Василий Кобылин — Русский Лекок — фрагмент полицейского детектива Ивана Николаевича Пономарева Русский Лекок: агент сыскной полиции, первого романа из трилогии о Василии Кобылине. Читать…
IV
Василий Иванович Кобылин был единственным сыном мелкопоместного помещика Херсонской губернии Ивана Васильевича Кобылина и его супруги Елены Александровны.
Ближайшим соседом и другом старика Кобылина был отец товарища прокурора Голикова.
Сыновья соседей, Юрий и Василий росли вместе и в один и тот же год поступили в гимназию.
Во время прохождения курса, дружба между юношами еще более окрепла, так что их товарищи называли юных друзей «братьями близнецами».
По окончании гимназии, оба они собирались поступить на юридический факультет, как совершенно неожиданно над их головами разразился страшный удар. Старик Голиков был найден в своем кабинете убитым наповал кинжалом, оставленным убийцей в груди несчастного.
Кинжал оказался собственностью соседа, Кобылина, на которого и пало подозрение в убийстве.
Несмотря на все уверения Ивана Васильевича в своей невиновности, его заключали в острог.
Убитый был вдовец, и домом его, в течение десяти лет, заведовала вдова дьячка Анисья Артемьева.
В ночь совершения преступления домоуправительница находилась в городе, посланная помещиком за покупками.
В доме, кроме старика Голикова, оставался еще казачек, мальчик лет двенадцати. Он был настолько тяжело ранен, что только по истечении месяца мог дать показание, окончательно погубившее Ивана Васильевича.
Мальчик показал, что вечером к его барину пришел Кобылин и, усевшись в кабинете, начали попивать винцо. Потерпевший слышал, что между господами происходил о чем-то горячий спор. Потом он вследствие усталости заснул. Вдруг во сне его ударили по голове чем-то тяжелым, и не успел он вскрикнуть, как удар повторился. Далее свидетель уже ничего не помнил.
При обыске у обвиняемого был найден окровавленный молоток, принадлежавший убитому соседу, а равно и ключ от письменного стола Голикова. По показаниям экономки, в столе находилось денег не менее шести тысяч, которые после совершения преступления пропали.
Сын убитого, зная о дружбе более сорока лет существовавшей между стариками, не верил в виновность Ивана Васильевича. Между тем, улики были так сильны, что уездный суд приговорил Кобылина к двадцатилетней каторге.
Отчаяние жены и сына приговоренного не имело границ. Они свято верили показаниям обвиняемого, что ключ от стола и молоток были подброшены настоящим убийцей, а его собственный кинжал был кем-то украден.
Василий Иванович дал торжественную клятву отыскать убийцу и, вследствие этого, отказался поступать в университет. Это была первая разлука неразлучных друзей.
Прошло три года после совершения преступления.
В прежних судах производство следственных дел шло черепашьим шагом, и только на четвертом году уездный суд постановил приговор, о котором мы упомянули выше.
Несчастный Кобылин не выдержал заключения и, нравственно искалеченный, умер в тюремной больнице. На смертном одре он повторил клятву своему сыну о непричастности к убийству.
Похоронив отца, молодой человек с энергией продолжил начатое дело.
Какое-то предчувствие говорило ему, что экономка знает имя настоящего убийцы, но только скрывает истину.
После похорон Голикова, она переехала в город и через несколько месяцев вышла замуж за человека, который был гораздо моложе ее.
Василий Иванович зорко наблюдал за новобрачными, но при всей своей наблюдательности не нашел ничего подозрительного в их образе жизни.
Другой, на его месте, в виду безуспешности, отказался бы от борьбы, но не таков был Кобылин.
Обладая страшной силой воли, он решился не отступать ни перед какими препятствиями и довести дело до конца.
Вскоре после смерти его отца он узнал, что новобрачные приобрели в собственность постоялый двор, находящийся на большой дороге.
Ведомый своим предчувствием, он решился поставить все на ставку.
Уверив свою мать и знакомых, что едет в Петербург, закончить свое образование, он покинул свою усадьбу.
Изучая в течение трех лет искусство грима, он достиг поразительных результатов. Но это было еще не все, Кобылин в совершенстве мог изменять своей голос.
Спустя месяц после его отъезда, на постоялом дворе бывшей экономки оказался новый работник.
Хозяева наняли его очень дешево в виду его глухоты.
Анисья Артемьева новым служащим была очень довольна. Действительно, более трудолюбивого и послушного работника трудно было отыскать.
Правда, что для того, чтобы отдать ему приказание приходилось кричать во все горло, надрывая легкие, но это вполне окупалось ничтожной платой и трудолюбием.
За последнее время хозяин вдруг запил. Из-за этого между супругами пробежала черная кошка и Анисья Артемьева стала часто пробирать мужа.
Однажды ночью, хозяин вернулся домой сильно выпивши. Работник сделал вид, что спит крепким сном.
— Опять, леший, натрескался! — накинулась на него хозяйка. — Смотри, Кузьма, ведь мое терпение может лопнуть.
— А мне наплевать, пусть себе лопается, скорее издохнешь, огрызнулся супруг.
— А, проклятый! — заорала жена, — ты, значит, жаждешь моей смерти, зазнобушку новую отыскал!?
— Да хоть бы и так, от тебя кроме ругани ничего не услышишь, а за мою красоту меня и получше тебя полюбят.
Ревность затмила рассудок Анисьи. Она бросилась на мужа и схватила его аа горло.
Ударом могучего кулака, Кузьма, как щепку, отбросил жену и она, падая, разбила себе лоб об угол стола.
Под влиянием физической боли и наплыва ревности, хозяйка превратилась в дикого зверя.
— Вот как, заскрежетала она, — за то, что я тебя из нищего бродяги произвела в хозяина, Кузьму Афонасьевича, ты хочешь, чтобы я подохла?! А после моей смерти думаешь с какой-нибудь вертихвосткой денежки мои транжирить?! Шалишь, не на ту напал, сначала за убийство плетей вкусишь, да каторги попробуешь!
Услышав эти слова, Кобылин задрожал.
— Ишь чем пугать нашла, — захохотавши ответил Кузьма. — Ведь ты больше моего наказания отпробуешь. Не будь тебя, проклятой, моя совесть была бы чиста. И теперь кажинную ночь снится старик. Ты была голова, а я руки.
Перебранка продолжалась почти до утра и наконец супруги успокоились.
После этой сцены все сомнения исчезли: Кобылин знал, кто настоящие убийцы. Но какая была польза от его открытия? Его показания, как сына обвиняемого, не имели доказательной силы. Нужны были факты, а как их раздобыть?
На другой день супруги позабыли про ссору и все пошло своим чередом.
Кобылин был мертвенно бледен и только могучая сила воли удержала его от желания разбить головы убийцам, отнявшим у него отца и покрывших позором их честное имя.
Кузьма отлучается, подумал он, значить у него действительно есть зазнобушка. Необходимо за ним проследить.
В течение нескольких дней ему удалось все разузнать. У Кузьмы действительно оказалась зазнобушка.
В пяти верстах от постоялого двора, в деревне «Крутые» проживала солдатка Даша.
Это был тип русской красавицы: высокого роста, плотная, широкоплечая шатенка, с румянцем во всю щеку и с густой косой, про которую все парни говорили: «Даши коса всему городу краса».
Нрава она была легкого. Зная, что у Кузьмы есть деньги, солдатка не уклонялась от его заигрываний. Чем чаще с ней виделся хозяин постоялого двора, тем сильнее он привязывался к Даше.
Его страсть приняла такие размеры, что он был готов на все, лишь бы не разлучаться со своей зазнобушкой.
Кузьма уже стал придумывать средства, как бы ему избавиться от ненавистной старухи Анисьи. На первых порах новое пролитое крови приводило его в ужас, но любовь сделала свое: злодей решил путем преступления отыскать себе свободу.
Кобылин, догадываясь о нравственном состоянии хозяина, внутренне торжествовал. Он составил себе план действий, ожидая от него полного успеха.
Далее мы увидим, оправдались ли его надежды.
V
Однажды, когда хозяйка отправилась в огород для наблюдения за поденщиками, Кузьма, обратившись к своему работнику, закричал ему в ухо:
— Могу ли, братец, Я положиться на твою преданность?
— Погромче, хозяин, не слышу.
— Чтобы тебя разорвало, проклятого, проворчал Кузьма и повторил вопрос.
— Более чем на преданность твоей жучки, — ответил он.
— Ты не знаешь ли в дерене Крутых солдатку Дашу, она живет, как от нас идти, на самом краю.
— Знать не знаю, а видал.
— Так вот, что я тебя попрошу. Я дам записку и пять рублей денег, отнеси ей.
— Сейчас, что ли, идти?
— Нет, как можно! — с испугом вскричал Кузьма. — Ты хозяйке скажи, что тебе нужно вечером сходить в Крутые, к сапожнику Митьке, сапоги починить.
— Ладно.
— Только смотря, Кузьма, чтобы жена не пронюхала.
— Будь спокоен, не пронюхает.
— А себе за труды возьми гривенник.
— Спасибо за милость.
В тот же вечер мнимый работник, очень довольный поручением, быстро зашагал по направлению к Крутым.
Даша была дома, когда он вошел к ней.
— Отколе ты, любезный? — спросила баба.
— Ты хозяйка Даша, что ли, будешь? — в свою очередь спросил вошедший.
— Я сама, а что тебе надо?
— Погромче, красавица, говори, я глухой.
— Тебе говорят, что я Даша! — закричала она.
— От Кузьмы Афонасьевича тебе поклон принес, я его работник.
— Поклона одного мало, из него шубы не сошьешь, — ответила с циничным смехом солдатка.
— Письмецо еще прихватил, да пять рублей денег.
— Вот это другое дело. За это спасибо, садись, будешь гостем. А самовар то поставить?
— Погромче, не слышу.
— Экого диавола глухого держат, — выругалась хозяйка и закричала: — Чай будешь пить?!
— Водкой не занимаюсь, а от чаю никогда не прочь.
Даша распорядилась с самоваром и, усевшись радом с работником, спросила:
— Доволен ли ты своим местом?
— Лучше желать не надо. За Кузьму Афонасьевича живот готов положить. Мужик первый сорт.
— А супружница его?
— Ехидная баба. Поедом ест хозяина.
— Да, ее не хвалят.
— А как она богата, страсть!
— Что ж, деньжищ много?
— Куча. Вот как он овдовеет, да вздумает жениться, в золото оденет вторую жену. Ты замужняя будешь?
— Нет, мой муж в солдатах был и убит на войне!
— Вот такую кралю, как ты, надо бы хозяину, а что его фря, плевка не стоит.
— Да Кузьма Афонасьевич на мне бы и не подумал жениться.
— Как бы не так, он от тебя с ума сходит.
— Какая жалость, что ты глухой. Мне бы хотелось с тобой по душам поговорить, да все орать надо. Так пожалуй грудь надорвешь.
— Ничего, твоя выдержит. Как тебя хозяин ревнует, страсть! Мне сдается, что ты из него могла бы веревки свить. Коли бы он узнал, что за тебя кто другой сватается, то сейчас развод бы выправил.
— Хорошо бы твоими устами да мед пить. Как звать-то тебя, сердечный?
— Максимом.
— Ну, так вот что, Максимушка, коли я когда за Кузьму Афонасьевича замуж пойду, мы с тобой в жизнь не расстанемся. Ты у меня опосля мужа первое лицо в доме будешь. Заплюй мне глаза, коли не правду говорю. Так ты говоришь, что он ревнует?
— Страсть.
— Окажешь ты мне услугу?
— Чего не оказать, с нашим превеликим удовольствием.
— Когда ты вернешься, то скажи ему, что ты слышал в деревне, что за меня сватается Иван Петрович Мухин, помощник вашего волостного писаря.
— Ладно, скажу.
— Спасибо. Может, сердечный, водочки выпьешь?
— Нет, благодарю, хмельного в рот не беру.
— А вот я, так грешным делом, страсть как винцо люблю. Кузьма-то Афонасьевич тоже мало пил, да я его приучила.
Работник, напившись чаю, отправился домой.
Согласно желанию солдатки, вполне входившему в его план, Кобылин, найдя свободную минуту, сказал хозяину:
— Я слышал, что к той красавице, к которой ты меня посылал, сватается жених.
Кузьма затрясся:
— Кто такой? — с дрожью спросил он.
— Помощник волостного писаря, Иван Мухин. А как по отчеству звать, позабыл.
— Ну, и что же? Даша дала согласие?
— Говорят, что три дня потребовала на ответ.
После этой новости Кузьма всю ночь не смыкал глаз я на другой день, под предлогом поездки в город, уехал из дому.
Так как работник обедал вместе с хозяевами, то за обедом, оставшись с глазу на глаз с хозяйкой, обратившись к ней, сказал:
— Ты, матушка, Анисья Артемьевна, такая до меня добрая, что родную мать сирот заменяешь. А между тем, я от тебя секрет храню. Только за это меня совесть страх как мучает.
— Какой секрет, Максимушка? — спросила она, вся встрепенувшись.
— Боюсь, сказать.
— Коли начал, так говори.
— Чтобы мне худо не вышло, если я проболтаюсь. Меня с места хозяин сгонит.
— В доме я большая. Коли я кем довольна, то значит шабаш.
— Хозяину меня не выдадите?
— Провалиться мне на сем месте, если слово про тебя вымолвлю.
— У хозяина есть зазнобушка.
На лице обманутой супруги выступили багрово-синие пятна.
— Я догадывалась об этом, — прошептала она, стиснув зубы и дрожа как в лихорадке. — Кто такая?
— Из Крутых солдатка Дарья.
— Красивая?
— Кровь с молоком, по ней все с ума сходят.
— Замужняя?
— Вдова. От нас идти, так ее дом с краю.
— Ты, Максимушка, верно знаешь?
— Вчера меня сам посылал с запиской, да денег снес пять рублев.
— Так это ты не к сапожнику ходил?!
— Это хозяин велел так сказать. Наше дело подневольное, ослушаться приказа не посмел.
— Значит он теперь у соразлучницы, а не в городе?
— Не знаю.
— Прозвище Дашки не знаешь?
— Не знаю.
— Спасибо, Максимушка, что сказал. Не забуду твоей услуги.
Пораженная ревностью, хозяйка, не доев обед, выскочила из-за стола и, набросив на голову платок, выбежала на улицу.
— Ну, теперь скоро будет потеха, весело сказал Кобылин, и я надеюсь, что скоро цель моя будет достигнута!
Анисья, словно подгоняемая ураганом, понеслась по направлению к Крутым.
Игравший в деревне мальчик указал ей дом ее соперницы.
Тихо войдя на лестницу, она остановилась, как вкопанная.
Бывшая экономка узнала голос мужа.
— Клянусь тебе, мой ясный светик, говорил этот голос, что не пройдет и двух месяцев, как ты будешь моей женой. На коленях молю тебя, откажи Мухину.
— А жену куда денешь?- насмешливо спросил приятный женский контральто.
— Она очень больна и долго не протянет. Мухин бедняк, а у меня ты будешь ходить в шелку и бархате.
— По-моему, лучше синица в руках, чем журавль в небе. Твоя-то больная словно сороковая бочка. Я ее намедни в церкви видела.
— Это ничего не значит. Полнота бывает обманчива. У нее водянка.
Чего доброго, ты так будешь тосковать после ее смерти, что мне тебя и не утешить.
— Не терзай меня, жизнь моя! Ты мое солнышко ненаглядное, без которого я жить не могу. О, если бы ты только знала как я Анисью ненавижу. Так бы и задушил ее, змею подколодную! А тут она еще ласки требует. Хуже рвотного опротивела она, как с тобой, моя голубка, спознался я, с этой минуты без тебя мне и свет постыл. Все бы любовался, да лобызал твои очи карие.
Анисья Артемьевна задыхалась от злобы. Ноги ее подгибались. Глаза были готовы выскочить из орбит. Она чувствовала, что если не даст выхода овладевшему гневу, то действительно освободит место ненавистной сопернице.
Она с силой рванула дверь и появилась на пороге комнаты.
VI
Произошла возмутительная сцена. Как раненая пантера набросилась обманутая супруга на свою соперницу. Потерявшая всякую способность к мышлению от столь неожиданного нашествия, солдатка даже не была в состоянии защищаться. Анисия, схватив Дашу за ее чудную косу, повалила на пол и головой стала ударять о ножку скамейки.
В свою очередь, Кузьма, пораженный неожиданностью, окончательно растерялся. Он стоял без движения.
Только кровь, полившаяся в изобилии из головы его возлюбленной, привела Кузьму в сознание.
Глаза его блеснули мрачным огнем и он с искаженным от злобы лицом бросился на жену.
Если бы сбежавшийся на шум народ не вырвал из рук Кузьмы Анисью, ей бы живой не удалось покинуть избы.
Побои, нанесенные содержательнице постоялого двора, были настолько сильны, что ее с трудом посадили в телегу.
Вечером Кузьма на два часа отлучился из дому. Он не мог утерпеть, чтобы не повидать свою зазнобушку.
Даша с перевязанной головой встретила его далеко не дружелюбно.
— Почто носит тебя лукавый! — крикнула она. — Разве тебе мало, что меня чуть не убила твоя колдунья, да на весь уезд обесславила?!
— Умоляю тебя, Дашенька, прости безумную. Я ей задал такую науку, что носа сюда не покажет. Вот теперь даже не посмела спросить, куда я пошел.
— Теперь ко мне и не смей ходить, такого конфузу натерпелась. За Мухина замуж пойду, а не то на край света, в работницы уйду.
— Не губи меня, касатик, без тебя мне не жить, пропаду как собака.
— А мне-то что, наплевать. Чай я тебе не жена, а ты мне не хозяин. У тебя своя тумба есть, пусть и бережет.
— Потерпи маленько, скоро женой законной будешь.
— Слыхали мы эти сказки. Наше дело только нас глупых баб смущать. Твоя-то супружница словно откормленный боров. Она по только меня, да и тебя похоронит.
— Неужели у тебя, Дашуточка, и жалости ко мне нет.
— Было время, когда глупа была, так и жалость была. Вот за нее-то мне башку и проломили.
— А ежели я буду свободен, пойдешь за меня?
— Там видно будет, а пока ко мне ходить не смей, а не то старосту призову.
— Ну, прощай, Даша, на днях приду к тебе человеком свободным. Вот возьми десятку на лечение.
При виде денег, Даша позабыла свой гнев и, прижавши Кузьму к груди, крепко поцеловала.
Он ушел от нее в счастливом настроении.
Вернувшись домой, он вынул из-под полы бутылку водки и в два приема осушил ее.
Работник, зорко следивший за всеми движениями хозяина, ясно видел, что он затевает что-то недоброе.
Когда в доме все улеглись спать, он скоро захрапел на всю избу.
Полежавши с полчаса на кровати, Кузьма осторожно встал и, убедившись, что жена спит, подошел к печи. Ощупью, отыскавши заранее приготовленный большой нож, вернулся к жене.
Убийца поднял руку, чтобы поразить жену прямо в грудь.
Удар, однако, вследствие дрожания руки, не попал по назначению и скользнул в правый бок.
Анисья, проснувшись, дико вскрикнула и ухватилась за нож.
Кузьма, видя неудачу, схватил ее за горло и стал душить.
Анисья задыхалась, но в этот самый момент мнимый работник своими могучими руками обхватил убийцу и повалил.
После непродолжительной борьбы он был связан.
— Голубчик, Масимушка, если бы не ты, то злодей загубил бы меня, — со слезами сказала хозяйка. — Теперь я с ним с душегубом ни в жизнь не останусь, перевяжи мне бок, да сбегай в Тюрино за старостой. Батюшки мои! Перевязывай скорее, — застонала она, — а то вся кровью изойду!
Кобылин с необычайной ловкостью исполнил обязанность фельдшера.
— Ну, теперь беги в Тюрино, родной. Да, посмотри, крепко ли связан разбойник. А то без тебя он меня добьет.
— Небось, не вырвется.
— Прости, жена, — сказал Кузьма.
— Ни в жизнь душегубца не помилую.
— Смотри, худо будет.
Опасаясь могущей последовать мировой, Кобылин побежал за старостой.
Последний не заставил себя долго ждать, и в сопровождении понятых, явился на постоялый двор.
— Возьмите от меня этого разбойника, — сказала Анисья, указывая на своего мужа если бы не работник, то до смерти убил бы окаянный изменник.
— Если брать меня, так и ее берите, — заявил связанный.
— Нет, ее не для чего брать, — ответил староста.
— Я знаю, что говорю. Правда, я хотел ее укокошить, а знаете, отчего?..
— Другую зазнобушку завел, — перебила жена, — ну, меня в могилу пожелал отправить.
— Врешь, дьявол, — огрызнулся Кузьма, сверкнув глазами, — я задушить ее хотел, что она мою душу загубила. Не будь ее, я жил бы без всякого угрызения совести. Это она меня научила и помогла убить старого помещика Голикова.
— Не слушайте его, староста! — закричала хозяйка, — это он со злобы хочет меня запутать. Ему известно, что за то, что он хотел меня убить, его сошлют в Сибирь, ну, вот и мелет вздор.
— Нет не вздор, а правду говорю. Кто деньги-то из стола десять тысяч сцапал, а ключ-то задаром пострадавшему Кобылину подкинул? Ну, говори, леший, кто?
— Врет он, староста! Заткни ему глотку, а то он Бог знает, что нагородит, — испуганно проговорила Анисья.
Он этого признания Кобылин затрепетал. Его труды увенчались успехом: бывшие друзья-убийцы превратились в заклятых врагов. Они дошли до такого ожесточения, что готовы были ценой своей гибели отомстить друг другу.
— Не вру, а правду говорю, — продолжал Кузьма. — Я уже давно собирался признанием душу очистить. Зовите станового, я ему все докажу.
По случаю такого обвинения, староста решил к раненой хозяйке приставить караул, а с Кузьмой отправиться в квартиру станового.
Работник заявил старосте, что он также просит захватить его в стан, где он даст, по случаю признания хозяина, важное показание.
В девятом часу утра, Кузьма под усиленным конвоем, а равно и Кобылин, были доставлены становому.
Становой, опытный старый служака, выслушав старосту, прежде всего пожелал допросить работника.
Велико было его удивление, когда последний, снял парик и бороду и предстал перед приставом, лично его знавшим.
Кобылин объяснил ему мельчайшие подробности дела и передал весь разговор, им ранее подслушанный. Я бы давно мог выдать этих разбойников, погубивших моего отца, да мое свидетельство могло показаться подозрительным и ему бы не дали веры, закончил он свой рассказ.
— Ваш взгляд совершенно верен и вряд ли на основании вашего показания суд восстановил бы доброе имя покойного батюшки. Теперь дело другое, убийцы сами себя выдали. Желаете, Василий Иванович, присутствовать при допросе?
— Я только что хотел вас просить об этом одолжении.
По приказанию пристава ввели Кузьму.
— Тебя арестовали на то, что ты хотел убить свою жену? — спросил становой.
Арестованный не отвечал на вопрос, все его внимание было обращено на Кобылина. По костюму — это был его работник, по росту и сложению также. Но этот молодой человек был без бороды, с белокурыми волосами, а Максим красно-рыжим.
Становой повторил вопрос в более грозной форме.
— Виноват, ваше благородие, действительно, я ее хотел отправить в ад, где ей давно следовало на медленном огне жариться. Не знай я ее, я не был бы убийцей. По ее наущению, а пролил кровь христианскую, убил старика барина Голикова. Но мало этого, за мой грех, даром в тюрьме умер другой барин Кобылин.
— А вот этого барина ты знаешь? — спросил пристав, указывая на Кобылина.
— Я и то все всматриваюсь, ваше благородие. Их милость по сложению и по платью точь-в-точь мой работник Максим. Да вот тот только бороду носил, да и цвет их не тот.
— Ты угадал, это действительно тот самый, который у тебя жил. Но только он не Максим, а Василий Иванович Кобылин, сын несчастного страдальца, которой умер за твой грех.
Кузьма был ошеломлен.
— Как? — вскричал он, — да разве барин мог так работать, как они работали!.. Да их милость лучшего из мужиков по работе за пояс заткнет!
— Да, это я, Кузьма, — сказал молчавший до сих пор Кобылин. — Тот самый глухой Максим, которого ты проклинал, что плохо слышит.
— А как же волосы-то другие? — с недоверием спросил он.
— То были поддельные, а теперь настоящие.
Кузьма после этих слов повалился в ноги Кобылину и, обнявши его колена, со слезами сказал:
— Прости, дорогой барин, мой грех, за меня и жену пострадал твой батюшка и твоя семья. Ни в чем не повинен твой отец. Это я, окаянный, но наущению Анисьи, ухлопал Голикова.
— Встань, Кузьма, с волнением сказал молодой человек, прошлого не вернешь, значит так Богу было угодно. Если Господь тебя простит, то прощаю за себя и я от имени отца. Надеюсь, что ты ничего не скроешь и своим чистосердечным признанием восстановишь память неповинного батюшки.
— Издохни я, как собака на сем месте, — вскричал Кузьма, обрадованный прощением, — если хоть слово утаю. Извольте слушать, ваше благородие.
VII
«Моя теперишняя супружница, чтобы ей на сем и на том свете пусто было, — начал Кузьма свое признание, — часто ездила в город. Останавливалась она на постоялом дворе Киселихи, где я жил в годовых работниках.
Должно быть ей я приглянулся. Кажинный раз как приедет, мне все гостинца привезет, то на рубаху, то чаю да сахару, а не то и деньгами. Водочкой подчивала, да только я в то время хмельного в рот не брал. Показалась она мне бабой доброй, хорошей, вот мы с ней и спознались. Больно она меня полюбила, да и говорит мне: как бы мне Кузя, хотелось век с тобой жить и никогда не разлучаться.
— Так давай жить вместе, — ответил я.
— Нет, — говорить, — нельзя, я не богата, а место у меня хорошее. На всем готовом шесть рублев получаю.
— Ну, так устрой так, чтобы я с хозяину твоему в усадьбу поступил.
— Этого нельзя. Я в доме хозяйка, а знаешь, какой ныньче народ завидущий. Сейчас дознают и барину донесут. Обоих выгонят.
— Ну, нельзя, так нельзя, — ответил я. — Будем довольствоваться тем, что иногда в городе встречаемся.
— Вот если бы ты меня любил, так я бы такое дельце посоветовала, что на всю жизнь мы бы оба счастливы были. Свою усадебку завели бы, лошадок и катались бы как сыр в масле. Только не знаю, согласишься ли ты? Ты больно робок.
— Трусом я не был, — ответил я, — задетый за живое.
— Помещик, у которого я живу, старый и хилый. Вот если бы его на тот свет отправить, много бы добра тогда получили.
Я от этих самых слов в ужасе отшатнулся.
— Ну, что, — сказала Анисья, — не права ли я была, когда сказала, что ты не из храбрых. Будешь, Кузя, ты со своим характером всю жизнь в работниках лямку тянуть. Другой бы с руками ухватился за мое предложение. Теперь у него в столе десять тысяч лежит. Четыре тысячи раньше накопил, да за шесть лесов продал. А деньги-то все в сериях находятся.
— А грех-то какой?
— Отмолим, на вечное поминовение его душу запишем. Молиться будем, авось в отмолим. Не то хочешь, я на себя весь грех возьму.
— А если я влопаюсь?
— Уж это поручи мне устроить. Другого посадят, а ты помещиком сделаешься. Своих работников держать будешь.
Долго меня уговаривала змея подколодная, наконец соблазнила окаянная.
За три дня до убийства кинжал мне привезла и приказала, как покончу с барином, чтобы кинжал в его теле, оставил. А если тебе казачек под руку попадется, добавила она, то ты его и руками легко придушишь.
— Как же я в дом попаду?
— Ты сейчас в усадьбу отправляйся, скажи хозяйке, что надо дома побывать. Ты, знаешь, что в полверсте от усадьбы лесок есть?
— Знаю.
— Ты в нем до вечера обожди, потом войдешь в сад, через, огород, что против леса. У нас ведь сторожа нет. В саду увидишь беседку, а напротив, первое окно с правой стороны — это будет моя комната. Она не заперта, ты тихонько вот этим ключом ее отопрешь и войдешь в коридор. Первая дверь, это его кабинет а рядом спальная, ты его там сонного и прикончишь. Под чернильницей ты найдешь ключ от стола. Отопрешь ящик и захватишь с собой большой бумажник. Ключ от стола возьми себе, а после мне передашь.
Исполнил, я все, что она мне приказала. Точно дурману напустила, что я так поддался искушению. Отдохнул я, а как стемнело, пошел в усадьбу.
Окно действительно было не заперто, я в него и влез, а у самого так зубы и стучат.
Вдруг слышу за спиной громкие голоса. Я так и замер. Ну, думаю, пропала моя головушка ни за нюх табака. Однако никто в мою комнату не вошел. Долго слышен был разговор, наконец все стихло. Вот я осторожно отпер дверь и вошел в ту комнату, где был кабинет. Вдруг у меня волосы встали дыбом: у стола читал газету помещик.
Он быстро вскочил на ноги и ко мне. Рассуждать нельзя было: ударом кинжала я покончил со стариком.
Справившись со стариком, я отыскал ключ, вынул из стола бумажник, а тут мне на глаза попался здоровый молот. Дай, думаю, захвачу его на всякий случай. Если кто вздумает меня остановить, то я живой в руки не дамся.
После того как я убил несчастного, я до того потерялся, что вместо того, чтобы из кабинета свернуть направо, пошел налево. Только здесь я тогда понял ошибку, когда наскочил на сонного мальчика. Я хотел идти назад, как мне вдруг показалось, что мальчик проснулся. Одна беда, ваше благородие, ведет за собой другую. Вот я бедняжку и приутюжил. Да на мое счастье, Господь помиловал, не до смерти зашиб.
Потом я все-таки отыскал комнату. Запер изнутри дверь и в окно выскочил.
Прибывши в город, Анисья взяла у меня бумажник, который и теперича, ваше 6лагородие, она держит под замком. Как оказалось опосля, ключ от стола она подкинула вот их батюшке, чтобы с больной головы свалить на здоровую. Кинжал также у барина Кобылина стибрила. Теперь, ваше благородие, я как на духу все сказал, и поверьте Богу, что с моей души сразу десятипудовая гиря скатилась. Каторги мне не миновать, только одно жаль, что с Дашуткой придется расстаться. Ну, да может она за мной пойдет.
— Кто такая эта Дашутка? — спросил становой, записывая признание убийцы.
— Его зазнобушка из деревни Крутых, — ответил Кобылин.
— А она ничего не знает о твоем убийстве?
— Ничего, ваше благородие, — живо ответил Кузьма.
Кобылин подтвердил это заявление.
По окончании допроса, становой, сделал распоряжение об отправке убийцы в тюремный замок, предложил Кобылину отправиться с ним на постоялый двор.
Молодой человек изъявил полное согласие и, не имея возможности переодеться, поехал в русском сером кафтане.
Хозяйка испустила крик ужаса при виде Кобылина и только тут догадалась, какую ловушку устроил им сын жертвы злодеяния.
Когда становой ей объявил, что ее муж обвиняет ее в подстрекательстве к убийству, ограблении и укрывательству преступления, Анисья стала призывать в свидетели всех святых, что ее из злобы оклеветал муж.
Когда Кобылин напомнил ей о ночном разговоре с мужем, она и тут нагло отперлась.
— Вы сговорились с моим мужем погубить меня! — кричала она. — Шалите, не на ту напали! Я знать, ничего не знаю, в день убийства я была в городе. Это все подтвердят под присягой.
— С какой же стати я стал бы подговаривать вашего мужа к ложному заявлению?
— Для того, чтобы оправдать вашего отца в убийстве. Это он душегуб погубил моего благодетеля. Ну, да на том свете ему это не простится.
Василий Иванович, от этого оскорбления, побледнел как смерть, он едва сдержал себя, чтобы не броситься на эту гадину.
Становой приказал ей замолчать и приступил к обыску.
Когда стали отпирать громадных размеров сундук, Анисья затряслась.
На самом дне сундука отыскали большой бумажник из зеленого сафьяна.
В нем оказалось на пять тысяч серий.
Рассматривая бумажник, Кобылин отыскал в нем секретное отделение и, немного побившись, открыл его.
Там лежала собственноручная записка покойного Голикова, с номерами серий, на сумму десяти тысяч.
Отысканные в бумажнике серии совпали с записанными номерами.
Показание Кузьмы подтвердилось неотъемлемым фактом, не оставившем места для сомнения.
Отпираться был невозможно и хозяйка, повалившись в ноги приставу, во всем созналась.
Недостающие деньги были истрачены на покупку движимости, а равно и постоялого двора с двадцатью десятинами земли.
Раненную перевезли в город.
Суд торжественно оправдал отца Василия Ивановича, восстановивши честь имени, а убийц приговорил на каторгу.
Даша, к великому отчаянию Кузьмы, отказалась за ним последовать, несмотря на то, что он уже был вдовцом.
Спустя две недели после приговора, его жена умерла в тюремной больнице от сыпного тифа.
Невозможно описать той радости, которую испытала мать Кобылина, когда суд объявил о невиновности ее дорогого мужа, смерть которого она продолжала оплакивать.
Эта радость так повлияла на ее уже расшатанный организм, что она слегла в постель и через несколько дней перенеслась в вечность.
