Доказательство тождества

Доказательство тождества

Доказательство тождества (A Case of Identity) — детективная история Артура Конан Дойла из первого сборника рассказов Приключения Шерлока Холмса.

***

Мой дорогой друг, — сказал как-то Холмс, когда мы сидели с ним у камина в его квартире на Бейкер-стрит, — жизнь несравненно причудливее, чем все, что способно создать наше воображение. Если бы мы вылетели с вами рука об руку из этого окна и, пролетая над Лондоном, приподняли крыши, мы бы увидели такие странные дела, такие необычайные совпадения, недоразумения, такие непостижимые цепи явлений, что все вымыслы с их условными и легкопредвидимыми завершениями показались бы нам скучными и бесцветными.

— Я в этом не уверен, — ответил я. — Дела, о которых мы читаем в газетах, обычно вульгарны и банальны.

— Поверьте, — заметил Холмс, — нет ничего фантастичнее обыденных вещей.

— А в настоящее время есть у вас какие-нибудь необычайные, фантастичные дела?

— У меня есть десять-двенадцать дел, но они не представляют собой ничего интересного. Однако возможно, что не пройдет и нескольких минут, как у меня будет дело позанятнее, — если я не ошибаюсь, я вижу клиентку, которая направляется ко мне.

Он встал с кресла и, остановившись перед окном, смотрел на скучную серую лондонскую улицу. Взглянув через его плечо, я увидел на противоположной стороне улицы крупную женщину в тяжелом меховом боа и с широким красным пером на кокетливо загнутой широкополой шляпе. Из-под этих пышных доспехов она робко и нерешительно поглядывала на наши окна; переступая с ноги на ногу, она нервно теребила пальцами застежку перчатки.

Внезапно, как пловец, бросающийся в воду, она бросилась через улицу, и мы услышали резкий звонок.

— Я не раз наблюдал эти симптомы, — сказал Холмс, швыряя в камин окурок, — колебание перед дверями всегда свидетельствует о том, что тут дело сердечное. Она хочет обратиться за советом и боится — дело слишком щекотливое. Но и здесь можно различать оттенки. Если женщина глубоко оскорблена, она уже не колеблется, и обычным симптомом оказывается оборванный колокольчик. В данном случае можно предположить любовную историю, но здесь женщина не так рассержена, как встревожена или огорчена. Но вот и она собственной персоной.

В этот момент раздался стук в дверь, и мальчик-слуга доложил о мисс Мэри Сузерлэнд. Шерлок Холмс приветствовал гостью с присущей ему непринужденной учтивостью, затем закрыл дверь и, усадив гостью в кресло, оглядел ее пристальным и вместе с тем как будто рассеянным взглядом.

— Вы не находите, — сказал он, — что при вашей близорукости писать на машинке утомительно?

— Вначале я уставала, — ответила она, — но теперь, не глядя, нахожу буквы. — Затем, вдруг поняв смысл его слов, она сильно вздрогнула и взглянула на Холмса с выражением страха и изумления на широком добродушном лице.

— Вы обо мне слышали, мистер Холмс? — воскликнула она. — Иначе откуда вы все это знаете?

— Не беспокойтесь, — смеясь, сказал Холмс, — все знать — моя профессия. Может быть, я приучился видеть то, чего другие не замечают. Если бы не это, зачем было бы вам приходить ко мне за советом?

— Я к вам пришла потому, что слышала о вас от миссис Этередж, мужа которой вы так быстро нашли, когда полиция и все остальные считали его погибшим. О, мистер Холмс, если бы вы могли сделать то же самое для меня! Я не богата, но все же я имею ренту в сто фунтов в год, кроме того я прирабатываю перепиской на машинке, и я готова отдать все это, чтобы только узнать, что сталось с мистером Госмером Энджелем.

— Почему вы так поспешно прибежали ко мне за советом? — спросил Шерлок Холмс, сложив кончики пальцев и глядя в потолок.

Выражение испуга снова появилось на несколько тупом лице мисс Мэри Сузерлэнд. — Да, я действительно прямо-таки вылетела из дома, — сказала она, — потому что меня разозлило равнодушие, с каким мистер Виндибэнк, мой отец, относится к этому делу. Он отказался идти в полицию, отказался идти к вам, и так как он не желал ничего предпринимать, а только твердил, что ничего страшного не случилось, я пришла в бешенство и, кое-как одевшись, прибежала прямо к вам, мистер Холмс.

— Ваш отец? — спросил Холмс. — Ваш отчим, наверное, поскольку у вас различные фамилии?

— Да, мой отчим. Я называю его отцом, хотя это звучит комично, так как он всего на пять лет старше меня.

— А ваша мать жива?

— О да, моя мать жива и здорова. Я была не слишком довольна, когда она вышла замуж так скоро после смерти отца, притом за человека, на пятнадцать лет моложе ее. Отец имел водопроводную мастерскую и оставил прибыльное дело, которое моя мать продолжала вести с помощью старшего мастера, мистера Харди. Но мистер Виндибэнк, мой отчим, заставил мою мать продать дело, потому что он занимает гораздо более высокое положение, — он работает коммивояжером по продаже вина. Они получили четыре тысячи семьсот фунтов, хотя отец, если бы он был в живых, выручил бы значительно больше.

Я думал, что Шерлоку Холмсу надоест этот бессвязный рассказ, но он, наоборот, слушал его с величайшим вниманием.

— А ваш личный доход вы получаете с этой суммы? — спросил он.

— О нет, сэр! Это мне оставил в наследство дядя Нэд из Оклэнда. Капитал в Ново-Зеландских четырех с половиною процентных бумагах. Всего было две с половиною тысячи фунтов, но я могу получать только проценты.

— Все это очень интересно, — сказал Холмс. — Получая сто фунтов в год и прирабатывая сверх того, вы, конечно, имеете возможность путешествовать и доставлять себе другие развлечения. Я считаю, что одинокая девушка может очень неплохо жить даже на доход в шестьдесят фунтов!

— Я могла бы прожить и на меньшую сумму, мистер Холмс, но ведь вы понимаете, что, живя с ними, я не хочу быть для них обузой, а поэтому, пока я живу дома, они пользуются моими деньгами. Конечно, это только временно. Мистер Виндибэнк получает проценты с моих денег и отдает их моей матери, а я отлично могу обойтись тем, что зарабатываю перепиской на машинке. Я получаю по два пенса за страницу, и часто мне удается написать пятнадцать-двадцать страниц в день.

— Вы очень ясно обрисовали мне ваше материальное положение, — сказал Холмс. — Это доктор Ватсон, и при нем вы можете говорить так же откровенно, как наедине со мною. Теперь будьте любезны опишите подробно ваши отношения с мистером Госмером Энджелем.

Мисс Сузерлэнд покраснела и стала нервно теребить край своей жакетки.

— Я познакомилась с ним на балу служащих газового завода, — сказала она. — Нам всегда присылали билеты при жизни отца, а теперь они вспомнили о нас и прислали маме билеты. Мистер Виндибэнк не хотел, чтобы мы шли. Он никогда не хотел, чтобы мы где-нибудь бывали. Он приходил в бешенство, когда я выражала желание участвовать в каком-нибудь празднике воскресной школы. Но на этот раз я решила во что бы то ни стало идти, потому что какое право он имеет меня не пускать? Он говорил, что нам не подходит знаться с такими людьми, а ведь там должны были собраться папины друзья. Еще он сказал, что мне не в чем идти, а у меня есть совсем еще не надеванное бархатное платье. И когда никакие его возражения не помогли, он уехал во Францию по делам своей фирмы; но мы с матерью пошли вместе с мистером Харди, нашим старшим мастером. На этом балу я и познакомилась с мистером Госмером Энджелем.

— Полагаю, — сказал Холмс, — что, вернувшись из Франции, мистер Виндибэнк был очень недоволен тем, что вы пошли на бал?

— Знаете, он очень добродушно к этому отнесся. Он, помнится мне, посмеялся, пожал плечами и сказал, что не стоит запрещать что-либо женщине, так как она все равно сделает по-своему.

— Понимаю. Значит, на балу газового завода вы познакомились с джентльменом по имени Госмер Энджель?

— Да, сэр. Я познакомилась с ним на вечере, и на следующий день он пришел справиться, благополучно ли мы вернулись домой, и после этого я ходила с ним два раза на прогулку. Но затем вернулся отец, и мистер Госмер Энджель уже не мог приходить к нам домой.

— Не мог?

— Вы же знаете, что отец не любил никаких посетителей и обычно твердил, что женщина должна довольствоваться своей семьей. А я на это говорила матери, что женщина должна иметь собственную семью, но ее у меня пока что нет.

— Ну, а мистер Госмер Энджель не делал попыток с вами видеться?

— Через неделю отец должен снова уехать во Францию, и Госмер написал мне, что нам лучше не видеться до отъезда отца. Он предложил мне переписываться с ним и писал мне каждый день. Утром я сама брала письмо из ящика, и отец ничего об этом не знал.

— Вы были уже тогда обручены с этим джентльменом?

— О да, мистер Холмс. Мы обручились во время первой же прогулки. Госмер Энджель служил кассиром в конторе на Лиденхолль-стрит и…

— В какой конторе?

— Хуже всего, мистер Холмс, что я не знаю, в какой конторе.

— Где же он жил?

— Он ночевал в помещении конторы.

— И вы не знаете его адреса?

— Нет, я знаю только, что контора была на Лиденхолль-стрит.

— Куда вы адресовали ваши письма?

— В почтовое отделение Лиденхолль-стрит, до востребования. Он сказал, что если я буду писать на адрес конторы, товарищи будут смеяться над тем, что он получает письма от дамы. Поэтому я предложила писать свои письма на машинке, как он сам это делал. Но он не хотел. Он сказал, что письма, написанные моей рукой, ему гораздо милее. Это показывает вам, мистер Холмс, как он меня любил и как он был внимателен к таким мелочам.

— Я всегда был того мнения, — сказал Холмс, — что мелочи существеннее всего. Может быть, вы припомните еще какие-нибудь мелочи, относящиеся к мистеру Госмеру Энджелю?

— Он был очень робок, мистер Холмс. Он охотнее гулял со мной вечером, чем днем, так как не любил, чтобы на него обращали внимание. Он был очень застенчив. У него был тихий голос. Он рассказывал мне, что в детстве болел воспалением гланд, в результате чего у него ослабли голосовые связки, поэтому он говорил полушепотом. Он всегда был хорошо одет, очень аккуратно и просто. У него были слабые глаза, как у меня, и поэтому он носил темные очки.

— Ну, а что произошло, когда ваш отчим, мистер Виндибэнк, опять уехал во Францию?

— Мистер Госмер Энджель снова пришел к нам и предложил мне обвенчаться с ним раньше, чем возвратится мой отец. Он был необыкновенно серьезен и заставил меня поклясться, что я буду ему верна, что бы ни случилось. Моя мать сказала, что он хорошо сделал, взяв с меня клятву, и что это служит доказательством его любви. Моя мать с самого начала очень благосклонно к нему относилась. Когда они заговорили о том, чтобы отпраздновать свадьбу в ближайшие дни, я спросила насчет отчима, но они оба сказали, чтобы я не заботилась об отчиме, что ему можно сообщить потом, а мать добавила, что она берется все уладить. Мне это очень не понравилось, мистер Холмс. Мне казалось смешным, что я должна просить его согласия, когда он всего на несколько лет старше меня; но я не хотела делать что-либо тайком, и потому написала отчиму в Бордо, где имеется французское отделение его фирмы. Но письмо вернулось обратно в самый день моей свадьбы.

— Письмо не застало его?

— Да, сэр, потому что он как раз перед тем уехал в Англию.

— Вот так неудача! Значит, ваша свадьба была назначена на пятницу? Она должна была происходить в церкви?

— Да, но очень тихо и скромно. После венчания в церкви мы должны были завтракать в отеле. Госмер приехал за нами в двухместной карете, но так как нас было трое, он усадил меня с моей матерью, а сам сел в другую карету. Мы доехали до церкви и стали ждать его; но когда подъехала карета, он не вышел; кучер слез с козел и заглянул в карету, но там никого не было! Кучер не мог понять, куда делся его седок, потому что он собственными глазами видел, как нанявший его джентльмен сел в карету. Это случилось в пятницу, мистер Холмс, и с тех пор я не видела и не слышала ничего, что могло бы пролить свет на исчезновение мистера Госмера Энджеля.

— Мне кажется, что он обошелся с вами самым бессовестным образом, — сказал Шерлок Холмс.

— О нет, сэр! Он слишком добр и порядочен, чтобы так меня бросить. Ведь все утро он повторял мне, что я должна быть ему верна, что бы ни случилось. Он говорил, что даже если бы судьба нас разлучила, я должна сохранить ему верность. Мне было странно слышать это перед самой свадьбой, но то, что случилось, придает смысл его словам.

— Безусловно. Значит, вы полагаете, что с ним случилось какое-нибудь несчастье?

— Да, сэр, я думаю, что он предвидел какую-то опасность, и мне кажется, случилось то, что он предвидел.

— Но вы не знаете, что бы это могло быть?

— Нет.

— Еще один вопрос. Как отнеслась к этому исчезновению ваша мать?

— Она очень рассердилась и сказала, чтобы я никогда больше об этом не говорила.

— А ваш отец? Вы рассказали ему об этом?

— Да. Он, по-видимому, согласен со мной и считает, что произошла какая-то катастрофа, но что Госмер вернется. Какой был смысл довезти меня до дверей церкви и затем бросить? Если бы он занял у меня деньги или женился и получил мое приданое, тогда можно было бы объяснить такой поступок, но Госмер не нуждался и никогда не интересовался моими деньгами. Но что же могло случиться? И почему он не написал? Я схожу с ума, когда думаю об этом! Ночью я не могу ни на минуту заснуть. — Она достала из муфты носовой платок и, прикрыв им лицо, стала громко всхлипывать.

— Я займусь вашим делом, — сказал Холмс вставая, — и не сомневаюсь, что мы придем к каким-нибудь определенным выводам. Не думайте больше об этом, постарайтесь, чтобы мистер Госмер Энджель исчез из вашей памяти так, как он исчез из вашей жизни.

— Вы думаете, что я никогда больше его не увижу?

— Боюсь, что не увидите.

— Что же с ним случилось?

— Я попытаюсь это узнать. Мне хотелось бы иметь точное описание его самого и прочитать все его письма.

— Я поместила в субботу объявление о нем в газете «Chronicle», — сказала она. — Вот газета и вот четыре письма.

— Благодарю вас. Ваш адрес?

— Ляйон-Плэс, 31. Кемберуэлль.

— Адреса мистера Энджель вы не знали. Где работает ваш отец?

— Он работает коммивояжером фирмы Вестгауз и Марбэнк, торгующей импортными винами.

— Благодарю вас. Оставьте бумаги у меня и помните совет, который я вам дал. Пусть этот инцидент будет для вас навсегда закрытой книгой и пусть он никак не влияет на вашу жизнь.

— Вы очень добры, мистер Холмс, но это невозможно.

Я останусь верна Госмеру.

Несмотря на свою нелепую шляпу и глуповатое лицо, наша посетительница вызывала невольное уважение. Она положила на стол связку бумаг и ушла, обещав придти, когда это будет нужно.

Несколько минут Шерлок Холмс сидел молча, вытянув ноги и устремив глаза в потолок. Затем он взял с подставки свою старую глиняную трубку, зажег ее и долго сидел, откинувшись к спинке кресла и утопая в густых облаках дыма.

— Занятное существо эта девушка, — сказал он наконец. — Она интереснее, чем загадка, которую она мне задала. Загадка, кстати, достаточно избитая. Если вы заглянете в мой каталог, вы найдете немало аналогичных случаев. Но как бы ни была стара эта идея, некоторые детали были для меня новы. Ну, а сама девушка дает богатейший материал для наблюдений.

— Вы, очевидно, усмотрели много такого, что для меня осталось невидимым, — проговорил я.

— Не говорите — невидимым, а скажите — незамеченным, Ватсон. Вы не знаете, на что обращать внимание, и упустили все существенное. Я никак не могу объяснить вам значение рукавов, выразительность ногтя на большом пальце, или выводы, к которым можно придти на основании шнурка от ботинок. Что вы отметили во внешности этой женщины? Опишите мне!

— Ну, на ней была соломенная шляпа цвета грифеля с большими полями и с кирпично-красным пером. Жакетка у нее черная, с черными нашивками и с отделкой из черного стекляруса. Платье коричневое, темно-кофейного оттенка, с полоской алого плюша у шеи и на рукавах. Перчатки бледно-серые с дырочкой на указательном пальце правой руки. Ботинок я не разглядел. В ушах у нее золотые сережки в виде маленьких круглых подвесок.

В общем, она производит впечатление состоятельной девушки из мещанского круга. Шерлок Холмс засмеялся.

— Право же, Ватсон, вы великолепно справляетесь. Вы дали отличное описание. Правда, вы упустили все существенное, но вы усвоили метод, и у вас тонкое чувство цвета. Но никогда не полагайтесь на общее впечатление, мой друг, а сосредотачивайте свое внимание на мелочах. Я всегда прежде всего смотрю на рукав женщины. Когда имеешь дело с мужчиной, пожалуй, лучше начинать с коленок брюк. Как вы отметили, у этой женщины рукава были обшиты плюшем, а это — материал, лучше всего сохраняющий следы. Двойная линия немного выше запястья, в том месте, где машинистка касается стола, была великолепно видна; ручная швейная машинка оставляет такой же след, но только на левой руке, и притом на наружной стороне запястья, здесь же след проходил через все запястье. Затем я посмотрел на ее лицо и, заметив на переносице следы пенсне, сделал замечание насчет близорукости и пишущей машинки, что ее очень удивило.

— Меня это тоже удивило.

— Но, право же, это было совершенно очевидно. Я посмотрел на ее ноги и был очень поражен, увидев на ней непарные ботинки; один носок был слегка изукрашен, другой — совсем гладкий, один ботинок застегнут на две нижние пуговицы из пяти, другой — на первую, третью и пятую пуговицы. Если вы видите, что молодая девушка, в общем аккуратно одетая, выходит из дому в непарных, полузастегнутых ботинках, то не требуется особой проницательности, чтобы решить, что она спешила.

— Что вы еще заметили?

— Я заметил, между прочим, что перед уходом из дому, уже совсем одетая, она написала записку. Вы отметили, что ее правая перчатка была порвана на указательном пальце, но вы, по-видимому, не разглядели, что и перчатка, и палец были испачканы фиолетовыми чернилами. Она писала наспех и слишком глубоко макала перо. Это, надо думать, было сегодня утром, иначе пятна чернил не были бы так отчетливо видны. Все это очень занятно, хотя довольно элементарно. Но вернемся к делу, Ватсон. Не прочтете ли вы мне описание мистера Госмера Энджель, данное в объявлении?

Я поднес к свету листок и прочитал: «Пропал утром 14-го джентльмен, имя Госмер Энджель. Рост — пять футов семь дюймов, крепкого сложения, смуглый, черноволосый, немного лысый на макушке; густые бакенбарды и усы; темные очки, легкий дефект речи. Одет в черный сюртук на шелковой подкладке, черный жилет и серые брюки, коричневые гетры сверх штиблет. Служил в конторе на Лиденхолль-стрит. Всякому, кто сообщит…» и так далее, и так далее.

— Этого достаточно. Что касается писем, — сказал Холмс, пробегая их глазами, — они очень банальны и не дают ничего для характеристики мистера Энджель, разве только то, что он где-то упоминает Бальзака. Однако есть одно обстоятельство, которое вас, конечно, поразит.

— Они напечатаны на машинке, — заметил я.

— Не только это, но и подпись тоже напечатана на машинке… Посмотрите на аккуратненького «Госмер Энджель» под текстом письма. Есть дата, но нет адреса, кроме Лиденхолль-стрит, что весьма неопределенно. Но подпись очень знаменательна, мы можем считать ее убеждающей.

— Убеждающей в чем?

— Милый друг, неужели вы не видите, какое значение для дела имеет эта подпись?

— Мне ясно одно: этот Госмер хотел оставить за собой возможность отрицать, что письма написаны им, если бы дело дошло до суда.

— Нет, суть не в том. Чтобы выяснить это дело, я напишу два письма: одно — фирме Вестгауз и Марбэнк в Сити, другое — отчиму девушки, мистеру Виндибэнку, и попрошу его зайти к нам завтра в шесть часов вечера. Пока мы не получим ответа на эти два письма, мы решительно ничего не сможем сделать.

Я оставил Холмса покуривающим свою глиняную трубку. Я был уверен, что, вернувшись на следующий вечер, я услышу от него сообщение о том, что в его руках все нити дела о таинственном исчезновении жениха мисс Мэри Сузерлэнд.

Весь следующий день я провел у постели тяжело больного пациента и только к шести приехал на Бейкер-стрит. Я боялся опоздать к развязке этой маленькой драмы. Однако Шерлока Холмса я застал дремлющим в своем кресле. Огромное количество бутылок и колб и едкий запах хлористого водорода свидетельствовали о том, что Холмс посвятил день химическим опытам.

— Ну, что ж, разрешили вы задачу? — спросил я, входя в комнату.

— Да, это был бисульфат бария.

— Нет, нет, я спрашиваю о загадке?

Ах, с женихе? Я думаю о соли, над которой работал. А в деле с женихом нет ничего таинственного. Плохо только то, что нельзя привлекать к суду за такие проделки.

— Но кто же этот субъект и зачем он покинул мисс Сузерлэнд?

Но не успел Холмс открыть рот, чтобы мне ответить, как в коридоре послышались тяжелые шаги и стук в дверь.

— Это отчим девушки, мистер Джэмс Виндибэнк, — сказал Холмс. — Он сообщил мне письмом, что будет в шесть часов. Войдите!

Вошел человек лет тридцати, среднего роста, плотный, бритый, смуглый, с вежливыми вкрадчивыми манерами и необычайно острым, проницательным взглядом серых глаз. Он вопросительно посмотрел на Холмса, затем на меня, положил свой цилиндр на буфет и с легким поклоном сел на стул.

— Добрый вечер, мистер Джэмс Виндибэнк, — сказал Холмс. — Полагаю, что это письмо на машинке, в котором вы обещаете придти ко мне в шесть часов вечера, написано вами?

— Да, сэр. Боюсь, что я немного запоздал. Но я не всегда располагаю своим временем. Мне жаль, что мисс Сузерлэнд обратилась к вам с этим делом, — по-моему, лучше не посвящать посторонних в семейные неприятности. Я решительно возражал против ее намерения идти к вам, но она, как вы, наверное, заметили, очень нервна и импульсивна, и ее нелегко переубедить, если она что-нибудь задумала. Конечно, я имел в виду не вас, поскольку вы не связаны с официальной полицией; но очень неприятно, когда такого рода семейное горе становится общим достоянием. Кроме того, это непроизводительная трата денег. Как вы можете отыскать этого Госмера Энджель?

— Наоборот, — спокойно сказал Холмс, — я имею все основания думать, что мне удастся найти мистера Госмера Энджеля.

Мистер Виндибэнк вздрогнул и уронил перчатку.

— Очень рад это слышать, — сказал он.

— Любопытно, — заметил Холмс, — что всякая пишущая машинка обладает в такой же мере индивидуальными чертами, как почерк человека. Если исключить совершенно новые машинки, вы не найдете двух, которые печатали бы абсолютно одинаково. Одни буквы изнашиваются сильнее других, некоторые буквы изнашиваются только с одной стороны. Например, в написанной вами записке, мистер Виндибэнк, вы можете заметить, что буква «е» всегда немного расплывчата и хвостик буквы «г» отсутствует. Я отметил четырнадцать других характерных черт, но эти наиболее бросаются в глаза.

— В нашей конторе все письма пишутся на этой машинке, и шрифт, несомненно, стерт, — ответил наш посетитель, устремив на Холмса проницательный взгляд.

— А теперь я покажу вам, мистер Виндибэнк, нечто очень интересное, — продолжал Холмс. — Я собираюсь в ближайшее время написать небольшую монографию о значении пишущих машинок для расследования преступлений. Этот вопрос меня давно интересует. Вот у меня четыре письма, написанные человеком, которого разыскивает мисс Сузерлэнд. Все они отпечатаны на машинке. В этих письмах не только все «е» расплываются, но и все «г» лишены хвостиков. Воспользовавшись моей лупой, вы можете также обнаружить и остальные четырнадцать признаков, о которых я упоминал.

Мистер Виндибэнк вскочил со стула и схватил свою шляпу. — Я не могу тратить время на такие бесполезные разговоры, мистер Холмс, — сказал он. — Если вы можете схватить этого человека, схватите его и дайте мне знать.

— Конечно, — сказал Холмс. Он шагнул к двери и повернул ключ. — Сообщаю вам, что я его поймал.

— Как! Где? — закричал Виндибэнк. Он смертельно побледнел и озирался, как крыса, попавшая в крысоловку.

— О, не стоит, право же, не стоит прикидываться, — учтиво проговорил Холмс. — Вам все равно не отвертеться, мистер Виндибэнк. Все это слишком прозрачно. Садитесь, и мы потолкуем.

Наш посетитель упал на стул с искаженным лицом. На лбу у него выступил пот. — Это не подлежит рассмотрению суда, — пробормотал он.

— Боюсь, что не подлежит; но, между нами говоря, мистер Виндибэнк, это было самое жестокое, эгоистичное и бессердечное мошенничество, с каким я когда-либо сталкивался. Я вам сейчас воспроизведу весь ход событий. Если я ошибусь в чем-нибудь, вы мне укажете.

Виндибэнк сидел съежившись, с низко опущенной головой. Холмс положил ноги на решетку камина; откинувшись назад и заложив руки в карманы, он начал рассказывать, скорее себе самому, чем нам:

— Человек женился на женщине много старше его; он позарился на ее деньги; он пользовался также доходом с денег своей падчерицы, поскольку она жила с ними. Для людей их круга это была весьма значительная сумма, и потеря ее была бы очень ощутительна. Стоило потрудиться, чтобы сохранить эти деньги. Падчерица была мила, добродушна, но ее сердце жаждало любви, и было ясно, что при ее приятной внешности и небольшом доходе она недолго останется в девицах. Ее брак, конечно, лишил бы отчима и его жену дохода в сто фунтов. Что же делает отчим, дабы помешать этому? Он требует, чтобы девушка сидела дома, он запрещает ей встречаться с людьми ее возраста. Но скоро ему становится ясно, что этих мер недостаточно. Девушка настаивает на своих правах и, наконец, заявляет о своем твердом решении пойти на какой-то бал. Тогда ее изобретательный отчим составляет план, делающий больше чести его уму, чем сердцу. С ведома своей жены и при ее содействии он изменяет свою внешность, скрывает за темными очками свои проницательные глаза, наклеивает усы и пышные бакенбарды, приглушает свой звонкий голос до вкрадчивого шепота и, в расчете на близорукость девушки, появляется в качестве мистера Госмера Энджеля и отстраняет других поклонников своим настойчивым ухаживанием.

— Сначала это была только шутка, — простонал наш посетитель. — Мы никогда не думали, что она так увлечется.

— Возможно и так. Однако, как бы там ни было, девушка искренне увлеклась; она была уверена, что ее отчим во Франции, и потому не могла заподозрить предательской маскировки. Она была польщена вниманием
этого джентльмена, а открытое одобрение. Со стороны матери еще более подогревало ее чувства. Затем мистер Энджель стал часто встречаться с девушкой. Совершенно ясно: реальный эффект мог быть достигнут только в случае, если бы ухаживание зашло дальше встреч. Сначала свидания, затем обручение, которое должно было помешать девушке отдать свое сердце другому. Но вечно продолжать обман было невозможно. Вымышленные поездки во Францию были довольно затруднительны. Представлялся один путь: закончить дело таким драматическим образом, чтобы этот конец оставил неизгладимый след в душе девушки и на долгое время сделал ее равнодушной к ухаживаниям мужчин. Отсюда требование клятвы верности, намеки на возможность катастрофы, и это все в день свадьбы. Джемс Виндибэнк хотел, чтобы мисс Сузерлэнд была так связана с Госмером Энджелем и оставалась в такой неизвестности насчет его судьбы, чтобы, по крайней мере, десять лет сторонилась мужчин. Он проводил ее до дверей церкви, а затем исчез при помощи старой уловки: вошел в карету через одни дверцы, а вышел через другие. Я думаю, что так развертывались события, мистер Виндибэнк?!

Наш посетитель успел тем временем овладеть собой: он встал со стула с холодной усмешкой на бледном лице:

— Может быть, это так, а может быть, и нет, мистер Холмс, — сказал он. — Но если вы так умны, то вам бы следовало знать, что в настоящий момент закон нарушаете вы, а не я. Ничего наказуемого законом я не сделал, но вы, заперев меня в этой комнате, совершаете уголовно-наказуемое действие — насилие над личностью.

— Да, закон, как вы говорите, не может вас коснуться, — сказал Холмс, отперев и распахнув настежь дверь, — хотя вы заслуживаете самого тяжкого наказания. Если у
этой девушки есть брат или друг, он должен избить вас хлыстом. Это не входит в мои обязанности, — продолжал он, вспыхнув при виде злой усмешки на лице Виндибэнка, — но я доставлю себе это удовольствие. — Он шагнул, чтобы взять со стены хлыст, но не успел протянуть руку, как послышался стук стремительных шагов по ступенькам лестницы, с шумом захлопнулась тяжелая входная дверь, и мы увидели в окно мистера Виндибэнка, бежавшего по улице.

— Хладнокровный мерзавец! — сказал, смеясь, Холмс. — Этот молодчик будет катиться от преступления к преступлению, пока не кончит жизнь на виселице. Это дело в некоторых отношениях не лишено интереса.

— Я не вполне понимаю ход ваших рассуждений, — заметил я.

— Мне с самого начала было ясно, что этот мистер Госмер Энджель своим странным поведением преследует какую-то цель; и так же очевидно было и то, что единственный человек, кому это происшествие могло быть на руку — был отчим девушки. Тот факт, что эти двое никогда не встречались, также наводил на размышления. Темные очки, странный голос и бакенбарды наталкивали на мысль о маскировке. Мои подозрения подтвердились тем, что подпись под письмами была не от руки: это, конечно, заставляло думать, что его почерк был хорошо знаком мисс Сузерлэнд. Вы видите, все эти отдельные факты указывали в одном направлении.

— А как вы их проверили?

— Это было нетрудно. Я знал фирму, для которой работал отчим девушки. Я взял описание внешности, данное в объявлении, и, устранив из него все, что могло быть отнесено за счет маскировки, — бакенбарды, очки, голос, — послал его фирме с просьбой сообщить мне, соответствует ли это описание кому-нибудь из коммивояжеров фирмы. Я уже заметил особенности пишущей машинки и написал Виндибэнку по служебному адресу, приглашая его зайти сюда. Как я и ожидал, ответ он отстукал на машинке, шрифт которой обнаруживал те же мелкие, но характерные дефекты. Той же почтой я получил письмо от фирмы Вестгауз и Марбэнк на Фенчерч-стрит. Мне сообщали, что мое описание во всех отношениях соответствует служащему фирмы Джемсу Виндибэнку. Вот и все!

— А мисс Сузерлэнд?

— Если я ей скажу это, она мне не поверит. Вспомните старую персидскую поговорку: «Опасно отнять у тигрицы тигренка, а у женщины ее заблуждение». У Гафиза1 столько же мудрости, как у Горация2, и столько же знания жизни.

  1. Гафиз — замечательный персидский поэт XIV века.
  2. Гораций — знаменитый римский поэт I века до нашей эры.
Оцените статью
Добавить комментарий