Пролог. Начало

Пролог. Начало криминального романа Гавриила Хрущова-Сокольникова Джек — таинственный убийца.

Канашечка

Хроникер многих столичных газет и главный поставщик новостей газетки «Листок», Абрам Абрамовичи Шпрехер сходил, слегка покачиваясь, с широкой чугунной лестницы, ведущей из комнаты швейцара в общую залу «Эльдорадо», одного из увеселительных заведений Петербурга. Время было горячее, между новым годом и масленицей 1880 года; не мудрено, что Абрам Абрамович, встретив в этом злачном месте нескольких приятелей, возвращался домой в легком подпитии и в самом шаловливом настроении духа.

Он был весьма не дурен собой, а сложением напоминал Геркулеса, что большая редкость в наш тщедушный век. Не мудрено, что многие из «этих дам» удостаивали его своей симпатией, хотя финансы Абрама Абрамовича всегда были в плачевном состоянии — «от скупости издателя», как он всегда жаловался, вернее, от безалаберности самого Абрама Абрамовича.

Теперь, спускаясь с лестницы, Шпрехер фальшиво напевал какую-то гривуазную1 шансонетку, мысленно соображая, какую бы из «плутовочек-канашечек»2 осчастливить своим визитом. Хотя час были уже очень поздний, но Абрам Абрамович, зная, что он всегда будет желанным гостем, не стеснялся с «канашечками». Этим именем он звал своих добрых фей.

— Разумеется, к Фимочке! — произнес он довольно внятно, так что швейцар, подававший ему шубу, слегка усмехнулся. — К ней, к ней, к ней, прямо к Любушке моей! — продекламировал Шпрехер и, миновав благополучно Сциллу и Харибду входных дверей, через минуту очутился в санях и крикнул кучеру:

— На Лиговку, дом № 512-й.

Они покатили.

В воображении Абрама Абрамовича тотчас же предстал образ прелестной Фимочки, с которой он познакомился на одном из маскарадов немецкого клуба. Это было существо по виду крайне наивное, милое, доброе, но в глубине души хитрое и в конец испорченное столичным омутом. Этого последнего качества не замечал, да и не мог заметить Шпрехер, который гораздо больше интересовался красотой и формами своих «канашечек», чем их нравственными качествами. Фимочка до того сумела увлечь довольно таки пожившего Шпрехера, что он после первого серьезного рандеву ходил в каком-то экстазе несколько дней, но не скоро добился второго. Фимочка отговаривалась ревнивым характером своего мужа, боязнью попасться, словом, мучила бедного влюбленного, как настоящая кокетка, и только тогда дала свой адрес и разрешила бывать у нее, когда получила от Шпрехера клятвенное обещание не «ревновать» и исчезать при первой тревоге.

Он уже два раза воспользовался позволением, и сегодня спешил с радостной надеждой застать «канашечку» дома.

Остановившись около ворот указанного дома и расплатившись с извозчиком, Шпрехер юркнул в ворота, и, повернув направо, стал подниматься по довольно крутой и грязной лестнице на второй этаж. У дверей, обитых черной клеенкой с медными гвоздиками, он остановился и привычным жестом ощупал впадинку под звонком. Условленного камешка там не было, что означало, что «муж» отсутствует и Фимочка свободна.

Легонько стукнув в дверь и не получив никакого ответа Абрам Абрамович тихо взялся за ручку — дверь оказалась не запертой.

Войдя в переднюю, он из предосторожности запер дверь на крюк, зажег спичку, запас которых постоянно имел в кармане, и осмотрелся. Кроме ротонды Фимочки и ее кофточки, отороченной мехом, на вешалке ничего не было.

— Одна, канашечка, должно быть спит! — скорее подумал, чем сказал он и тихонько пошел знакомой дорогой через зал в спальню красавицы. Воздух и езда освежили его затуманенную голову, и теперь он совершенно твердо стоял на ногах. Спичка давно погасла, в приемной было довольно темно. Он остановился у двери в спальню и стал прислушиваться. Все было тихо, только его собственное дыханье, да учащенное сердцебиение явственно слышалось ему…

— Она никогда не спит без огня, что же значит эта темнота, — подумал он, и найдя, при слабом свете уличного фонаря, немного освещавшего часть окна, свечу на подзеркальнике, зажег ее и осторожно пошел в спальню.

Картина, которая предстала его взору, до того ошеломила его, что он нервно вскрикнул и уронил свечу, она погасла, погрузив комнату в абсолютный мрак…

Остатки алкоголя мигом вылетели из головы Абрама Абрамовича; он ощупал свою голову, чтобы окончательно прийти в сознание, и дрожа всем телом, цепляясь и спотыкаясь на каждом шагу, как сумасшедший выбежал в прихожую, сорвал шубу с вешалки и бросился бежать по лестнице, рискуя сломать себе шею.

Выскочив во двор, он кинулся в дворницкую, помещавшуюся в подвальном этаже, и стал стучать сапогом в замерзшее окно, в котором виднелся слабый свет.

Через минуту, с ворчанием, из входной двери показалась фигура сонного дворника и окликнула непрошенного посетителя.

— Эй, дворник, дворник, живей, скорей за полицией, у вас в пятнадцатом номере совершено убийство… Скорей, скорей, — кричал Шпрехер.

— Убийство? А ты почем знаешь? — грубо спросил дворник, не узнав Шпрехера, от которого несколько раз уже получал «на чай».

— Или не узнаешь меня… Беги, беги скорее за околоточным3… сейчас захожу к барыне, в пятнадцатый номер, а она убита!.. Понимаешь, убита, кровь… ужас… преступление… — зубы Шпрехера стучали, как в лихорадке.

— Что за притча! — проворчал дворник. — Кажись девица была как следует, никакого дебоширства ни-ни… и вдруг!.. Эй, Васька! — крикнул он подручному: — бегом к Климу Михайловичу, пусть идет скорей, несчастье мол случилось, да захвати Голубцова на углу, а я фонарь зажгу.

Парень убежал за полицией, а старший дворник зажег фонарь, вышел к Абраму Абрамовичу и, наконец, признав его, начал расспрашивать о том, как он нашел убитую. Но Абрам Абрамович был до того взволнован увиденным, что решительно не мог ничего объяснить, чем и возбудил некоторое подозрение у дворника.

Вскоре появился околоточный, городовой4 и еще два младших дворника, и вся компания, под предводительством старшего дворника, державшего фонарь, направилась по лестнице к номеру пятнадцать.

Дойдя до дверей, околоточный в свою очередь обратился с вопросом к Шпрехеру, как он наткнулся на убийство?

Но одно воспоминание об увиденном окончательно замкнуло рот господина Шпрехера. Он в ответ сказал, что-то несуразное.

В его испуганном мозгу уже давно вставал упрек самому себе; зачем не ушел из квартиры Фимочки тайно, благо его никто не видел, и перспектива ложных подозрений, косвенных улик, следствия, может быть суда, промелькнула перед ним.

Дворник, приведя людей в гостиную, остановился.

— Вот и фатера5, — сказал он: — это их парадная комната, тут налево кухня, а там спальня, — где же убийство?!

Этот вопрос, казалось, разбудил Шпрехера.

— Я вошел вот в эту дверь, со свечой — она там! — он указал на дверь направо.

— Дай фонарь, — приказал околоточный дворнику и, взяв его, направился к дверям спальни. Все, кроме Шпрехера, последовали за ним.

Когда красноватый свет фонаря осветил комнату, то ни околоточный, ни дворники не смогли удержаться от инстинктивного вскрика ужаса.

Ни широкой прекрасной постели, все облитое кровью, лежало тело или вернее куски тела той, которую при жизни звали Фимочкой. Голова была отделена от туловища и лежала на фарфоровой тарелке, поставленной перед большим зеркалом на туалете. Руки и ноги жертвы были тщательно отрезаны и вышелушены в плечах и бедрах, а ниже груди, от пояса к верху, зияла огромная рана.

Это было не простое убийство, а какая-то адская хирургическая операция. Видимо, убийца не торопился и резал с полным сознанием, что ему никто не помешает.

Зрелище было ужасное. Дворники инстинктивного сняли шапки и перекрестились; даже сам околоточный, повидавший на своем веку многое, с изумлением и ужасом смотрел на несчастную жертву…

Самый поверхностный осмотр подтвердил предположение, что это было убийство не из-за грабежа. Ценные вещи покойной лежали, в открытых футлярах, тут же рядом с ее головой посреди туалета, а на полу, у самой постели лежало упавшее, вероятно во время борьбы, портмоне, с несколькими крупными купюрами.

Когда первые минуты ужаса и недоумения прошли, околоточный начал писать акт и составлять первое дознание. Свечи и лампы были зажжены, а остатки тела прикрыты простыней до прибытия участкового следователя и доктора.

Из показаний дворника выяснилось, что Фимочка, Ефимия Петровна Качалова, купеческая дочь из Ржева, прибыла в столицу год тому назад, после чего и жила у них в доме на Лиговке; знакомых у нее было мало. Какое-то время ее навещал один какой-то, студент не студент, телеграфист не телеграфист, а потом запропал. Затем в последнее время бывал один купец из рядов, очень богатый, по целковому на чай давал, да вот их благородие, — дворник, дававший показания, показал на Шпрехера.

— Адрес студента знаешь? — переспросили околоточный,

— Никак нет. Невдомек было…

— А в глаза узнаешь?

— Греха на душу не возьму, много их через ворота ходит… где тут признать.

— А купец кто? Где живет?

— Недавно ходили к ним с письмом, да только они, почитай три недели, как на Ирбитскую ярмарку6 уехали.

— А ваше имя и фамилия, господин? — продолжали околоточный допрос, обращаясь к Шпрехеру.

Тот вздрогнул.

Следствие

— Да я-то тут при чем же? — отозвался довольно-таки перетрусивший Шпрехер: — я зашел к знакомой, увидал труп и бросился заявить дворникам…

— Ваше звание, имя и фамилия? — сурово повторил околоточный, начиная пристально вглядываться в Абрама Абрамовича.

— Я сотрудник газеты «Листок»… я Шпрехер… я известен всей полиции, даже самому генералу… Мне необходимо сию минуту в редакцию.

— Имя, отчество и местожительство, — повторил полицейский. Волнение Шпрехера начинало возбуждать в нем все большее и большее подозрение.

— Абрам Абрамович, живу… — тут они замялся. Дело в том, что он не имел постоянной квартиры в Петербурге, и хотя значился прописанным в квартире, занимаемой его женой, но находился с ней в весьма неприятных отношениях, крайне боялся, чтобы не встретиться с ней.

— Ваше местожительство? — еще суровее проговорил околоточный.

— Вот видите — постоянной квартиры я не имею… А временно размещаюсь в редакции, — он указал адрес типографии, где печатался «Листок». — Хоть наведите справки — это правда.

— Очень хорошо. Теперь будьте любезны объяснить, давно ли вы познакомились с убитой?

— Позвольте, что же это такое? Это следствие?! — воскликнул Шпрехер, которому показалось, что его уже допрашивают, как обвиняемого.

— Полицейское дознание, а не следствие, господин, — поправил околоточный, словно радуясь тому, что мог, как говорится, срезать «корреспондента».

Долго бы продолжались треволнения Абрама Абрамовича, если бы в комнату не вошел в пальто и при оружии местный участковый «поручик». Он прекрасно знал Шпрехера, знал, что он же способен на такое возмутительное, кровавое преступление, и расспросив его кратко о знакомстве с Фимочкой, отпустил его собственной властью. Осмотрев помещение покойной и труп, он тотчас послал за следователем, полицейским доктором, а сам направился с донесением в управление градоначальника.

Часу в десятом утра, двое, местный судебный следователь к чиновник сыскного отделения, в партикулярном платье7, одновременно производили обыск и осмотр тела убитой и квартиры.

Очевидно, следователь презирал полицейскую ищейку и с видимой гадливостью изредка обращался к ней с односложными вопросами. Со своей стороны, следственный чиновник Петрушкин, тонкая и ловкая штучка, довольно насмешливо поглядывал на взволнованного следователя, и методично, шаг за шагом, производил свой осмотр. Несколько раз он открывал свою записную книжку и делал карандашом никому непонятный значок. Вдруг темное пятнышко на полу в прихожей привлекло его внимание. Он легонько тронул его пальцем, а затем потер пальцем о бумагу записной книжки. На бумаге оказалась красноватая полоска.

Сыщик начал с еще большим вниманием всматриваться в пол приемной комнаты и небольшого коридора, ведущего в прихожую. В двух местах он заметил подобные пятна, не затоптанные ногами дворников и полицейских. Последнее пятнышко он разыскал у самого порога входной двери, ведущей на лестницу, и не говоря ни слова следователю, надел шапку, запахнул свое меховое пальто и вышел из квартиры убитой.

Он сообразил, что убийца был ранен или же он нес в руках какой-либо окровавленный предмет, с которого капала кровь, и хотел проследить, куда ведет этот кровавый след.

На лестнице, по которой с вечера прошло немало жильцов, следы терялись. Они, по всей вероятности, были затоптаны, потому что, несмотря на все старания сыщика, он не мог заметить ни малейших признаков кровавых капель, хотя обследовал всю лестницу, со свечой в руках, до самого выхода во двор.

Разочарованный, он уже хотел было бросить эту затею, как вдруг новая мысль осенила его, он взбежал по лестнице на второй этаж и снова принялся за поиски, уже вверх от квартиры убитой. Они продолжались всего несколько минут. Вдруг он чуть не вскрикнул и ловко закрыл кусочком бумаги темное пятнышко, ясно видневшееся на каменной ступеньке. Бумажка приклеилась и на ней отпечаталось красное пятно.

— Кровь! — прошептал про себя сыщик. — Ну, значит, птица в клетке. Убийца — один из квартирующих по этой лестнице!

Он с новым жаром продолжил поиски и через несколько минут разыскал целый ряд подобных же пятен на пороге одной из дверей, выходящих на площадку лестницы на четвертом этаже. Сыщик пристально осмотрел эту дверь. Это была самая обыкновенная, деревянная, выкрашенная, местами полинявшей масляной краской; на притолоке виднелся жестяной квадратик № 24, а посреди двери был узкий прорез с надписью: «Для писем и газет». Занеся все эти подробности в книжку, агент взялся за ручку, но дверь оказалась запертой, сама же ручка имела какой-то странный, словно запачканный вид.

— Уж не кровь ли? — мелькнуло в голове сыщика, и он потер ее клочком бумаги и опять те же следы крови, или чего-то буро-красноватого, остались на бумаге. Теперь у агента уже не было больше сомнений, убийца был обитателем № 24.

Боясь вспугнуть птичку, сыщик не решился звонить, а только нагнулся и посмотрел в щелку замка. Ключа в замке не было.

Убедившись в отсутствии хозяина квартиры, он быстро сбежал по лестнице вниз и торопливо позвал дворника.

— Кто живет у вас в № 24? — спросили он у выбежавшего на его звонок молодого парня в шерстяной вязанной фуфайке.

— А кто его знает, скубент какой-то, третьяво дня переехал, старший понес пачпорт его в участок прописывать.

— Один живет или у хозяйки?

— Сказано скубент, сам квартиру снимает… две комнаты… а мебель своя… одно только слово, что мебель…

— Он дома? Мне бы надо было его повидать…

— Да не больше получасу, как из дома ушел… Еще с узелком… я ему и извозчика покликал.

— Куда они поехали? — торопливо переспросил агент.

— На Выборгскую рядился — должно быть из дохтуров.

Агент больше не смог ничего добиться у дворника. Он понимал, что до возвращения старшего дворника из участка нельзя узнать фамилию студента, и потому решился снова идти в комнаты, где следователь, вместе с только что прибывшими товарищем прокурора8 писали протокол осмотра квартиры и положения тела убитой. Полицейский врач, экстренно присланный частным приставом, давно уже составил акт осмотра мертвого тела и теперь, в ожидании окончания дознания, курил сигару и перебрасывался отрывистыми фразами с товарищем прокурора.

Он был большой жуир9, бонмотист10 и особенный знаток и любитель прекрасного пола. Фимочку он знал издали и чрезвычайно удивился, когда ему сообщили, что она убита. Он только что начинал строить планы атаки на сердце красавицы, которую считал не очень доступной. Красота форм убитой, и в особенности мастерство, с которым было произведено расчленение трупа, поразили и его, и он несколько раз повторял, производя осмотр:

— Удивительно! Непонятно! По всем правилам искусства.

Дойдя до осмотра внутренностей, он с удивлением заметил, что не доставало сердца. Оно было вырезано со всеми венами и артериями и вынуто через огромный зияющий разрез, проникающий от полости желудка в полость груди, что было им тщательно упомянуто в протоколе.

— Знаете что? — вдруг обратился он к товарищу прокурора. — Мне кажется, здесь мы имеем дело не с простым убийством, из-за ограбления, тут замешана несчастная любовь!

— Из чего вы это выводите? — сухо спросил прокурор.

— Все вещи целы — похищено только сердце женщины!.. Кому же оно нужно, как не обманутому любовнику!.. — Доктор захохотал своим хриплым смехом. — Она разбила его сердце, он вырезал у нее именно его!..

— Смелое предположение! — протянул судейский. — Впрочем, чего на свете не бывает.

— А вот и наш «следопыт»! — обратился доктор к вошедшему в эту минуту агенту. — Ну, что, почтеннейший господин Лекок11, как ваши поиски? Нашли ли убийцу?

— Нашел след, знаю кто он и явился, чтобы сообщить вам результаты моего исследования.

Агент знал, что теперь, при посторонних свидетелях, следователь не сможет скрыть, что именно в деле раскрытия преступления принадлежит ему и что следственной власти…

— Расскажите — это очень любопытно, — процедил сквозь зубы следователь. Прокурор и доктор замолчали.

Тогда агент кратко, но вразумительно рассказал о том, что ему удалось разыскать на полу квартиры, на ступеньках лестницы и на пороге квартиры № 24.

— Но кто живет в № 24? — быстро спросил прокурор.

— Студент; а кто — мы узнаем об этом, когда старший дворник вернется из участка, куда пошел прописывать паспорт.

— Но где он? Надеюсь, что вы приставили караул? —  быстро заговорил следователь, поднимаясь с места. — Он может сбежать.

— Его нет дома, он полчаса как уехал.

— Но куда, куда же?

— На Выборгскую. Дворник слышал, как он нанимал туда извозчика.

— И вы не были у него на квартире, не осматривали? — спросил прокурор. — Может быть там есть веские улики, доказательства.

— Дверь заперта и я не имел никакого права приступать к взлому, когда в том же доме находятся официальные представители следственной власти.

— Нам нельзя терять ни минуты! — воскликнул следователь. — Мы должны немедленно приступить к осмотру квартиры № 24. Я прошу вас сопровождать, — обратился он к доктору и агенту, который собирался уже уйти.

Вся компания, под предводительством дворника, с околоточными и понятыми, отправилась по лестнице, ведущей на четвертый этаж.

Первые следы

Остановившись возле открытой двери № 24, агент показал следователю и понятыми капли крови, которые были замечены им при первом осмотре, а затем дворник вторым ключом быстро отпер дверь в квартиру.

Это была довольно неопрятная квартирка из двух комнат, с окнами, выходящими во двор, и с маленькой кухонькой, служащей одновременно и передней. С первого взгляда можно было заметить, что обстановка обеих комнат какая-то странная, ненормальная. В приемной, посреди комнаты, стояли простой сосновый стол, обитый клеенкой. На нем лежали разрозненный медицинский набор, лупа и несколько длинных и тонких булавок. Около стола стояли — стул, два других стояли у стены напротив, другой мебели в комнате не было. Во второй, очевидно служившей жильцу спальней, стояла старая железная кровать, с жестким матрасом, без простыни, и с вытертым пледом в виде одеяла. Подушка была новая, ситцевая, видимо купленная совсем недавно. Дешевенький комод. Ящики были до половины выдвинуты и пусты.

Квартира не была похожа на постоянное жилище, это было скорее временное помещение, рабочая квартира человека, не желавшего грязной работой пачкать свое действительное жилище. Кое-где, и на столе, и на полу, около стола, можно было заметить видимо затертые следы крови. Застиранное полотенце, висевшее в кухне, тоже местами было окровавлено, следы крови виднелись даже на хирургических инструментах, так что без ошибки можно было сказать, что в этой комнате производилась, если не какая-нибудь кровавая операция, то во всяком случае жилец работал над каким-либо анатомическим препаратом12. Агент, наткнувшийся на кровавые следы, с первых же шагов в квартире принялся с осторожностью индейца за самое всестороннее исследование комнат. Ему, во чтобы то ни стало, нужно было установить какую бы то ни было связь между Фимочкой и жильцом № 24. Он шаг за шагом осмотрел приемную, спальню и наконец кухню, но кроме редких следов крови ничего не нашлось, да и присутствие крови можно было объяснить иначе, не преступлением, тем более в квартире студента медика. Полицейский не сомневался в причастности жильца квартиры № 24 к убийству несчастной жертвы, но у него не хватало видимых доказательств, чтобы наглядно осмыслить эту связь.

По словами дворников, квартирант переехал сюда всего несколько дней тому назад, следовательно, трудно было бы предположить, что в квартире в каком-либо углу скопилось много мусора, старых конвертов, карточек, по которыми можно было бы сколько-нибудь ориентироваться. Но агент не унывал, он лазил повсюду, под кровать, заглядывал под тюфяк, рылся в печах и под плитой и, наконец, не найдя ни малейшей улики, ни малейшего указания, махнул рукой и сплюнул.

— Ничего, ровно ничего! — с каким-то озлоблением проговорил он. — Но эта кровь, эти капли на пороге.

— А может быть господин студент готовил мясной отвар для собственного употребления, — с улыбочкой заметили следователь, — или на плите готовил котлетку из сырого мяса, купленного в мясной… вы во всем желаете видеть убийство!

Агент хотел что-то возразить, но в комнату вошел старший дворник.

У него в руках была записная книжка, а в ней несколько паспортов. Его уже предупредили подручные, что следователь спрашивал фамилию жильца № 24, и потому, не дожидаясь вопроса чиновников, подал один из паспортов, только что явленный в полиции, и на котором карандашом была сделана отметка дворника «№ 24». В нем значилось, что предъявитель мещанин города Клязмы, Петр Иванович Петров, уволен от вышенаписанного числа сроком на один год.

— Как мещанин? — воскликнул следователь. — А мне сказали, что студент!..

— А кто их разберет, ноне они без формы… Кто их узнает, да и к нему еще не присмотрелся… Только третьего дня переехал.

— Позвольте паспорт полюбопытствовать, — почтительно заявил агент, и следователь подал ему документ.

— Паспорт фальшивый, сфабрикован в Вяземской лавре, — посмотрев на свет и проведя пальцем по печати, проговорил авторитетным тоном агент: — и как это в участке проморгали? Переделан из старого в новый…

Следователь взял с недоверием из рук агента паспорт подозреваемого и только после долгого рассматривания на свет заметил чуть видный след старого текста, почти незаметный под новым, крупным и широким.

Сомнений не было — студент медик жил под чужим паспортом.

Что, если не желание скрыться, после совершения преступления, могло заставить его рисковать таким образом, жить по чужому паспорту. Теперь, когда преступление обнаружено, трудно было бы допустить, чтобы он рискнет вернуться на свою квартиру.

Поиски продолжались.

Чувствуя себя задетым за живое, агент выбивался из сил, чтобы решить задачу. Он старательно пересмотрел все клочки бумаги, отысканные под печкой, но кроме газет, там не было ни единого исписанного клочка бумаги, ни конверта.

Он вывернул все карманы старого партикулярного сюртука, висевшего в спальне, но и тут не оказалось ни клочка, способного навести на след. Очевидно, беглец принял меры и бесследно скрылся в многолюдном городе.

— Но позвольте, — вдруг заговорил доктор, припомнив какое-то обстоятельство… — У трупа похищено сердце. Следовательно, оно было нужно похитителю… Куда же оно делось?.. Не скушал же он его за завтраком?..

Эта фраза заставила всех улыбнуться. Даже агент, крайне недовольный оборотом, который приняло следствие, потерявшее найденные следы, широко улыбнулся. В его сметливом уме тотчас мелькнула счастливая мысль, но он ни слова не сказал ни следователю, ни прокурору, а потихоньку вышел на лестницу. У дверей убитой толпился народ. Частный пристав собственной персоной и два полицейских офицера, в сопровождении молодого человека в форме студента медико-хирургической академии, выходили из квартиры убитой.

Все были очень взволнованы и громко пересказывали друг другу свои впечатления. Особенно волновался молодой студент. Он находил, что это не убийство, а анатомическая операция, вивисекция13 — и также, как и полицейский врач, не мог допустить, чтобы она была сделана не хирургом.

— Нашему бы Груберу показать, он бы сразу определил, чья это работа, — проговорил он, прощаясь со знакомым полицейским офицером, и вышел на улицу.

У самых ворот ему встретился газетчик с целым пуком мокрых еще экземпляров «Листка» и выкрикивающий:

— Таинственное преступление на Лиговке… Таинственное убийство на Лиговке! Барин, купите, очень интересно!

Студент купил номер газеты и позвал извозчика. Агент слышал, как он приказал ему ехать в клинику на Выборгскую сторону. Словно повинуясь какому-то внутреннему голосу, агент в свою очередь подозвал извозчика и приказал ехать вслед за студентом.

Уже на Литейном мосту он понял, что идет по ложному следу. Только что уехавшего студента видели дворники и ни один из них не признал в нем жильца из № 24… Но три четверти пути были сделаны, ему как-то совестно стало возвращаться к следователю ни с чем, или к своему начальству. Он вспомнил, что труп убитой сейчас привезут в клинику для вскрытия, и решился дождаться его прибытия.

По долгому опыту работы знал, что почти убийцы всегда стараются взглянуть на трупы своих жертв.

Заехав в трактир, находившийся по пути, он отпустил извозчика, и потребовав пол порции чая, стал дожидаться прибытия ящика, в котором обыкновенно возят трупы для вскрытия в анатомический театр.

Долго ждать ему не пришлось. Не прошло и часа, как знакомый полицейский фургон проследовал мимо трактира, а агент, поздоровавшись с сопровождавшим его околоточным, присел рядом с ним на сидение, и даже помог внести ящик с частями трупа в приемный покой анатомического театра.

  1. Не совсем пристойную (книж. устар. – Толковый словарь русского языка Ушакова) – здесь и далее прим. ред.
  2. Канашка – симпатичная девушка.
  3. Околоточный – просторечие от Околоточный надзиратель. Сотрудник полиции под надзором которого был околоток, три-четыре тысячи человек.
  4. Городовой – низший полицейский чин, служивший на добровольных основах и подчинявшийся Околоточному.
  5. Фатера (искаженное) — квартира.
  6. Одна из крупнейших ярмарок в дореволюционной России. Проводилась один раз в год в городе Ирбите.
  7. Партикулярное платье – личная одежда, в данном случае не форменная.
  8. Товарищ прокурора — государственная должность в Российской империи, равная по полномочиям заместителю губернского или областного прокурора.
  9. Жуир (от фр. jouir — наслаждаться) (устар.) — весело и беззаботно живущий человек, ищущий в жизни только удовольствий.
  10. Бонмотист — (устаревшее разговорное) остряк, острослов, от фр. bon mot «острота, шутка».
  11. Лекок – полицейский детектив, герой романов Эмиля Габорио.
  12. Препараты анатомические (от лат. ргаераго — приготовляю), виды наглядных пособий, материалом для изготовления которых служат настоящие ткани, органы и части организма человека и животных.
  13. Вивисекция — вскрытие, живосечение, операция на живом организме.
Оцените статью
Добавить комментарий
  1. Свен Карстен

    Даже при том, что я не люблю русскую городскую прозу начала 20-го века, это бы я почитал. Написано бодро и красочно. Не молодой Аверченко, конечно, но где-то рядом.

    1. А. Владимирович автор

      Мне сложно спорить о стиле, тем более сравнивать с Аверченко, я не такой большой специалист в области литературоведения. Но по сюжету роман напомнил мне «За 80 дней вокруг света» Жюля Верна. И очень удивил своей концовкой. А опыт у меня большой, но пожалуй впервые я встретил такую развязку, которую даже близко не мог предположить.
      На следующей неделе роман выйдет в электронном виде. Его можно будет купить на Литрес и Амазоне.