Делать, что захочешь, с тем, чем владеешь — третья глава из биографии королевы детектива Агаты Кристи, написанной Дженет Морган Жизнь Дамы Агаты.
***
Хотя у Агаты не было друзей среди ровесников, ее детство протекало мирно и счастливо. Окружавшие ее взрослые были добры и заботливы, родители никогда не ссорились, прислуга была спокойной и жила в доме подолгу, хозяйство велось по строго заведенному распорядку; обе бабушки, несуетливые и уравновешенные, были дамы добросердечные и хлебосольные. Дни рождения и прочие праздники отмечались с размахом, и каждая пора года была хороша по-своему — пикники и купание летом, а зимой — рождественская елка и угощение: спаржа, клубника, семга, индейка и рождественский пирог. Жизнь протекала уютно и размеренно. В воспоминаниях Агаты о детстве упоминается множество неожиданных радостей, но нет ни одного упоминания о невыполненном обещании. Ее мир был спокойным и надежным.
«Эшфилд» и бабушкин дом в Илинге были даже чересчур просторными для в общем небольшой семьи, так что дело там находилось для каждого. Агатиной обязанностью было играть и развлекать себя самостоятельно, ухаживать за своими животными и не мешать благоразумным взрослым поддерживать порядок в доме. Девочка хорошо понимала, на ком все держится: отец, по ее выражению, являлся «опорой» семьи; мать заботилась о доме и руководила домочадцами; на бабушках лежала забота об их владениях в Илинге и Бейсуотере; Няня присматривала за Агатой и за детской; царством Джейн была кухня. Поэтому всех взрослых в доме Агата очень почитала — не только потому, что в их руках была власть, но и за их умение и труд. Они тоже ее уважали, никогда не отмахивались от маленькой девочки и на все ее вопросы всегда отвечали правдиво и обстоятельно. Такие отношения казались ей вполне естественными. Лишь много позже, живя в пансионе, Агата поняла, что они складываются не сами собой — оказалось, установить хорошие отношения с окружающими стоит немалого труда. Тогда ей и пригодился полученный в детстве опыт общения. В детстве она не испытывала ни малейшего притеснения и несправедливости со стороны взрослых. По ее воспоминаниям, только однажды в По ее побранили за то, что она с подружками ходила по парапету балкона, да и то не сильно, потому что никто ее не предупреждал, что ходить по парапету нельзя.
Тем не менее детство Агаты не было совсем уж безмятежным. Время от времени ее посещал один и тот же навязчивый сон, который писательница упоминает в «Автобиографии» и в романе «Неоконченный портрет» (опубликованном в 1934 году под псевдонимом Мэри Уэстмакотт). Кошмар только слегка видоизменялся: ей снился какой-нибудь семейный праздник, вечеринка или пикник, на котором внезапно ощущалось чье-то присутствие, а затем появлялся ужасный однорукий Стрелец с ружьем, — но страшно было не ружье, а его странные, жуткие блекло-голубые глаза, пристально смотревшие на Агату. Первоначально Стрелец выглядел как «француз, в серо-голубой форме, напудренном парике и треугольной шляпе, с каким-то оружием вроде старого мушкета». Позже в ее снах кто-то из семьи или друзей вдруг превращался в Стрельца и начинал пристально в нее вглядываться. В «Неоконченном портрете» в роли ужасного Стрельца оказывается мама: «Ты поднимаешь глаза, чтобы взглянуть маме в лицо, конечно, это мама, и вдруг… натыкаешься на пристальный взгляд блекло-голубых глаз, а из рукава тесного платья, о ужас, высовывается ужасный обрубок».
Агата так никогда и не смогла выяснить причину этого кошмара. Ни в чем из прочитанного или услышанного она не усматривала связи со своим сновидением. В образ Стрельца, возможно, трансформировались засевшие в глубоком детстве в ее подсознании впечатления от каких-то забытых историй или иллюстраций к сказкам Гофмана «Песочный человек» или «Щелкунчик и мышиный король». Возможно, на впечатлительную девочку подействовали какие-то разговоры взрослых или буйная игра Медж в сумасшедшую «старшую сестру», но в основе подобных сновидений обычно лежит некая неосознанная внутренняя коллизия. А в том, что кто-то из близких в этом сне вдруг принимал чуждый, пугающий облик, видимо, проявлялись ее собственные сомнения — любят ли ее на самом деле. На первый взгляд это может показаться странным. Клара и Фредерик уделяли Агате много внимания (по свидетельству Медж и Монти, родители очень любили и баловали ее), и сама она с гордостью и нежностью признавалась, как близки они были с Кларой. Но глубинные отношения между матерью и дочерью нередко бывают на самом деле куда более запутанными и странными: несмотря на глубокую и искреннюю взаимную любовь, одной из них или даже обеим могло быть неуютно и одиноко. Позже Агата не раз напишет о разрушительной силе любви, которая сродни собственническому чувству, об отношениях матери и дочери, о темной природе материнского инстинкта, а в ее детективных рассказах постоянно присутствует тема приемного сына или дочери и мотив охлаждения родственного чувства при разделе наследства. Это все — словно отзвуки какого-то беспокойства, острого ощущения мучительной сложности семейной жизни, так что внешне благополучное детство Агаты все же представляется овеянным какой-то смутной тревогой. На вопрос в «Исповедях» «Что такое, по-вашему, страдание?» четырехлетняя девочка ответила: в том, что «тот, кого я люблю, уйдет от меня».
Возможно, имена смутным теням, омрачившим Агатино детство, были «болезнь» и «денежные затруднения». Будущей писательнице было только пять лет, когда дела Фредерика резко ухудшились, — именно тогда семье пришлось в целях экономии оставить «Эшфилд» и провести год за границей. Но и после возвращения улучшения не произошло. Деньги, вложенные в недвижимость на нью-йоркской бирже, почти не принесли дохода, поскольку в основном пошли на уплату налогов и погашение долгов. Один из членов правления, писавший Фредерику обнадеживающие письма, в конце концов застрелился. Фредерик сам отправился в Нью-Йорк спасать положение, но безуспешно. Вообще, как вспоминает Агата, он был доверчивым человеком, каких легко обмануть. Однажды после возвращения из Франции она случайно услышала, как родители обсуждают финансовые трудности, и решила, что вот он, настоящий крах, обрушившийся на их семью. Она читала о подобных вещах в книгах Эдит Несбит «Дети железной дороги» и «История искателей сокровищ». В первой книге отца семейства по ошибке сажают в тюрьму, а во второй отец теряет все деньги. В ужасе Агата объявила Мари, что они разорены. Когда эта новость достигла ушей Клары, та успокоила дочь и быстро развеяла ее мелодраматические фантазии, объяснив, что просто их дела немного ухудшились и придется экономить. Агата почувствовала разочарование: ни романтики, ни утешения!
Откуда берутся деньги, почему они вообще появляются — для Агаты это было загадкой. Поскольку ее отец на работу не ходил, она никак не могла увязать появление денег с каким-то трудом или приложением усилий. Количество ее собственных карманных денег менялось каждый день, их попросту не считали, — сумма ее наличности зависела только от того, сколько медных монеток оказывалось в карманах Фредерика. «Я должна была зайти к нему в туалетную комнату, сказать «Доброе утро», а затем повернуться к туалетному столику и посмотреть, что Судьба мне приготовила… Два пенса? Пять пенсов? Однажды даже целых одиннадцать! Иногда монеток не было вообще. Эта непредсказуемость сама по себе была восхитительна». Таким образом получалось, что процветание или бедность целиком зависят от превратностей Судьбы как в истории придуманной Агатой миссис Бенсон, ввергнутой в нищету, когда капитан утонул в море, — вдруг оказывается, что он вовсе не утонул и снова появился живой и невредимый, «именно когда все стало совершенно безнадежным». Со временем до девочки дошло, что раз деньги появляются неизвестно откуда, они таким же образом могут и исчезать неизвестно куда. Тут-то Агата и поняла, чего так боятся родители: вероятно, именно от этих треволнений заболел отец.
В первый раз Фредерик почувствовал себя плохо, находясь с семьей во Франции. Его осмотрели двое врачей, один из которых констатировал болезнь почек. Семейный врач Миллеров в Торки с этим не согласился, и впоследствии разные специалисты ставили разные диагнозы. Он страдал от приступов боли и одышки, которые, по-видимому, обострялись от переживаний. Ни одно прописанное лечение не помогало — ни термальные воды, ни припарки из горячей рубленой говядины. Клара, постоянная подписчица «Ланцета» и «Британского медицинского журнала», обнаружила, что назначенное лечение не соответствует диагнозу, но продолжала убеждать Фредерика, что тот с каждым днем выглядит лучше. Однако Фредерику становилось совсем плохо. Он методично вел список «сердечных приступов» — пятнадцать приступов с апреля 1899 года по июнь 1901 и еще тридцать, в основном по ночам, с июня по сентябрь — и продолжал искать все новые средства от своей болезни. В конце октября, находясь у мачехи в Илинге, ой обратился еще к одному медицинскому светилу. Письмо Кларе, написанное им из клуба, — свидетельство глубокого разочарования в очередном методе лечения:
«Моя любимая Клара! Сегодня утром я видел Сэнсема, и он сказал все то же самое, что мне говорят последнее время. Он настаивает, что все мои недомогания чисто нервного характера, и рекомендует то же, что и раньше, — свежий воздух, дистиллированную воду, молоко после еды, затем, возможно, растительное масло или настойку солодки и умеренную нагрузку. Он утверждает, что сердце у меня вовсе не увеличено, совершенно нормального размера, а с клапаном ничего страшного — он просто немного ослаб… Он не считает, что мне нужно все время лежать, но советует часть дня все-таки проводить на диване у открытого окна, чтобы меня обдувало свежим воздухом… Последние два дня я чувствую себя намного лучше, чем все эти три недели: почти не задыхаюсь и крепко сплю ночью. Не знаю, отнести ли это улучшение на счет дигиталиса, прописанного мне Тейлором, или просто я стал меньше ходить пешком… Я решил вернуться 30-го, в следующую среду, если все будет хорошо. Между нами, я бы с удовольствием уехал теперь, но мать так добра и внимательна ко мне, что я не могу разочаровать ее. Я даже не могу тебе выразить, как добра она ко мне, и знаю, что она очень сильно волновалась из-за меня в начале недели. Я не сказал Сэнсему, что принимал гомеопатические препараты…»
Несмотря на болезнь, Фредерик, по воспоминаниям Агаты, никогда не злился и не раздражался. Более того, он держался как мог, мужественно стараясь жить как ни в чем не бывало. В одном из писем к Кларе он докладывает, что ужинал у Наваля «с отличным для последних нескольких недель аппетитом — ростбиф, шпинат и рисовый пудинг» — и ходил с мачехой на «Серебряный башмачок» — «прелестная музыка, я получил большое удовольствие». Письмо заканчивалось очень бодро: «Теперь, благодаря Богу и врачам, я надеюсь на скорое улучшение. Очень люблю всех вас, мои дорогие. Надеюсь, что Агате уже лучше». (Она в то время была простужена.) «Сегодня опять скверная погода. Надеюсь, что это письмо приободрит тебя, ты же видишь, что я себя чувствую лучше. Храни тебя Бог, моя любимая». Меньше чем через месяц после написания этого письма Фредерик снова вернулся в Илинг, потом поехал в Лондон повидать друзей и подыскать себе какую-нибудь службу. Там он простудился и заболел двусторонней пневмонией. Были срочно вызваны Клара и на всякий случай Медж и Агата. 26 ноября в возрасте пятидесяти пяти лет Фредерик умер.
Для одиннадцатилетней Агаты это означало окончание детства. Ее мир сделался уязвимым. Она почувствовала ответственность за другого человека — за Клару. Союз ее родителей был не просто хорошим и прочным браком. Ханна, кухарка в Илинге, позвав Агату на кухню под тем предлогом, что нужно помочь печь пирожные, повторяла ей снова и снова: «Они были очень-очень преданы друг другу». Клару настолько потрясла смерть мужа, что она казалась почти невменяемой и совершенно опустошенной. В «Автобиографии» Агата приводит отрывок из последнего письма отца к матери: «Ты изменила всю мою жизнь. Ни у одного мужчины не было такой жены. С тех пор как мы поженились, я с каждым годом люблю тебя все сильнее». К этому письму Клара приложила бумажник, который сама когда-то вышила для Фредерика, заказ на проведение погребальной церемонии, несколько буковых листьев с илингского кладбища, маленькую записную книжку, в которой Фредерик записывал свои расходы, с прядью прекрасных светло-каштановых волос между страницами, и кусок грушевого мыла, которым он пользовался последнее время. На карточке, прикрепленной к свертку, была надпись: «Есть четыре вещи, которых не вернуть: сказанное слово, выпущенная стрела, прошедшая жизнь и упущенная возможность».
Проведя три недели во Франции с Медж, Клара вернулась в «Эшфилд», где ее в одиночестве дожидалась Агата. Монти в то время был со своим полком за границей. До этого он работал на верфи в Девоне, а потом в Линкольншире, но его мечтам стать инженером не суждено было сбыться. Начало Бурской войны в 1899 году дало ему шанс сделать военную карьеру. Он записался добровольцем в 3-й Королевский батальон и к концу войны в 1902 году получил назначение в Индию. Медж с Джеймсом жили на севере в Чидле, недалеко от родителей Джеймса. Клара и Агата остались в «Эшфилде». Как годы спустя заметит Агата, «мы уже не были семьей Миллеров. Мы были просто два человека, живущие вместе, — немолодая женщина и неопытная наивная девчонка». Характеристика самой себя более чем точна, ведь Агате было всего одиннадцать. Но неопытная девчонка вдруг ощутила огромную ответственность. Денег было мало. Огаст Монтант, душеприказчик Фредерика, объяснил Кларе, что большая часть состояния Натаниэла пошла прахом. Фирма, в которой состоял Натаниэл, намерена продолжать выплачивать небольшое годовое содержание его вдове Маргарет, а Клара и трое ее детей — Медж, Монти и Агата — будут получать ежегодно по 100 фунтов каждый. Клара благоразумно решает продать «Эшфилд» и купить дом поменьше. Ей вообще очень нравились старинные приморские городки, так что она с удовольствием поселилась бы в одном из них. Но все дети дружно запротестовали: Монти слал из Индии просьбы не делать этого, Медж и Джеймс предлагали помочь с текущими расходами, а Агата, которую это решение расстроило больше всех, просто умоляла мать не продавать их дом. Позиция Агаты в этом вопросе весьма примечательна. Она пишет в «Автобиографии» о бескорыстии Клары, о ее полном подчинении требованиям детей, о заботах и расходах, которые та взвалила на себя, приняв решение не продавать дом. Однако нет оснований считать это простой попыткой защититься от возможных упреков в эгоцентризме. Наоборот, Агата честно говорит, что «Эшфилд» слишком много значил для нее самой, — он был ее миром, ее любимым домом, так что покинуть его стало бы для нее ужасной утратой. После смерти отца ее единственной целью стало сохранить «Эшфилд». Похоже, что и ее чувство ответственности за мать было как-то сродни ее стремлению любой ценой сохранить и защитить их дом.
После смерти Фредерика Агата стала панически бояться, что Клару вдруг переедет трамвай или она умрет во сне. По ночам она на цыпочках подходила к дверям и прислушивалась, дышит ли мать. Хотя, как заметила Агата, двенадцатилетние дети склонны преувеличивать опасности, здоровье Клары давало повод для опасений. У Клары тоже случались небольшие сердечные приступы, и Агата, спавшая в бывшей туалетной комнате Фредерика рядом со спальней матери, чтобы всегда быть поблизости, часто ночью приводила ее в чувство с помощью бренди или нюхательной соли. Это совершенно не означает, что Клара превратилась в беспомощную развалину. Она оставалась такой же энергичной и подвижной, как и раньше, — вдруг собиралась и вела Агату послушать сэра Генри Ирвинга1 (говоря при этом: «Неизвестно, сколько он еще проживет, а ты обязательно должна его увидеть, это великий актер. Поторопись, а то опоздаем на поезд»). А сопровождая Агату в Париж, мать часто ходила с ней в театры и оперу.
Теперь Агата осталась для Клары единственным собеседником. Принимать у себя гостей вдове не полагалось, а сама Клара почти никогда не принимала приглашение на обед или ленч — она редко выходила в свет одна даже до замужества. Так что вечера они коротали вдвоем с Агатой, читая вслух Вальтера Скотта, Теккерея и их любимого Диккенса, причем Клара, любившая, чтобы свет был поближе, ложилась к ставила подсвечник себе на грудь.
Впрочем, с замужеством Медж круг общения Клары несколько расширился. Энни Браун, мать Джеймса Уотса, дружила с Кларой еще в школьные годы, благодаря чему Медж и Джеймс, собственно, познакомились. Джеймс происходил из состоятельной семьи, основу богатства которой заложил его дедушка, сэр Джеймс Уотс, успешно торгуя с колониями. В свои роскошные магазины сэр Джеймс-старший поставлял велосипеды, часы с боем, фланелевые брюки и другие товары, предназначенные для самых дальних уголков Британской империи. Его дом «Эбни-холл» был своего рода достопримечательностью. В огромном замке, возведенном под непосредственным руководством самого сэра Джеймса, имелся даже громадный зал для религиозных и политических собраний, поскольку сэр Джеймс являлся лорд-мэром Манчестера. В «Эбни» принимали принца-консорта, время от времени там бывали министр Гладстон с супругой, а также супруги Дизраэли. Свекор Медж, Джеймс Уотс-средний, унаследовал этот дом в конце восьмидесятых годов XIX века. Страстный коллекционер антиквариата и фотограф-любитель, он продолжал украшать и обогащать его до тех пор, пока там попросту не осталось свободного места.
Архитектура «Эбни», отличающаяся чрезмерной декоративностью, была выдержана в так называемом стиле «возрожденной готики»; многое в доме делалось по проектам самого Пьюджина2, который работал над реконструкцией здания парламента. В доме было невероятное количество изысканно отделанных резных лестниц, пышных альковов, галерей и арок, а снаружи между ажурных окон с витражами причудливо изгибались горгульи3.
Под потолком главной гостиной шел фриз, испещренный изречениями из книги Притчей Соломона, стены были обтянуты зеленым штофом и украшены арабесками, а с каждого кессона на потолке свисали восьмиугольные опрокинутые башенки с золотыми наконечниками. «Как в Альгамбре», — говорили дети. В другой гостиной, заставленной кушетками, был огромный мраморный камин. Деревянные резные панели были выкрашены в ультрамариновые, ярко-красные и зеленые тона. Изразцы, дверные ручки, замки и петли, каминные решетки, канделябры и лампы отличались оригинальностью и были изготовлены по специальным чертежам. Агата вспоминала, что в «Эбни» было три пианино и орган, а годы спустя, когда дом продали, обнаружились еще клавикорды и клавесин. Коридор был заставлен старинными дубовыми комодами, стены увешаны картинами, иные из которых принадлежали кисти свекра Медж. В доме была комната-лабиринт, а в саду — озеро, водопад, туннель и несколько домиков для детских игр, среди которых была даже маленькая крепость со стрельчатыми окнами и амбразурами.
Медж с мужем жили по соседству в «Чидл-холле», доме в георгианском стиле. Агата и Клара приезжали к ним каждую зиму, а в 1903 году, когда у супругов родился сын Джек, они присматривали за ним, пока родители катались на коньках в Сент-Моритце. Рождество праздновали в «Эбни» со всеми Уотсами — Джеймсом-средним и Энни, Медж и Джеймсом-младшим, четырьмя братьями Джеймса и его сестрой Нэн. Стол на Рождество бывал невообразимо роскошным: обильный ленч, чай и ужин с великим множеством шоколадных конфет, консервированных фруктов и сластей из кладовки — и всего этого сколько душе угодно, как когда-то в Илинге На Святки все вместе отправлялись в театр в Манчестер, да и в «Эбни» то и дело устраивали шарады с переодеваниями, в которых с энтузиазмом участвовали все Уотсы, за исключением Джеймса-младшего. Заметим кстати, что брат Джеймса, Хемфри, имел собственный театр в Манчестере, а другой брат, Лайонел, сам играл в профессиональном театре в Лондоне. Медж тоже никогда не изменяла своей страсти к переодеванию. Однажды, уже давно будучи замужем, она вышла к обеду в костюме для крикета, в черных бриджах и в крикетной кепке. Джеймс запротестовал, но сестру поддержала Агата, усевшись за стол в черном наряде турчанки и издавая во время обеда непристойные звуки, как ее подучила Медж. И сын Медж, Джек, унаследовал семейное увлечение. Уже студентом выпускного курса в Оксфорде он запомнился однокашникам тем, что однажды в каком-то действе, облаченный в женскую одежду, представлял Деву Марию.
Своим появлением на свет Джек принес Агате много радости; это был ее первый опыт общения с таким крохой, и девочка, еще не очень понимая, что от нее требуется, с энтузиазмом осваивала роль тетки. В «Автобиографии» Агаты множество мест посвящено Джеку, а страницы ее альбома заполнены фотографиями — Агата играет с ним, читает ему, и в огромном клеенчатом чепце, похожем на форму для пудинга, учит его плавать в море Агата вообще любила малышей, а с двенадцати лет и до двадцати четырех, когда она вышла замуж, перед ее глазами их прошло немало — в основном это были дети Клариных приятельниц и ее собственных подруг. Один из них спустя годы вспоминал случай в «Эшфилде», когда ему было три года, а Агате двадцать. Он забрызгал кому-то ноги из лейки, и Агата назвала его «безобразником», на что он обиженно выкрикнул: «Сама ты леди-безобразница!» Она отвела его в классную комнату и только собралась уйти, как он обозвал ее «леди-слон», а когда в бильярдной она показала ему чучело лебедя, он назвал ее «леди-лебедь». Агата тоже вспоминала этот случай; впоследствии, спустя двадцать лет, она привезет с Востока подарок своему бывшему товарищу по играм — лазуритового слоника, а саму их игру припомнит ее alter ego — миссис Ариадна Оливер в книге «Слоны помнят все».
Примерно с 1902-го у Агаты появляется свой круг общения среди сверстников. Она начинает посещать школу мисс Гайер, а потом Клара отправляет ее на учебу в пансионы во Франции — возможно, потому, что сознает опасность их с дочерью чрезмерной зависимости друг от друга. Дома Агата считалась уже достаточно взрослой, чтобы самостоятельно проводить время. С молодежью из семей Хаксли, Хупер, Моррис, Льюси, Баш и Тилласон они ходили на ярмарку, где все покупали нугу в лавке и катались на «русских горках» и на деревянных раскрашенных лошадках карусели. Девушки сидели по-дамски, боком, и размахивали своими свертками, цветами и шляпками. Иногда все вместе отправлялись на регату в Торки, где их ждали яхты на причале и фейерверк вечером. Устраивались чаепития и ужины на окрестных лужайках, а также большие приемы, на которых превосходное мороженое и пирожные подавали настоящие официанты. В альбоме Агаты масса фотографий молодых людей в высоких крахмальных воротничках и девушек в муслиновых блузах с треугольным вырезом или приталенных элегантных костюмах. Их юбки запачканы землей — они только что закончили партию в крокет или в «дьявола» — новомодную игру, где нужны трости и бечевки.
По утрам Агата с молодыми Льюси, захватив роликовые коньки и заплатив два пенса, катались на пирсе. На одной фотографии они стоят впятером, крепко держась за руки, чтобы не разъехаться в стороны, и среди них стройная, изящная Агата с густыми светлыми волосами, в роскошной шляпке, на которой во все стороны торчат фазаньи перья. Несмотря на чопорность тогдашнего общества Торки, на жесткое разделение по классам и по полу, молодежь вволю наслаждалась жизнью — что подразумевало и катание на яхтах и роликовых коньках, и теннис, и свежие, только что выловленные мидии и устрицы на завтрак, и музыку Королевского морского струнного оркестра. Торки было место очень здоровое, железная дорога проходила в стороне, и хотя между городом и вокзалом курсировали экипажи и такси, Агата и ее друзья старались всюду ходить пешком, они с упоением бродили по торкским холмам, вдыхая свежий морской воздух. Летом будущая писательница ходила за несколько миль к любимому месту купания — Агата обожала море и всю жизнь до глубокой старости использовала любую возможность поплавать. Неудивительно, что аппетит этих юных дев всегда был превосходный.
Однако, несмотря на это, выглядела и Агата, и ее подруги очень элегантно. Помогали многочисленные хитрости и уловки. В шестидесятых, сравнивая «тогда» и «теперь», Агата перечисляет «мучения» начала века: «Жесткие высокие воротники муслиновых блузок давили немилосердно, оставляя красные пятна. Корсеты. Ощущение, что тело заковано в латы из китового уса, корсет так перетягивает талию, что больно вздохнуть». Развивая тему «мучений», она пишет: «Открытые кожаные туфли на высоких каблуках. В них можно сходить на вечеринку, но пройти две-три мили да еще в длинной юбке… Какая-то китайская пытка. Длинные юбки — вечная докука, хотя весьма полезная, потому что полой юбки можно вытереть туфли, которые запачкались по дороге на вечеринку, — юбка все стерпит! Замерзшие руки, окоченевшие ноги и обморожения. Мука зимой. Туго застегивающиеся ботинки, детские и взрослые (возможная причина обморожений). Прически. Нужна уйма труда плюс щипцы для завивки».
Хотя «преимуществ» у начала века меньше — но как они прочувствованы! «Уют и домашний комфорт. Свет зажигается прежде, чем ты встал. В кувшине всегда горячая вода. Роскошные путешествия на поезде На станциях меняют ножные грелки, они все время горячие, всегда полно носильщиков, чтобы подхватить твой багаж, прелестные корзинки для ленча, удобные и чистые вагоны. А главное — никакой спешки. Вот она, наша самая большая утрата! Единственная по-настоящему ценная вещь в жизни — это делать, что захочешь, с тем, чем владеешь».
