Много я ездил по России…

Много я ездил по России… — статья Т. Ф. Пирожковой, посвященная истории жизни и творчеству Ивана Сергеевича Аксакова, известного русского писателя.

Всякий клочок бумаги долговечнее самой долгой человеческой жизни

С. Т. Аксаков

Широкую известность Ивану Сергеевичу Аксакову предсказал его отец, С. Т. Аксаков, знаменитый русский писатель и театральный критик. «Иван будет великий писатель», — сказал он, познакомившись с одним из детских произведений сына.

Предсказание оправдалось: писатель, издатель газет «День», «Москва», «Русь», публицист, пропагандист славянофильских идей, Иван Сергеевич Аксаков был хорошо известен в русском обществе второй половины XIX века. А его председательство в Славянском благотворительном обществе, сбор средств и доставка оружия, снаряжения дружинам болгарского ополчения во время второй Восточной войны, речь в 1878 году с осуждением решений Берлинского конгресса сделали Ивана Сергеевича известным и Западной Европе.

Неожиданная смерть Ивана Аксакова в 1886 году вызвала взрыв горести в русском обществе. Пресса была заполнена некрологами, множеством статей и заметок; печатные отклики на смерть И. Аксакова составили целый сборник¹. Проститься с ним вышли 100 тысяч человек: от университетской церкви до вокзала Московско-Ярославской дороги (И. Аксаков завещал похоронить себя в Троице-Сергиевской лавре) гроб несли «как между двух живых стен»². Рассказывают, что вдова И. Аксакова, дочь Ф. И. Тютчева, сказала: «Если б покойный знал, что он пользуется таким почетом, то у него явились бы новые силы»³. Личное благородство, независимость позиции, живость и энергичность аксаковской речи привлекали читателей независимо от того, разделяли или не разделяли они его убеждения. «Умер не только талантливый публицист, даровитый поэт, честный и выдающийся гражданин Русской земли, — умерла крупная, незаменимая и, увы! в одном только лице сосредоточившаяся сила»⁴, — скорбели современники.

***

Иван Сергеевич Аксаков был четвертым (после Константина, Григория и Николая) сыном Сергея Тимофеевича Аксакова. Он родился 26 сентября 1823 года в селе Надёжино Белебеевского уезда Оренбургской губернии. Аксаковы гордились древностью своего рода, происходившего от Ивана Оксака, потомка варяга Шимона В XI веке Шимон, приходившийся племянником норвежскому королю Якуну, поселился в Киеве. Мать И. Аксакова Ольга Семеновна была дочерью суворовского генерала С. Г. Заплатина и пленной турчанки Игель-Сюмы, происходившей из рода эмиров, потомков Магомета. В семье бережно хранились зеленая чалма и турецкая шаль Игель-Сюмы, древние грамоты о даровании Аксаковым различных земель.

В 1826 Аксаковы переселились в Москву. Иван Сергеевич, привезенный сюда трехлетним ребенком, считал себя москвичом по воспитанию, убеждениям, по приверженности к «московскому», т. е. славянофильскому, направлению (в противоположность «петербургскому», т. е. западническому). Дети в семье Аксаковых учились читать по книге стихотворений И. И. Дмитриева:

Москва, России дочь любима,

Где равную тебе сыскать!

Не случайно одну из издаваемых им газет И. Аксаков назвал «Москвой».

Весь цвет тогдашней литературы и образованности был дружен с семьей Аксаковых: их радушный и гостеприимный дом посещали Н. В. Гоголь, В. Г. Белинский, Н. И. Надеждин, И. С. Тургенев, Т. Н. Грановский, М. П. Погодин, М. С. Щепкин, П. С. Мочалов, М. Н. Загоскин, К. К. Павлова. Частыми гостями Аксаковых было окружение Константина, известного идеолога славянофильства, писателя, литературного критика, историка: Ю. Ф. Самарин, А. С. Хомяков, братья Иван и Петр Киреевские, А. И. Кошелев, В. А. Панов, С. М. Соловьев. Душой дома была Ольга Семеновна Аксакова, женщина редкой доброты и обаятельной простоты, с которой очень дружил Гоголь. Эта семья дала русской литературе трех талантливых писателей. Рано умершему брату И. Аксакова Михаилу музыканты предсказывали блестящее будущее. «Все дочери, подобно родителям и братьям, отличались умом, образованием и начитанностью, — свидетельствовал хорошо знавший семью сын писателя М Н. Загоскина, — и нисколько не походили на большинство девиц московского общества, с которыми они, впрочем, и не были знакомы»⁵. Сестры Н. Аксакова тоже пробовали писать стихи, прозу, под диктовку отца записывали его произведения, Вера и Надежда Аксаковы хорошо рисовали. В середине 50-х годов В. С. Аксакова вела дневник, очень точно отразивший настроения семьи и русского общества в период Крымской войны (он издан в 1913).

В обстановке сердечности и высоких литературных интересов прошло детство Ивана Аксакова. Именно семье в первую очередь обязан он широтой своего культурного кругозора, страстной любовью к литературе, к стихотворству, к слову.

Получив прекрасное домашнее образование, Иван Аксаков в 1838 году с блеском выдержал экзамены в императорское Училище правоведения, открытое в 1835. Это было привилегированное учебное заведение для дворян, готовившее кадры для высшей администрации. Жизнь вне дома, среди сверстников, а стало быть, и необходимость смирять свои эгоистические наклонности И. Аксаков считал чрезвычайно важными для юноши, для воспитания его воли и мужества, «… долгое пребывание дома изнежило бы меня»⁶, — писал он брату Константину, не разлучавшемуся с семейством, а потому и сохранившему до конца своих дней «младенчество души».

Знания, даваемые в училище, и общая его атмосфера нравились Ивану Аксакову, который отмечал в письме Погодину: «…к чести нашего Училища надо сказать, что у нас после университетов (исключая Петербургского), Педагогического института, занимаются лучше, чем во всех остальных заведениях…»⁷. В училище преобладали литературные интересы, воспитанники много читали, журнал «Отечественные записки» со статьями В. Г. Белинского брали «чуть не с боя», устанавливалась очередность чтения, и толки и споры кипели вокруг этих статей. «Мы в этом отношении не различались от остальной России того времени, — писал вышедший из этого училища музыкальный критик В. В. Стасов. — Громадное значение Белинского относилось, конечно, никак не до одной литературной части: он прочищал всем нам глаза, он воспитывал характеры, он рубил, рукою силача, патриархальные предрассудки, которыми жила сплошь до него вся Россия, он издали приготавливал то здоровое и могучее интеллектуальное движение, которое окрепло и поднялось четверть века позже. Мы все — прямые его воспитанники»⁸. Весной 1840 в Петербурге произошло знакомство И. Аксакова с Белинским, который в течение многих лет был связан дружбой с К. С. Аксаковым. Юноша понравился Белинскому. Недовольный пассивностью своего поколения, критик находил много созвучного себе в умонастроении будущих правоведов.

В училище Иван Сергеевич получил четкое представление о высоком назначении юриста, смысл работы которого видел в защите обездоленных, в самоотверженной деятельности на пользу общества: «…мне хотелось бы каждый день быть полезным членом общества, и полезным не в одном своем околотке»; «…мне ужасно думать, что я проживу, как и вся толпа, не оставив по себе никакого воспоминания…» — писал он в это время.

По выходе из училища в 1842 году (3-й выпуск) И. Аксаков около десяти лет своей жизни (до отставки в 1851) отдал службе, сначала в министерстве юстиции, а затем в министерстве внутренних дел. Служба в 6-м (уголовном) департаменте Правительствующего Сената в Москве не вдохновляла молодого чиновника, и бумажной деятельности он предпочел живую: в конце 1843 г. он с удовольствием вошел в комиссию князя П. П. Гагарина, направленную с ревизией в Астраханскую губернию.

Астраханскими письмами открывается публикация аксаковских писем в нашем издании. Письма из провинции охватывают довольно большой промежуток времени с 1844 по 1856 г. Они составляют самую значительную часть эпистолярного наследия Ивана Аксакова: где бы он ни находился, два раза в неделю по почтовым дням он обязательно писал родителям, братьям и сестрам. Адресованные самым близким людям, письма не носят сугубо семейный характер: читатель найдет в них бездну самых разнообразных сведении о России, ее городах и населенных пунктах, ее торговле и ремеслах, быте и нравах ее сословий и народностей, природе ее различных местностей и т п. Очень внимателен И. Аксаков к особенностям быта нерусских народов (калмыков, молдаван, украинцев, татар и др.). Этнограф и фольклорист обнаружат в письмах описание крестьянской одежды в различных губерниях России, украинских и молдаванских жилищ, их внутреннего убранства, И. Аксаков прислушивается к традиционным народным песням и к городскому романсу, к песням, которые поют ополченцы, присутствует на постановке народной драмы «Царь Максимильян». Письма И. Аксакова имеют исторический характер, и не только потому, что заключают в себе сведения об истории каспийского рыболовства, расселении калмыков при Павле I в степях близ Астрахани, о пребывании Лжедмитрия и Марины Мнишек в Калуге, историю об убийстве царевича Дмитрия в Угличе и т. д., не только потому, что вскрывают взгляды автора на многие общественные проблемы 40—50-х годов прошлого века и на них лежит отпечаток тех лет, но и потому, что время прошло сквозь него: он был непосредственным свидетелем и участником совершавшихся в его время исторических шагов. В 1855 году, например, он вступил в Московское ополчение, с которым и отправился к месту военных действий — шла Крымская война. И. Аксаков хорошо понимал, что живет в необыкновенное время. «Мне очень хочется самому записать себе на память подробности похода: если не теперь, так со временем они приобретут огромный интерес…» — писал он родным. Но дневников И. Аксаков не вел, и, по сути, его дневником были обстоятельные, подробные письма родным.

Состояние рыбных промыслов, торговли, городского хозяйства, положение старообрядцев, правительственные постановления, военные действия в Крыму, картина интендантских злоупотреблений — все это отражено в переписке И. Аксакова. Поэтому письма были интересны и любопытны не только для родных, но и «для всякого мыслящего человека», как неоднократно подчеркивал С. Т. Аксаков. Поэтому они и читались Гоголю, Самарину, вообще друзьям и знакомым семьи.

Письма обладают другим очень важным достоинством — это необыкновенно глубокое самораскрытие, отражение внутренней жизни пишущего, круга его знакомств (В. Г. Белинский, М. С. Щепкин, В. А. Соллогуб, А. А. Алябьев, А. О. Смирнова, Ю. В. Жадовская и др.). И. Аксаков не «зажат» в переписке, а, напротив, предельно откровенен и порою так неосторожен, что отец время от времени призывал его «вразумиться».

Автор писем обладал несомненным литературным талантом, превосходно владел словом, и его живые рассказы сразу врезаются в память читателя (например, с большим юмором выполненные описания пасхального целования в Астрахани, приемов у калужской хозяйки Ивановой, обеда у мологского городничего, пожара в Рыбинске, на котором актеры оказались в театральных костюмах). В письма вставлены и рассказы людей, встреченных И. Аксаковым (Ламбрович в Скулянах, еврей в Кишиневе).

Письма воссоздают и атмосферу семейных отношений, отличающуюся взаимной заботливостью и уважением, — И. Аксаков предстает в переписке как любящий и внимательный сын и брат.

«Астраханское сидение», как насмешливо окрестили ревизоры свою комиссию, длилось почти год — с января по ноябрь 1844. Это была необычная ревизия. Во-первых, по поведению проверяющих, по дистанции, установленной по отношению к местным чиновникам и к самому губернатору И. С. Тимирязеву, у которого князь Гагарин (прежде с ним знакомый) отказался бывать, чтобы исключить всякое пристрастие. Во-вторых, замеченные недостатки (а их было великое множество!) комиссия стремилась исправить прямо на месте. Наконец, комиссия добилась увольнения губернатора еще до окончания своей работы. Ничего не сделав для Астрахани за десять лет пребывания на должности, Тимирязев в страхе и покорности держал всю губернию: дворянства в городе почти не было, общественное мнение отсутствовало, жаловаться бесполезно, т. к. губернатор, как бывший адъютант великого князя Константина Павловича, обеспечен поддержкой двора и покровительством начальника 111 отделения А. Ф. Орлова. Очень интересно в письмах противостояние, с одной стороны, Тимирязева и его защитников и, с другой — комиссии при поддержке двух министерств — юстиции и внутренних дел.

Князь Павел Павлович Гагарин — первый государственный человек, которого суждено было близко узнать И. Аксакову, — предстает в его письмах незаурядной личностью: умен, неутомим в работе, людей ценит по деловым качествам, демократичен, неприхотлив в быту. На каждом шагу он разрушал стереотипы в головах местных чиновников. Исправник, за месяц посланный встречать князя, проспал его незаметный проезд: князь едет без всяких остановок в пути, без церемоний и торжественности, не в карете, а в простой кибитке. Никто не мог предполагать, что князь отправится осматривать затопленные водой жилища астраханцев, ошалевшие от изумления мужики и бабы бросились за князем в воду; на эмбемских промыслах в своем присутствии заставит чиновников считать, и вспотевшие от волнения и усердия чиновники сразу обнаружат непривычку к операции, которую должны совершать ежемесячно. А мошенникам из рыбной экспедиции и в голову не приходило, что им пришлют контролера — светского денди Бюлера перевешивать страшно вонючего тюленя.

Работа под руководством князя Гагарина станет хорошей школой для Ивана Аксакова: он научится работать по шестнадцать часов в сутки и сделает для ревизии больше, чем остальные одиннадцать чиновников, вместе взятые, научится работать четко и безукоризненно, погружаясь в дело целиком, без остатка. Впервые во время этой ревизии он познакомится с провинцией, с ее пошлым и бездуховным существованием. Он застал Астрахань с немощными улицами, по которым гуляет скотина, о библиотекой, в которой почти нет дельных книг, с театром, в котором нельзя высидеть больше одного действия. В губернском городе нельзя было найти ни одного художника. Скука и однообразие провинциальной жизни нарушаются только балами зимой и пикниками летом. Но везде заметно жалкое стремление к цивилизации (купцы бритые, в немецких платьях), которое завладело и азиатским населением (персидский купец Багиров ездит в коляске с форейтором). «Удивительно, право, — пишет И. Аксаков родным, — как люди могут жить покойно и счастливо в такой глуши, безо всяких интересов или с такими мелкими интересами, в такой грязной жизни, что жалко, просто жалко. И по крайней мере 7/8 человечества плещутся в такой животной жизни!»

Но провинция пробуждает в душе И. Аксакова и сострадание, желание помочь людям, ведущим такую убогую жизнь. И вот он намечает целую программу деятельности, если бы был губернатором: надо оградить валами город от наводнения, очистить фарватер Волги, учредить пароходство, оживить торговлю с Персией, облегчить положение крестьян. Поэтому его так задевало равнодушие славянофилов, в частности брата Константина, к общей пользе, такими далекими от реальной жизни казались рассуждения о русском платье, о балахоне. Нет, он не станет сложа руки ждать, когда осуществятся идеалы славянофилов, на это не хватит человеческой жизни, он должен уже сейчас, сегодня принести пусть небольшую, но осязаемую пользу страждущему человечеству.

Чтобы лучше узнать действительные потребности народа, он двадцать с лишним лет, с 1844 по 1856 годы, почти беспрерывно колесил по России, по ее городам и весям, забирался в самые глухие ее уголки.

В 1845 году мы видим его в Калуге, где он исполнял обязанности товарища председателя уголовной палаты и где пробыл до весны 1847. Теперь он член этой провинциальной чиновничьей среды, и изнутри еще виднее, еще ощутимее ее недостатки. Чиновники-взяточники составляют большинство, посему играют в городе наглую роль, не стесняясь рассказывают о своих проделках. Иванова, квартирная хозяйка И. Аксакова, не может поверить, что он не берет взяток: «Да, помилуйте, да нет, Вы это так изволите говорить»; «Ну так поживете здесь, привыкнете… Вот такой-то сколько берет! А такой-то! Вот Алекс<андр> Никол<аевич> (Хитров—всех их идеал) прежде тоже не брал, ну а теперь, может быть, и берет».

В городе не с кем общаться: архиерей не имеет у себя книг, провинциальные девушки, читающие все без разбора, вслед за Лермонтовым восхищаются бездарным Стромиловым, страстно любят Бенедиктова. Встретив Белинского в доме губернатора Н. М. Смирнова, калужские жители никак не могут уразуметь, «что это такое». Провинция отгорожена от остального мира, ничем не интересуется, и даже гастроли знаменитого Щепкина не способны вывести обывателей из состояния сонной одури: театр заполнен наполовину, и разъяренный губернатор приказывает рассадить в театре всю труппу и служителей!

Только два семейства в Калуге посещает И. Аксаков: семью Унковских, людей добрых и чуждых церемоний, но довольно ограниченных, живущих обыденными интересами («нет в головах широких подъездов и распахнутых дверей»), — в глазах хозяина дома И. Аксаков много теряет как поэт — и семейство губернатора. Жену Смирнова Александру Осиповну, урожденную Россет, известную красавицу, гордившуюся дружбой с А. С. Пушкиным, М. Ю. Лермонтовым, В. А. Жуковским, П. А. Плетневым, Н. В. Гоголем, И. Аксаков застал уже матерью семейства в период начавшегося увлечения религией, которое причудливо сочеталось в ее характере с любовью к сплетням и анекдотам. Отсутствие в Смирновой поэтического чувства, ссоры из-за Гоголя и Нелидова, извлекающего выгоды из положения сестры — фаворитки царя, поставили границу между ними. Приехавшие к Смирновой в Калугу братья Осип и Александр одержимы приисканием богатых невест, в чем в конце концов и преуспели. Державшаяся поначалу в городе особняком, Смирнова со временем окружит себя «всем тем, что есть самого дрянного в Калуге…» Таковы лучшие семейства. Что же говорить об остальных?!

Поддерживать отношения было не с кем, служба не отнимала слишком много времени, и досуг в Калуге И. Аксаков использовал для литературных занятий. Многое здесь способствовало поэтическому настрою: и необыкновенно живописное расположение города на берегу реки, и окружающая природа, и древний дом, названный Аббатством, в котором он жил, и уединение, и свободное от службы время. В Калуге написано много стихотворений, среди них такие шедевры, как «Сон», «Вопросом дерзким не пытай…», «Зачем душа твоя смирна?», «Свой строгий суд остановив…» и другие.

Дебютировав в 1845 году в «Москвитянине» И. В. Киреевского стихотворением «Христофор Колумб с приятелями», И. Аксаков не спешил печататься, был очень разборчив относительно журналов. В одном из калужских писем родным И. Аксаков сообщал, что на просьбу Плетнева участвовать в «Современнике» ответил письмом с выражением недовольства верноподданническими стихами Д. И. Коптева. У И. Аксакова «мороз подирает по коже» при одной мысли о том, что читатель, увидя в журнале его стихи рядом с коптевскими, может подумать об общности их взглядов. Он поместил в «Современнике» в 1846 только два стихотворения, отдельные стихотворения были напечатаны в славянофильских «Московских литературных и ученых сборниках» 1846 и 1847 годы. Публикации не прошли незамеченными. В. П. Боткин рекомендовал П. В. Анненкову прочесть стихотворение «К портрету» («Смотри, толпа людей, нахмурившись, стоит…»), которое он считал лучшим в «Московском сборнике» 1847 «Отечественные записки» также назвали это стихотворение лучшим среди четырнадцати других, помещенных в сборнике и принадлежащих известным поэтам: В. А. Жуковскому, К. К. Павловой, П. А. Вяземскому, Н. М. Языкову, Я. П. Полонскому, Ю. В. Жадовской. Погодин впоследствии в рецензии на выход «Киевлянина», напечатанной в майской книге «Москвитянина» за 1850, выразит сожаление, что такой интересный поэт так редко появляется в печати: печатание побуждает к писанию, считал он, дает сочинителю новые силы, «на необитаемом острову мог сочинять песни разве только Виланд, и то для красного солнца».

Правда, к 1846 году, когда Иван Аксаков находился в Калуге, относится его попытка издать сборник своих стихотворений. В письмах родным рассказано, что затея не удалась: посланная в Петербург рукопись вернулась, вся исчерканная А. Н. Очкиным, который считался цензором снисходительным. В конце концов автор воспринял публикацию сборника шагом поспешным (очень строгий к своим стихам, он находил, что им не хватает теплоты, а гражданский пафос подавляет художественность), дело приостановилось — и навсегда, сборник стихотворений так и не был выпущен, и большинство поэтических произведений И. Аксакова увидело свет после его смерти.

Все чаще в калужских письмах начинает звучать вопрос, мучивший И. Аксакова: служить или не служить? есть ли у него поэтическое дарование? Среди ценителей аксаковской поэзии были Хомяков, считавший, что он «овладел формою», другие московские знакомые. «Стихи твои: «26-е сентября» и «Сон», — писал отец, — Костя прочел в Москве всем знакомым и Хомякову. Разумеется, все очень хвалят, и особенно «26-е сентября». Наконец, сам С. Т. Аксаков, который был даже недоволен излишним ригоризмом автора: «Твою «Ночь» мы прочли с восхищением. Мне странно, что ты говоришь с пренебрежением о этой пьесе. Сколько в ней теплоты чувства и прекраснейших стихов».

Раздумьям о поэтическом таланте и возможности литературного пути способствовало возраставшее с годами недовольство службой: она иссушала ум и душу, не обеспечивая самых скромных его потребностей. Служебное усердие И. Аксакова, заставлявшее его работать больше других («…которая лошадь везет, ту и погоняют», — сердилась мать), имело целью не карьеру, а достижение «человеческого результата» в обход несовершенных законов, предписывающих, например, наказание матери, не донесшей на своих детей.

Мистерия «Жизнь чиновника» и стихотворение «Итак, в суде верховном — виноват!», написанные Иваном Аксаковым еще в 1843, выражали его неверие в полезность службы:

Хотя б сказал сенатский наш оратор,

Что грудь звездами, дюжих пару плеч Нам лентами украсит император,

А право, друг, игра не стоит свеч!

Что толку в том, министр ты иль сенатор!

(«Итак, в суде верховном — виноват!»)

Читавший в списках «Жизнь чиновника» ярославский приятель И. Аксакова К. Бороздин писал: «Из произведения этого… ясно видно, насколько Иван Сергеевич и тогда уже не возлюбил дух чиновничества и бюрократии и не скрывал этих чувств ни перед кем»⁹.

Очень демократичный, доступный всем жалобщикам, но не смешивающийся с остальным чиновничьим миром, И. Аксаков не оказывал «угодливого расположения» председателю калужской уголовной палаты, не вскакивал лихорадочно с места при его появлении — и возник конфликт, рассказанный в письмах; он отстаивал собственное мнение — и создалась напряженность в отношениях с калужским прокурором, а потом и с губернатором; он стремился досконально разобраться в делах — и приходилось их перерешать из-за некомпетентности чиновников. Такой чиновник был «не ко двору» в губернии, неудобен в Сенате. В 1848 году Иван Аксаков навсегда расстался с министерством юстиции: через Сенат проходило дело князя Ч., развратника, ставшего причиной смерти актрисы Аршиновой, но благодаря своим связям и деньгам не сосланного на каторгу, а только оставленного в сильном подозрении. Возмущенный укрывательством преступника, И. Аксаков отказался подписать приговор и покинул министерство.

По совету Ю. Ф. Самарина он перешел в министерство внутренних дел и уже осенью этого же года отправился в Бессарабию с секретным поручением насчет раскола, официально прикрытым ревизией сельских хлебных магазинов и еврейских школ. Правительство было обеспокоено контактами старообрядцев, живших в этом крае, с их русскими единоверцами в Турции.

По своим убеждениям И. Аксаков не мог сочувствовать расколу, церковному разъединению. Но, побывав на месте и пообщавшись с людьми, не мог и одобрить правительственные гонения на старообрядцев, которые приводили к массовым уходам за границу: некрасовцы покинули Россию не только из-за притеснений веры, но и из-за ущемления гражданских прав. Он рассказал родным о встрече с раскольниками-вилковцами, которым сочувствовал, правительство пообещало им воды в обмен на землю, они отдали землю, но ничего не получили взамен — казенная выгода предпочиталась благополучию людей, которые от гнета готовы убежать в другую страну.

Свое несогласие с правительственной политикой притеснений старообрядцев Иван Аксаков выразил в записке «О бессарабских раскольниках»¹⁰, посланной в качестве отчета в министерство. Насильственными мерами добиться соединения раскольников с православной церковью невозможно — таков итог записки и мыслей, высказанных в письмах родным. Связь писем и служебной переписки о раскольниках налицо. Так, в письме о вилковцах (от 28.XII. 1848 г.) речь идет о чиновнике Кобзареве, вызвавшемся сопровождать И. Аксакова. «Я не мог не подивиться кротости старообрядцев в отношении этого чиновника, который сам обходится с ними грубо, дерзко и оскорбляет их шуточками. «Что, чай, некрещеный», — сказал он со смехом, обращаясь к одной молодой женщине, стоявшей тут с ребенком!.. «Благодарим за ласку», — сказала она, отходя от него. Я заметил ему, что эти шутки неприличны, но он не понял и выпучил на меня глаза. Скотина! Он пустился было в спор с раскольниками и при этом обнаружил такое невежество, что мне стало совестно, — но они промолчали, только в задних рядах показалась усмешка». В записке, представленной в министерство, И. Аксаков писал, что невежество полицейских чиновников в вопросах веры делает их совершенно неспособными к надзору за действиями старообрядцев. Он считал необходимым, чтобы губернаторы убедили чиновников, имеющих сношения с раскольниками, «соблюдать должное приличие и не оскорблять их бесполезными и даже опасными насмешками».

В этом крае И. Аксаков столкнулся с тем, что встречал повсеместно: с произволом и взяточничеством администрации (хотинский чиновник предложил взятку самому Аксакову, отчего тот пришел в бешенство) и с алчностью помещиков, которые при поддержке русских властей («Положение» 1846 г.) отобрали у крестьян почти всю землю. Он намерен послать в министерство критику этого «Положения». «Какие, однако же, скоты эти помещики, да и не только в Бессарабии, и у нас в России!» В Дворянском собрании на Серных водах И. Аксаков разразился целой речью, когда спесивая светская дама потребовала выгнать из залы купцов, — со всею откровенностью он заявил, что «всякий мужик в тысячу раз достойнее уважения, чем все эти бездействующие помещики и чиновники-взяточники».

Он видел, что крепостное право развращающе действует на крестьян, сокрушает их человеческое достоинство. Никита, его слуга в Бессарабии, бывший дворовый помещика Татаринова, был обескуражен и растерян, получив от своего господина вольную.

Те же крестьяне, в ком крепостное право не убило окончательно душу, протестуют, как могут, против помещичьего произвола — огромное число беглых из России И. Аксаков повстречал в Бессарабии (а еще раньше — в Астрахани, известном «притоне беглецов»).

На вопрос Ивана Аксакова «Хорошо тебе здесь?» беглый отвечает: «Очень хорошо». По долгу службы Аксакову часто приходилось встречаться с подобными людьми. Беглого крестьянина Алексея Матвеева он сделал героем своей поэмы «Бродяга».

— «Так, сам собой, пошел да был таков».

— «Что ж, плохо, знать?»

— «Да так, житье постыло…»

Жизнь питала поэзию И. Аксакова, в ней черпал он свое вдохновение. «В жизни все может быть художественно…»; «…красота только в живой жизни, в красках жизни, в движении жизни», — отмечал он в письмах. Поэма была начата в Калуге, работать над ней автор продолжал в Бессарабии.

Из Бессарабии И. Аксаков возвратился с намерением впредь не заниматься делами раскола. Но следующее поручение, которое он получил от министерства внутренних дел, снова касалось старообрядцев, на этот раз в Ярославской губернии. Официальным прикрытием была ревизия городского хозяйства в губернии.

Поездке в Ярославль предшествовало одно неприятное событие в жизни И. Аксакова: весной 1849 года в Петербурге он был арестован за неосторожные высказывания о французской революции в письмах родным. Вспоминая эту историю в зрелые годы, почти десять лет спустя, он так писал о государе: «Со мною лично он поступил очень благородно, т. е., в силу своей системы с вопиющею беззаконностью арестовав меня через III (т. е. жандармское) отделение, сам занялся рассмотрением моих письменных ответов на предложенные мне вопросы, сам написал некоторые замечания, возражения и опровержения моих мнений, и, отсылая всю эту тетрадь к графу Орлову, написал ему четыре слова, не лишенные парадной красивости: «Призови, прочти, вразуми и отпусти». Я был выпущен с великим почетом, но его система преследовала меня до самой его кончины, т. е. созданные им жандармы тяготели на мне надзором, доносами и т. д. Не ведая, что творит, он сгубил, заморозил наше поколение; лучшие годы жизни ушли безвозвратно, проведены в самой удушливой атмосфере»¹¹.

В Ярославле И. Аксаков оказался под тайным полицейским надзором, история с арестом стала известна ярославскому обществу, которое встретило его настороженно. Впрочем, он знакомств в этом обществе не искал («остаюсь каким-то мифом, неизвестным свету»), свет всегда считал чужим, с балов уезжал первым, и даже в Москве от светских гостей семьи предпочитал скрываться на втором этаже, за что получал неоднократные выговоры от сестры Веры. В одном из ярославских писем он описал «необыкновенный» эффект собственного чтения «Бродяги» и стихов, изобличающих «блестящую светскую мишуру», в обществе ярославской примадонны Бем и ее окружения.

Из писем ясно, что годы пребывания в Ярославле (1849—1851) были трудными в биографии И. Аксакова: он тяжело переживал поражение французской революции 1848 года, похоронившей надежды на благие изменения в России, и ощущения неразрешимости вопросов, поднятых революцией, общего неблагополучия, тяжести на сердце были непреходящими. Впрочем, состояние хандры он еще в 1846, до революции, считал «самым истинным состоянием души вообще в этой жизни, в наше время — в особенности», т. е. естественным состоянием умного, думающего человека.

Если в честности калужского губернатора Смирнова И. Аксаков не сомневался, то мошенники Ярославской губернии были ограждены покровительством губернатора А. П. Бутурлина, «человека самого пустого и ничтожного». В Пошехонье не было ни одного городского головы, не бывшего под судом! В одном письме из Рыбинска И. Аксаков описал постановку «Ревизора» и то, как актеры, изображавшие плутов на сцене и видя плутов в зале, не могли удержаться во время спектакля от смеха. Надо заметить, что при чтении писем И. Аксакова на память часто приходит Гоголь. «Раз 50 в день помянешь Гоголя», — признавался Иван Сергеевич. Он как бы все время живет в мире гоголевских персонажей, и в тексте писем много гоголевских цитат. Например, из I действия «Ревизора»: «Видно, они (чиновники земского суда в Черном Яру. — Т. П.) воображали, что «городок их такой городок, от которого хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь». Или из I главы «Мертвых душ»: в Калуге «бульвар очень хорош, не в виде вытянутой линии, а целого сада, и действительно, а не насмех, тенистого и развесистого». И родные, читая письма, замечали это сходство ситуаций, в которые попадал И. Аксаков, с гоголевскими. Вера писала брату: «Как забавно это происшествие с исправником, прямо в комедию, ты или вы вообще разыгрываете совершенно «Ревизора». Получив письмо Ивана из Пошехонья с описанием тамошних городничего и стряпчего, мать отвечала: «Как же назад тому 13 лет обвиняли Гоголя за «Ревизора», что нет и не может быть такого города и таких людей, а теперь это у тебя все в очию совершается».

В Ярославской губернии И. Аксаков завел прочные связи с купцами, поскольку губерния была промышленная, и буржуазные отношения проникли в деревню (зажиточные крестьяне приобретали на имя помещика деревни, которые платили им оброк и поставляли рекрутов). Ивану Сергеевичу даже удалось побороть неодобрительное отношение своей семьи к купцам, особенно брата Константина: купец все-таки ближе к народу, сохраняет связь с народным бытом, он, наконец, трудится, а не лежит «в шелковом халате на бархатном диване», как помещик.

С приездом И. Аксакова улучшились губернские «Ведомости», которые стали наполняться статьями купцов, крестьян, он открыл местные архивы купцам Серебренниковым, занимающимся историей края, хлопотал о возвращении в Углич сосланного в Тобольск колокола, он «адвокат постоянный» по делам, связанным с притеснением одного человека другим (он освободил девку из кабалы купеческой семьи).

«… знать, что одним крепостным человеком на земле меньше, для меня уже отрадно, а содействовать законно его освобождению — считаю долгом, от исполнения которого не смею отказываться», — писал он в 1849 Смирнову, прося его дать отпускную родителям артистки Е. Н. Жулевой.

Он живо откликался на нужды других людей, работал, как всегда, с невероятной самоотдачей, не жалея здоровья, с годами становился все более требовательным к себе, «…чем дальше я иду в жизнь, тем беспокойнее моя деятельность, тем торопливее стараюсь я воспользоваться остальным запасом сил, тем тревожнее, настоятельнее требования сделать что-нибудь, отслужить свой долг, как будто уж я прозреваю скорый ему конец» — в этих словах из письма Смирновой¹², написанных задолго до смерти, выражено его жизненное кредо, его отношение к своим обязанностям, подчеркнута позиция — всегда активная, действенная.

Предложения Ивана Аксакова по улучшению городского хозяйства и городского управления в Ярославской губернии были высоко оценены в министерстве.

Снова, как в Бессарабии, Аксаков критикует правительственные распоряжения по расколу, выступает против единоверческой церкви в Ярославской губернии, имевшей агрессивный характер и способствовавшей расколу. По наблюдениям Аксакова, примерно половину губернии составляли раскольники. Была создана комиссия по этим делам под руководством чиновника министерства внутренних дел графа Ю. И. Стенбока, в которую вошел И. Аксаков. Комиссия обнаружила ранее неизвестную беспоповщинскую секту бегунов, или «странническое согласие», в селе Сопелки.

Замечательно чистой была атмосфера в этой комиссии — оазис посреди затхлого быта провинции, все здоровые и свежие силы в губернии стремились сюда. «Среди усиленных занятий наших, — вспоминал член комиссии А. С. Хомутов, — в час обеда и иногда поздно вечером, навещали нас так называемые друзья комиссии. Большинство местной молодежи, представители судебного ведомства, правоведы, юные профессора Демидовского лицея, писатель Авдеев и другие. Крайне приятны и увлекательны были подчас споры и беседы, которыми руководил, конечно, более других И. С. Аксаков»¹³. Друзья любили и ценили его, общение с Иваном Сергеевичем благотворно действовало на окружающих. «Припоминая это доброе время комиссии, повторяю, что это была одна из приятнейших эпох моей жизни и моей служебной деятельности; я был молод, впечатлителен, и эти добросовестные труженики дела и проводники честных идей, эта энергичная, талантливая натура И. С. Аксакова оставили на мне на всю мою жизнь глубокие, неизгладимые и, смею думать, крайне для меня благотворные следы и впечатления»¹⁴. Вот так много лет спустя вспоминали о комиссии, числившейся в служебных документах под скучным названием — «О бродягах и пристанодержателях». Повесть «Иванов», над которой М. В. Авдеев работал в Ярославле, была опубликована с посвящением — «Друзьям К.» (т. е. комиссии). А Иван Аксаков ее деятельность прославил в стихотворении «Моим друзьям, немногим честным людям, состоящим в государственной службе» (1851).

Я знаю — мелок ваш удел,

Но пышен плод усилий дружных:

Невинный в битве одолел —

Проснулась бодрость в безоружных!

И мог обиженный не раз Изведать здесь, в среде разврата,

Что встретит в каждом он из вас,

На всякий день, на всякий час,

В делах добра слугу и брата!

На память о работе комиссия решила запечатлеть себя вместе со своими друзьями (с карандашного рисунка впоследствии будет сделана литография): восемь человек сидят вокруг стола, на котором лежат книжка «Современника» и поэма «Бродяга». Находясь в Ярославле, Аксаков читал друзьям и «Бродягу», и «Жизнь чиновника», и свои стихотворения, они переписывались, заучивались наизусть, были известны не только в провинции, но и в Москве и Петербурге, а «Бродягу» читали и при дворе. Отзывы о поэме были восторженные: Хомяков назвал произведение «необыкновенно смелым по замыслу», был очарован простотой ее слога, Гоголь хвалил «прекрасный стих», «тонкую наблюдательность» автора, мастерство в изображении картин природы, Самарин выучил ее наизусть, и даже несклонный к восторженности Погодин впечатление от этой вещи сравнил с тем, какое испытывает человек, выйдя из душной комнаты на чистый воздух.

Поэма дошла до ярославского губернатора, который нашел ее содержание предосудительным и, обязанный следить за подозрительным чиновником, отправил на него донос в Петербург. Министр внутренних дел граф Л. А. Перовский срочно потребовал от И. Аксакова выслать поэму ему и, хотя не обнаружил в ней никакого криминала, посоветовал своему подчиненному прекратить литературные занятия. Чиновник с репутацией сочинителя — для Перовского это было непостижимо. В ответ Иван Аксаков решительно заявил о выходе в отставку.

При всей импульсивности этого шага он не был так обескураживающ, как показалось Самарину, а логически вытекал из умонастроения И. Аксакова, который с училищных лет мечтал о литературе, а с начала службы — об отставке, постоянно расспрашивал родных, друзей и знакомых о том, есть ли у него талант. При прощании со Смирновой он задал ей мучивший его вопрос, что ему продолжать — авторские труды или служебные, и Смирнова ответила вопросом: «А как вы думаете, спросил ли бы Пушкин, какую карьеру ему выбрать?»¹⁵

Теперь в конфликте с министром он отстаивал свою нравственную свободу, независимость чиновника, служащего делу, а не Перовскому. Стоило ли так решительно порывать со службой? Послушаем самого И. Аксакова: «Я совершенно покоен духом. Я не герой, потому что это все в отношении к целому вопросу буря в стакане воды, и не жертва (сохрани бог!). Я только честный человек или, по крайней мере, хочу быть таким, хочу оставаться неуклонно верным своим правилам, а потому, что бы ни случилось, в выигрыше — я. И думаю, если б опять сызнова возобновилась эта история, я опять поступил бы именно так…» Сказано четко и откровенно.

Выбор был сделан. Отныне и навсегда он связал себя с литературой. Конкретных планов на будущее, правда, не было, и Иван Аксаков согласился на предложение Кошелева редактировать «Московский сборник» (Кошелев брал на себя его издание). Намереваясь в течение года подготовить четыре тома (зная работоспособность Ивана Сергеевича, понимаешь, что это было осуществимо; до этого «Московский сборник» выходил раз в год), Аксаков сумел выпустить только один. «Честная физиономия» славянофильского сборника 1852 года обеспечила ему громадный успех в обществе и такое же недовольство «Бутурлинского комитета», надзиравшего за печатью, управляющего III отделением Л. В. Дубельта и министра просвещения П. А. Ширинского-Шихматова. Почти все материалы сборника они сочли подозрительными. Статья И. Аксакова о Гоголе, открывавшая сборник, не понравилась «безмерными» похвалами в адрес только что умершего писателя, отрывки из поэмы «Бродяга» — тем, что «могут неблагоприятна действовать на читателей низшего класса».

«Темная туча», висевшая над литературным и журнальным миром в период «мрачного семилетия» (1848—1855), делала издание «Московского сборника» несвоевременным. Но, несмотря на это, горячо заинтересованный в продолжении выпуска, И. Аксаков написал программу следующих томов сборника, которой очень гордился, и подготовил к печати второй том. Однако все было напрасно: том не пропустили, участникам сборника (И. В. Киреевскому, братьям Аксаковым, А. С. Хомякову, В. А. Черкасскому) запретили что-либо печатать без разрешения Главного управления цензуры в Петербурге, а И. Аксакову — заниматься впредь редакторской деятельностью (запреты были отменены только в царствование Александра II).

В состав второго тома «Московского сборника» 1852 года И. Аксаков включил свою статью «Несколько слов об общественной жизни в губернских городах», посвященную провинции. «Если ее пропустят, — писал автор своему приятелю М. В. Авдееву, — ты прочтешь ее и увидишь, с какой точки зрения должно смотреть и описывать губернские общества: я отвалял их на обе корки»¹⁶. Причину написания этой статьи Аксаков разъяснил в письме Кошелеву: «На провинцию напасть было потому удобно, что все недостатки столичного общества в ней являются в более крупном, резком, смешном виде. Статья эта может показаться неуместною столичным жителям, но я убежден в душе, что она может быть полезна молодым людям, отправляющимся на службу в провинцию, и спасет их от опошления, от нравственного усыпления, я знаю это по опыту»¹⁷. Много раз И. Аксаков наблюдал, как благородные порывы умирали в захолустье: молодые люди, видя, как все вокруг воруют и все знают это друг про друга, примиряются с данным недостатком как неисправимым и даже начинают искать ему оправдание: этот берет меньше того и т. п. Чтобы не увязнуть в тине провинциальной пошлости и не погрузиться в умственную спячку, Иван Аксаков в статье призывал молодое поколение потрудиться на пользу местного края, изучать народный быт, распространять полезные идеи и знания. Не пропущенная цензурой, статья «Несколько слов об общественной жизни в губернских городах» была напечатана только после смерти автора в III томе его писем.

Вероятно, в конце 1852 или в начале 1853 годов Иван Аксаков завершил работу над судебными сценами «Присутственный день в уголовной палате», в которых также отразились его впечатления от провинции. Они включены в настоящее издание. Письма не сохранили сведений о работе над этим произведением. Только в одном из писем родным от 14 августа 1854, характеризуя излюбленный метод своей работы как неритмичный, запойный, И. Аксаков припомнил, что «Судебные сцены» были написаны и дважды переписаны им меньше чем за две недели. Имелась в виду, очевидно, окончательная отделка, т. к. известно о чтении автором этого произведения еще в 1847 г. Смирнова вспоминала: «Перед отъездом Аксакова (из Калуги в апреле 1847 г. — Т. П.) он нам читал свой capo d’opera¹⁸ критики: «Утро в уголовной палате». Тут представлен Александр Иванович Яковлев (председатель калужской уголовной палаты. — Т. П.) среди его забот о пряжках, белилах, башмаках и наряде актрис нашего губернского театра»¹⁹.

В письме Ивану Тургеневу от 22 января 1853 Иван Аксаков сообщил об «Утре в уголовной палате» как о вещи уже законченной, которую ему очень хотелось бы прочесть Тургеневу. «Верность, грустная верность описания в сочинении подобного рода есть главное достоинство, и я могу им похвалиться. Вы знаете, я служил почти десять лет в разных должностях и в разных углах России, и изнанка жизни, лицевую сторону которой представляют законы, именно быт судебный, мне коротко знакома». 1853 годом датировано и предисловие автора к «Судебным сценам».

Осенью 1853, находясь в Петербурге, автор читал свое произведение знакомым (в частности, Д. Н. Блудову) и отмечал, что в столице оно «в большом ходу». В этом же году И. Аксаков в нежинском лицее встретил людей, которые читали «Утро в уголовной палате» и сделали е него копии. И Аксаков мечтал напечатать эту вещь в 1856 г., но возможности не было. Ее впервые опубликовал Герцен в «Полярной звезде» в 1858 г.²⁰  без указания имени автора. Вероятно, в свой приезд в Лондон в августе 1857 Иван Аксаков дал согласие на публикацию, хотя в автобиографии утверждал, что судебные сцены напечатаны без его ведома. Впрочем, ничего другого сказать он не мог — имя издателя «Полярной звезды» в России было под запретом. На родине автора произведение впервые появилось в журнале «Заря» в 1871.

Герцен назвал это произведение «гениальной вещью» — конечно, не в художественном отношении (И Аксаков не обольщался на сей счет, что явствует из его предисловия), но в смысле беспощадной правдивости воссозданной в нем картины.

Это — самое большое из художественных произведений писателя. Множество деталей в пьесе указывают на то, что она создавалась еще в середине 40-х годов, в Калуге. Внимательный читатель заметит связь калужских писем с «Судебными сценами». Председатель уголовной палаты в пьесе, как и Яковлев, с которым работал И. Аксаков в Калуге, игрок, сделал состояние женитьбой, куратор городского театра и непременный участник всех празднеств в городе, которые сам и готовит. В пьесе говорится о новой губернаторше: «дама умная, светская, и с образованием… видно, что хороша была собой и в хорошем обществе жила», — прототипом была калужская губернаторша Смирнова. В пьесе фигурирует «чиновница особых поручений при губернаторшах» Нелидова, у Смирновой тоже была такая: Бахметева. Наконец, в «Судебных сценах» упомянута даже Дворянская улица, на которой жил автор по приезде в Калугу.

Но пьеса типизирует черты, которые оставались неизменными для всей России на протяжении не одного века: суд оберегает интересы дворянского сословия, представителей которого и судить «совестно», «просто рука не подымается»; при противоречащих свидетельствах предпочтение отдается знатному свидетелю перед незнатным; всех судить надо по всей строгости законов, а знакомого человека отчего не пощадить, а за вознаграждение — тем более; дела решает секретарь, остальные чиновники способны только бездумно подписывать готовые бумаги, что они и делают на протяжении всей пьесы.

Однако вернемся в 1852—1853 гг., которые похоронили надежды Ивана Сергеевича на продолжение «Московского сборника». Литературная и издательская деятельность для него оказывалась невозможною в тех условиях, надо было искать другие сферы приложения своих сил. Осенью 1853 г. И. Аксаков мечтал отправиться на военном фрегате «Диана» к берегам Японии, но ему не было разрешено. Не помогло и личное письмо графу А. Ф. Орлову, «В этом отказе виноват один «Моск<овский> сборник»!» — сообщал И. Аксаков Хомякову из Петербурга.

Неутомимая потребность деятельности, а также «бродяжнический дух» привели $го на Украину — Русское Географическое общество предложило исследовать украинские ярмарки. Начатая в 1853 году, поездка по Украине заняла и весь следующий год. Дело это было для Ивана Сергеевича новое, правда, находясь в Ярославской губернии, он интересовался происходившими там ярмарками и торговлей. Новое поручение он считал скучным и сухим, в коммерческих делах боялся оказаться профаном, но по своей способности погружаться во всякое дело е головой преуспел и тут; его исследование о торговле, изданное в 1858 и имеющее около 400 страниц, было отмечено Константиновской медалью Географического общества и Демидовской премией Академии наук. Оно удостоилось похвальной рецензии Н. А. Добролюбова в 10-м номере «Современника» за 1858 Иван Аксаков был благодарен и этому поручению за знакомство с новой для него областью знаний и за знакомство с Украиной, которая полюбилась ему на всю жизнь (впервые он проехал через нее, направляясь в Бессарабию).

И вновь на Украине он оказался в 1855 году — прошел через нее в составе Московского ополчения. Желая выполнить «историческую повинность», разделить тяготы, выпавшие на долю отечества, Иван Аксаков в последний день царствования Николая I записался в ополчение. Литератор П. А. Кулиш так описал в письме (от 1.V.1855 г.) Н. Д. Белозерскому встречу с И. Аксаковым: «Под Москвой встретил я Ивана Аксакова, штабс-капитана. Он молодец в национальной одежде и радуется, что, выйдя в отставку, получил право носить ее. Служить (в ополчении. — Т. П.) ему трудно, но он доволен успокоением совести, которая могла бы сказать ему: «А ты где был, когда решалась судьба отечества?» Хорошо ли, дурно ли распоряжаются сверху, — но, по его словам, каждый должен, сколько может, понести общей тяжести, и для совершенства души необходимо иногда делать дело не по своему вкусу, так, чтобы чувствовалось, что трешь лямку». Стать начальником дружины И. Аксаков отказался, согласившись на должность казначея и квартирмейстера. Но поскольку все, кроме воинской подготовки, ложилось на него, он по существу выполнял обязанности начальника дружины.

Вступление Ивана в ополчение не встретило сочувствия в семье: отец неодобрительно относился к военной службе, брат Константин считал, что действия царского правительства, начиная с манифеста об ополчении и кончая его сбором, несут на себе печать казенщины, которая его отталкивала.

Деятельность Ивана Аксакова в ополчении, имеющая целью обеспечить ратников всем необходимым, вызвала недовольство ротных командиров: казначей расписал и вручил ополченцам норму довольствия, красть стало невозможно. О наглом воровстве, имевшем место еще при снаряжении дружины, он рассказал в письмах родным, и в немалой степени под влиянием этих писем Аксаковы стали думать, что война кончится не победой России, на что они первоначально надеялись, а позором.

Иван Сергеевич заметил, что война ничего не меняет в привычках русской администрации, всякое распоряжение вместо ожидаемого упрощения становится многосложнее, обрастает формальностями, привычка к смотрам, фронту не исчезла и после поражения в Севастополе, война не способна отвлечь и от преследования прогрессивной литературы.

Всего тяжелее переживалось им общее равнодушие к ополчению, отсутствие в действиях начальства четкого представления, как его использовать: ополчению меняют то маршрут, то начальника. Наконец прикомандировывают к Якутскому полку в нарушение обещания, что ополченческие дружины не будут соединены с армейскими полками.

Нужно отдать справедливость мужеству Ивана Аксакова, который в письмах из ополчения не скрывал ничего, даже самого прискорбного: воюющее войско лишено поддержки местного населения, «это просто чутьем в воздухе слышишь, да и на лицах прочесть можно». Жители только и ждут, когда «бородатые москали» оставят их, не так страшны «хранцузы», как «своя сила». Много повстречал на юге Иван Аксаков и беглых, спокойно живших среди местного населения и враждебно настроенных к России, которая для них «страшилище, страна холода, неволи, солдатства, полицейщины, казенщины, и крепостное право, расстилающееся над Россиею свинцовою тучей, пугает их невыразимо». Правда этих наблюдений Аксакова была обжигающей. Он пишет о ратниках, об их пьянстве, алчности, о тех обидах, которые чинят они местным жителям. Не утаивает он и того, что и ополченцы, и местное население мечтают о мире. Ратники не солдаты; как правило, они не понимают цели ведущейся войны, все их мысли и устремления связаны с оставленным домом, семьей, лишенной кормильца и потому бедствующей.

С первыми известиями о мире, не дождавшись расформирования ополчения, в марте 1856 года. Иван Сергеевич выехал в Москву, но уже в конце мая снова отправился на юг, в Крым, — теперь как член следственной комиссии князя В. И. Васильчикова о причине беспорядков в продовольственном снабжении войск во время войны. Он сообщал родным, что Крым и Молдавия разорены войной, дороговизна страшная, но с пугающей быстротой, как ни в чем не бывало, возродился в огне не горящий и в воде не тонущий российский административный аппарат, исправники и городничие снова сели на свои места, снова в присутственных местах воцарились формализм и взяточничество.

Комиссия расследует преступления офицеров и генералов, обогащавшихся в то время, как голодные и плохо устроенные солдаты гибли тысячами. От подробностей «волосы дыбом становятся», хотя удивить Аксакова трудно: повидал и услышал он немало во время войны.

Горько сознавать, что наказать виновных невозможно, войска ушли, все разъехались. В дневнике И. Аксакова, который был начат во время работы комиссии, есть запись о встрече с бывшим смотрителем севастопольского госпиталя: «Яковлев, между прочим, узнавши, что я принадлежу к комиссии кн<язя> Васильчикова, махнул рукой, горько усмехнулся и сказал: «Толку не будет! Поздно. Все теперь шито да крыто, облечено в законные формы. Не старое, новое надо исследовать. Вот обратите внимание, почему мне, во время осады Севастополя, больной обходился в 27 коп<еек> сер<ебром> в сутки, а теперь, в Симферополе и Бахчисарае — издерживают по 82 коп<ейки> сер<ебром>. Зато я теперь гол, как сокол, а эти господа получают кресты и награды. Извольте служить после этого в России!»

Ощущение кризиса всех жизненных основ и необходимость перемен, обновления русской жизни глубоко осознавались Аксаковым. «Единственное средство спасения для России» он видел в отмене крепостного права, но, хорошо зная российское дворянство, которое от одной мысли об этом «на дыбы» становится, считал, что толчок должно дать правительство. Необходимость отмены крепостного права он понял еще в 40-е годы — об этом говорят его письма, но особенно остро ощутил социальную нестабильность во время войны.

Стала очевидной необходимость и других преобразований: в суде, в средствах сообщения. Несвоевременная доставка продовольствия и снаряжения во время войны имела причиной ужасающее состояние дорог в России. В письмах Ивана Аксакова много описаний дорожных неурядиц: во время бурана в степи И. Аксаков с Родионом Оболенским заблудились, т. к. в Тамбовской губернии по дорогам «нет ни верш, ни вех»; по пути в Романов коляску Аксакова вытаскивали из грязи в течение нескольких часов; через Днепр он переправлялся «первобытным способом, употреблявшимся, вероятно, еще при Святославе…»

В 1856 году закончились многолетние поездки Ивана Аксакова по стране: ему было тридцать три года — возраст зрелости, жизнь на перекладных утомила его. Желая «осесть» в Москве, он должен был решить вопрос о своем будущем. Службу он оставил навсегда. Ученая деятельность, которая не приносила мгновенных результатов, для него была невозможна. Иван Сергеевич — практик, и это многое объясняет и в нем самом, и в тех спорах, которые он вел с братом Константином в 40—50-х годах. Однажды Иван и Константин в течение нескольких месяцев одновременно, но в разных комнатах, изучали древние грамоты — результат был всегда различный. Опираясь на свой жизненный опыт, знание народного быта, государственного устройства России, Иван Аксаков искал подтверждения славянофильским верованиям о русском народе, а порою вносил поправки в их чрезмерно теоретические построения (был убежден в невозможности возвращения к учреждениям Древней Руси, во вреде исключительного чтения церковных книг, ведущем к начетничеству, и т. д.). У Ивана был широкий, недогматический ум, и не было нетерпимости Константина к чужим убеждениям. С. М. Соловьев как-то заметил, что Иван Сергеевич «умнее брата, но никак не ученее». Сказано очень точно.

«Я в жизнь свою, — писал И. Аксаков, — был и судьей, н администратором, и поэтом, и публицистом, и журналистом, и статистиком, и воином, и казначеем, и путешественником, и уж не знаю чем!» Надо было уходить «в одну дорожку», на «свою колею». Она была связана с журналистикой, тем более что ситуация в журнальном мире после неудачи с «Московским сборником» в 1852—1853 годы изменилась. Смерть «тяжелого тирана в ботфортах», поражение царизма в Крымской войне оздоровили нравственную атмосферу русского общества. Забрезжила возможность социального обновления, возрождения журналистики.

С начала 1858 года Иван решил редактировать «Молву» К. С. Аксакова, превратить газету в журнал, но намерение не осуществилось из-за закрытия «Молвы». С августа 1858 Иван Аксаков — неофициальный (из-за неснятого запрещения) редактор славянофильской «Русской беседы». При нем журнал оживился, вместо четырех книжек в год стало выходить шесть. Но контроль Кошелева стеснял действия Аксакова, и он добился права издавать собственную газету «Парус». Но на втором номере (от 10.1.1859) газету закрыло правительство. Причиною послужили передовицы издателя, в одной из которых он скептически оценивал реформы, осуществляемые властями, а в другой защищал свободу слова.

Вторая половина 50-х — начало 60-х годов были периодом борьбы русской общественности за свободу совести, свободу общественного мнения, уничтожение стеснений печати. Особенно часто и настойчиво в защиту гласности И. Аксаков выступал в своей газете «День» (1861—1865). Стеснение слова он приравнивал к лишению легких воздуха, справедливо считая, что это есть стеснение общественного разума, которое приводит к бездействию общества, умерщвляет его жизнь («День». 12.V.1862 г.). Государство, действующее с помощью запретов, порабощающее общество, не вправе ожидать от него помощи и содействия («День». 26.1.1863 г.). Таковы были главные мысли И. Аксакова по этому вопросу.

Газету «День» он хотел сделать «голосом земства», провинции, открыл в ней отдел «Областные вести». Он понимал, что для успеха земских реформ необходимо, чтобы они действовали не на внешнюю часть общественного организма, а на его внутренний строй и глубоко укоренились в народной почве. Иван Аксаков считал несправедливым такое положение, когда провинция питается изделиями «столичной журнальной стряпни» («День». 11.IV.1864 г.). Она сама должна проснуться от застоя; без развития местной жизни, убеждал он, не будет полноты всероссийской общественной жизни («День». 23.XI.1863 г.). В передовых статьях этой газеты он намечал программу действий для местной интеллигенции, ратовал за развитие областной литературы, близкой к «грунту», за духовное и культурное развитие провинции.

Защита демократических свобод, требование отмены сословных привилегий, с одной стороны, а с другой — выступления против демократической литературы и публицистики, студенческого движения, поддержка правительственных действий в Польше ставили «День» В промежуточное положение между силами прогресса и силами реакции. Ценя честность, независимость Ивана Аксакова, обличение им правительственной бюрократии, Николай Чернышевский и Александр Герцен резко критиковали издателя «Дня» за непоследовательность. Свои выступления Герцен рассматривал как «войну с Аксаковым», полемика завершилась прекращением личных отношений и переписки.

К изданию «Дня» И. Аксаков приступил после смерти брата Константина и Хомякова. Сознавая свой долг перед старшими славянофилами, он решил продолжить их дело, стать «внешним центром» для остальных. Немало поездивший по России, он знал, что в провинции о славянофилах и «слыхом не слыхать». Человек напористый, энергичный, он боролся за читателя, пропагандировал славянофильство настойчивее, чем его идеологи, и в сознание современников прочно вошел как «последний могикан славянофильства».

В 1867—1868 годы Иван Аксаков издавал газету «Москва». Самая смелая аксаковская газета, она получила девять предостережений и трижды приостанавливалась. Направление этой газеты было сходно с направлением «Дня».

Деятельность И. Аксакова в 70-е годы была связана с Обществом любителей российской словесности и со Славянским благотворительным обществом. Славянское благотворительное общество во главе с его председателем И. Аксаковым организовало горячую поддержку национально-освободительной борьбе славянских народов против турецкого владычества: на нужды Сербии собрало 600 тысяч рублей, отправило отряды волонтеров; оружием и обмундированием снабдило дружины болгарского ополчения. Как происходил сбор средств, рассказал один из современников: «Мне случилось быть на одном приеме у И. С. Аксакова. Помню, что голова закружилась от этой массы людей всякого звания, как поток, нахлынувшей в его приемную, и как сердце усиленно билось и умилялось от бесчисленных проявлений народного энтузиазма. Как вчера, помню этих старушек и стариков, на вид убогих, приходивших вносить свои лепты для славянских братий, в каком-то почти религиозном настроении, и в этой толпе заметил одну старушку, на вид старую, долго разворачивавшую грязненький платок, чтобы достать из него билет в 10 тысяч рублей. И действительно, деньги лились рекою…»²¹.

22 июня 1878 года в университетской зале на заседании Славянского общества в присутствии тысячи человек И. Аксаков произнес речь с осуждением решений Берлинского конгресса, который передал южную часть Болгарии Турции. За эту речь по распоряжению царя он был снят с должности председателя Славянского общества и выслан из Москвы, а само Общество закрыто. Но его благодеяния не были забыты: благодарные болгары выдвинули его кандидатуру на болгарский престол. Одна из центральных улиц болгарской столицы до сих пор носит имя И. С. Аксакова.

Но все-таки призванием И. Аксакова, смыслом его жизни была журналистская деятельность. «Когда я ничего не издаю, то чувствую себя стертым пятиалтынником», — признавался он²². Ко времени издания своей последней газеты «Русь» (1880—1886) И. Аксаков в общественном плане окончательно определился как деятель консервативного лагеря: нападал на либеральное движение, защищал колониальную политику русского самодержавия. Но свой оппозиционный дух не обуздал — газета все время находилась под угрозой закрытия. Подписчиков было мало, газете не сочувствовало молодое поколение общественных деятелей, вокруг себя И. Аксаков не видел преемников. В течение многих лет издавая газеты почти один, без сотрудников, Иван Сергеевич подорвал свое здоровье — обнаружилась болезнь сердца.

Но щадить себя он не привык, жил и работал так, как будто никогда не должен умереть. Доктора не предсказывали скорый конец, за несколько часов до смерти они обещали много лет жизни, но он умер внезапно 27 января 1886 года от разрыва сердца. Вместе с ним умерла и созданная им газета. Заменить И. Аксакова не мог никто. Неотразимое достоинство аксаковских статей заключалось в их искренности. Он был в известном смысле уникальным явлением в политической печати, где лукавство и ложь, по мнению Н. Н. Страхова, считаются «самым обыкновенным явлением»²³. И. Аксаков мог ошибаться, изменять свои взгляды, ибо не стоял на месте, но в чистоте его помыслов, в его порядочности не сомневался никто. Силу его речи придавала и уверенность в своей правоте: «…в этом человеке чувствовались убеждения, а не только мнения, тем более не одни слова, и видно было, что он искренно стремился провести свои убеждения в жизнь — жить по убеждениям. У него слово и дело не были в разладе, а это вызывало невольное уважение даже в людях противных убеждений»²⁴.

Важно было и то, что слова И. Аксакова подкреплялись глубоким, доскональным знанием России, которую он изъездил и исходил вдоль и поперек, а также изучил ее сверху донизу, от министра до станового пристава. Можно смело сказать, что без этих поездок по стране и нажитого в них опыта не было бы И. Аксакова — писателя и публициста. Провинциальные наблюдения, с такою силою запечатленные в письмах, ощущаются и в «Присутственном дне в уголовной палате», и в поэме «Бродяга». Знакомство с сектой бегунов, о которой он рассказал в ярославских письмах, послужило материалом для труда Ивана Аксакова «О бегунах», наблюдения, сделанные над городскими общинами Ярославской губернии, вошли в статью «О ремесленном союзе в Ярославской губернии», рассказ о крепостном оркестре и о происшествии в Дворянском собрании на Серных водах читатель найдет в письмах И. Аксакова и в его статье «Несколько слов об общественной жизни в губернских городах». Письма комментируют его творчество.

Поэтому, советуя столичным журналистам хоть раз в два года проезжаться по России, И. Аксаков знал, как «освежительны и вразумительны во всех отношениях» такие поездки²⁵.

Интересно, что даже внешность И. Аксакова не разочаровывала, он соответствовал тому образу убежденного и солидного публициста, который создавался на страницах его изданий. Н. А. Огарева-Тучкова запомнила его среди великого множества людей, приезжавших к Герцену в Лондон, — он «глубоко поразил своей благородной, немного гордой наружностью, цельностью, откровением своей натуры»²⁶.

В юности И. Аксаков боялся прожить жизнь, не оставив о себе воспоминаний. Однако слово Аксакова пережило его самого Он близок нашим современникам своими выступлениями против войны, своей борьбой с плутами и мошенниками всех рангов, горячей любовью к природе, самостоятельным, трезвым взглядом на окружающее. Для читателей этой книги, особенно молодых, глубоко поучительна его судьба. Он рано начал готовить себя к жизни, на которую смотрел не как на блаженство и самоустройство, а как на подвиг труда, терпения, верности высоким идеалам:

Безмолвно все!.. Но если в мире этом

Есть истина, неведомая нам,

Блесни лучом, откликнись мне ответом,

На твой алтарь всего себя отдам!

(«После 1848 г. («Пережита тяжелая година…»)

Примечания