся. И все, о чем условились.

— Отлично, по рукам, — согласился Капитан, протягивая третьему собеседнику свою толстую, огромную, широкую руку, — руку душителя и убийцы. И третий собеседник, Шеф, подал Капитану свою такую же по форме, по величине и по вульгарности руку, которая ни в чем не уступала капитанской, лишь была несколько чище.

— Вы хорошо запомнили те указания, которые я вам дал? — спросил Шеф.

— Они у меня все в голове, — отвечал Капитан. — Улица Монсе… маленький особняк… железная решетка… палисадник спереди… спальня в первом этаже…

— Все так! Мой человек, которого я там оставил, поможет. Он откроет калитку в сад и дверь в дом. Он же даст тебе ливрею лакея, так что, если граф проснется, когда ты будешь у него в спальне, то у тебя будет оправдание или по крайней мере, ты сможешь спастись.

— Отлично.

— А я, в ожидании результатов, буду ждать в саду.

— Тоже хорошо.

— Впрочем, ты и не очень рискуешь. Сейчас граф в опере затем он отправится ужинать в Золоченый дом или в Английское кафе, а оттуда он выйдет совершенно пьяным, так что потом завалится спать как пень и будет храпеть, как гигантский крот. И его не разбудишь, даже если пустить по спальне вскачь целый эскадрон. Так что ты можешь работать совершенно спокойно.

— Отлично, отлично, — сказал Капитан и добавил:

— Выпьем по последней… подходите мамаша, и наливайте.

Старуха Фрип с воркотней спустилась со своего табурета и подошла к столу.

Она разлила по стаканам весь, какой только остался в бутылке напиток.

Они чокнулись… 

— Теперь, бежим! — проговорил в эту минуту баронет своему спутнику.

И они торопливо пустились по те же дороге, по которой пришли сюда. Неизменно в сопровождении своего племянника баронет вышел из-за заваленной всяким сором ограды в такой же грязный переулок и остановился у самой калитки.

Здесь их могла скрывать куча сгнивших и разбитых досок притаившись за которой под проливным дождем они насторожились как два охотника.

— Держи наготове твой кинжал, — сказал сэр Вильямс. 

— Сделаю! — отвечал Главный.

— Хорошо, будем ждать!

Калитка на огороде старухи Фрип вскоре открылась и из неё вышли тот, кого звали Шефом и его два сообщника.

В свою очередь они тоже двинулись по переулку.

Чтобы укрыться от дождя они натянули до ушей свои фуражки и подняли воротники.

Они шли большими шагами, не обращая внимания на лужи, через которые им приходилось переходить, обдавая брызгами все вокруг.

Согнув спины и наклонив головы под напором дождя, они ничего не видели кроме своих ног.

Так они прошли мимо сэра Вильямса и его племянника, совершенно их не заметив.

И кинжалы у баронета и его достойного спутника на этот раз оказались не нужны.

— Так будет лучше! — заметил баронет…

Когда эти трое удалились на значительное расстояние, сэр Вильямс встал из своего не совсем удобного убежища и сказал:

— Нам надо быть там в одно время с ними.

И они осторожно отправились по следам Шефа и обоих Фрипуев, которые в эту темную дождливую ночь, маячили впереди как тени.

Они направились в сторону Парижа.

Но дойдя до начала той улицы, о которой мы рассказывали, что она состоит из заборов вокруг пустырей, трое на минуту остановились и, обменявшись несколькими словами и взаимными уверениями, пожали друг другу руки и разошлись.

Капитан и Фрипуй младший отправились по другой улице, тоже состоящей из заборов и ведущей к Парижу, тогда как Шеф свернул направо, в сторону Сены.

— Ага, — сказал баронет, — это зачем? Почему это они разделились? За кем же теперь лучше проследить, за человеком или за обоими Фрипуями. 

— По моему мнению, дядя — отвечал Главный наш пока не стоит обращать внимания ни на Капитана, ни на Фрипуя младшего, мы знаем куда они идут и всегда их найдем. Между тем, мы ровно ничего о нем не знаем о предателе, и нам весьма важно получше с ним познакомиться.

— Идем за ним, — ответил баронет, по-отечески похлопав по плечу своего племянника, — я вижу, что из тебя выйдет толк. Да, это ты верно заметил, нам надо выследить этого предателя.

III

Не говоря ни слова, баронет и его племянник отправились по следам Шефа. Из осторожности они следовали за ним на некотором расстоянии, но ни на минуту не теряли его из виду!

Шли они вдоль заборов и неоднократно должны были останавливаться и прижиматься к стенам, когда тот, которого они выслеживали, инстинктивно, из осторожности вдруг останавливался и оборачивался, чтобы посмотреть, не идет ли кто следом.

Он не видел тех, кто шел по его следам, и даже не замечал их. Но что-то необъяснимое, какое-то особенное чувство подсказывало ему, что ему угрожает опасность и порождало в нем непреодолимое беспокойство.

Он ускорил шаги и бросился бежать. Затем вдруг резко остановился.

На этот раз, в промежутке, между двумя порывами дождя, он отчетливо услышал позади себя какой-то шум и быстро обернулся.

Баронет и его племянник были застигнуты этой пробежкой врасплох и едва успели, прижаться к забору.

Им вторично пришлось вынуть свои кинжалы и ждать.

Шеф повернул назад. Он решил разведать, чтобы покончить с мучившим его беспокойством.

У него в руке тоже блеснул длинный и крепкий кинжал.

Он медленно приближался, вглядываясь во все стороны, и стараясь пронзить глазами окутывавший его ночной мрак.

Таким образом, он шел прямо на сэра Вильямса, когда вдруг испуганно вскрикнул и отскочил назад.

В двух шагах от него, он заметил что-то черное, чего он никак не мог рассмотреть. Но сразу сообразил.

Всматриваясь в черноту, он придвинулся к ней с поднятым кинжалом и проговорил:

— Так это ты, проклятое животное меня так напугало!

И его кинжал опустился вниз.

Раздался болезненный, мучительный, почти человеческий вой.

И в ночном мраке пронеслась обезумевшая от боли собака, которую Шеф безжалостно ранил из мести за свой испуг.

Вой собаки начал понемногу смолкать не потому, чтобы она удалялась, а просто потому, что умирала.

Успокоившийся Шеф, снова пустился в путь и опять по его следам двинулись баронет и его племянник.

Через четверть часа, он добрался до берега Сены.

Здесь он направился к небольшому мостику, где к вбитому в реку колу, привязана была невзрачная лодчонка, о присутствии которой можно было догадаться только по смутному свету висевшего на ней небольшого закоптелого фонаря.

— Ого, — сказал сэр Вильямс, — он собирается плыть, но если он переберется на Лебединый остров, то мы его упустим, потому что нам не найти сейчас здесь другой лодки, чтобы гнаться за ним по реке.

— В таком случае, надо его схватить, — посоветовал племянник.

И они сразу перестали прятаться и бросились его догонять.

Шеф услышал их шаги и, также как несколько минут назад, достал кинжал и сжал в руке.

Но пока он ждал приближения замеченных силуэтов, вдруг раздался какой-то особенный свист, и Шеф с криком испуга и ярости упал на землю.

Сэр Вильямс набросил на него лассо, петля которого стянула его и совершенно не давала возможность оказывать сопротивление.

Тогда Шеф сразу сменил свою тактику.

Вместо ругани и криков ярости он вдруг рассмеялся и воскликнул:

— Фрипуляры!.. Фрипуляры! — и добавил:

— Да ну же товарищи, развяжите лассо, очень ловко получилось и весьма умно, но только тут ошибка, серьезная ошибка. Я — ваш Шеф, товарищи. Шеф всех Фрипуляров.

Но сэр Вильямс наклонился над ним и проговорил:

— Это возможно, что ты Шеф всех Фрипуляров, но кроме того, тебя зовут бароном Марнев.

— Это неправда, — пробормотал пленник, сразу сменив тон, и на этот раз затрясся от страха, — это неправда!

— И потом ты еще буква U.

—  Это ложь!

— Та U, которая на твоей красной маске, клуба «Слуг Сердца».

— Это ложь, это неправда!

Вместо ответа, баронет еще крепче затянул мертвую петлю лассо.

— Принеси фонарь, — сказал он своему племяннику, — посвети на лицо этого негодяя.

Когда фонарь был принесен, он осветил бледное, как труп, лицо барона Марнева и лица баронета и его племянника.

И тогда пленник испустил крик испуга, даже невыразимого ужаса и отчаяния, — словом крик обреченного человека, который видит не только перед собой смерть, но и узнает своего палача.

— Сэр Вильямс, — произнес он.

Затем взглянув на племянника, державшего фонарь, он, с широко раскрытыми от страха глазами и стуча зубами, произнес:

— Рокамболь!

Оцените статью
Добавить комментарий