Последнее дело Холмса

Последнее дело Холмса

Последнее дело Холмса — детективный рассказ Артура Конан Дойла о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне, в переводе Надежды Войтинской.

С болью в сердце я берусь за перо, чтобы написать свои последние воспоминания о моем талантливом друге Шерлоке Холмсе.

В своих очерках я пытался изложить кое-что из пережитого мною вместе с ним, начиная с нашей первой встречи и до того времени, когда своим вмешательством в дело о «морском договоре» он предотвратил серьезные международные осложнения. Я хотел закончить свои воспоминания этим очерком и не касаться печального события, оставившего пустоту в моей жизни; но опубликованные недавно письма полковника Джэмса Мориарти, в которых он защищает память своего брата, заставляют меня взяться за перо, чтобы беспристрастно изложить факты. Я считаю своим долгом рассказать всю правду о том, что произошло между профессором Мориарти и мистером Шерлоком Холмсом.

После моей женитьбы я мало виделся с Холмсом. Он иногда заходил за мною, когда хотел иметь товарища в своих розысках, но это случалось все реже и реже, и за 1890 год у меня записано всего лишь три дела, в которых и я принимал участие. Зиму этого года и раннюю весну 1891-го Холмс провел во Франции, и я полагал, что он долго там пробудет. Поэтому я был очень удивлен, когда 24 апреля вечером он вошел в мой кабинет. Меня поразила его бледность и усилившаяся худоба.

— Да, я несколько переутомился, — сказал он, отвечая на мой взгляд. — В последнее время у меня было много спешных дел. Вы ничего не имеете против того, чтобы я закрыл ставни?

Холмс подошел к окну, захлопнул ставни и крепко закрыл их болтами.

— Вы чего-то опасаетесь? — спросил я.

— Да.

— Чего же?

— Выстрела из-за угла.

— Что вы хотите этим сказать, дорогой Холмс?

— Вы достаточно хорошо меня знаете, Ватсон, я не нервный человек. Но, по-моему, не учитывать близкую опасность — это скорее глупость, чем храбрость. Дайте мне, пожалуйста, спичку!

Он закурил.

— Я должен извиниться за позднее посещение и кроме того попрошу вас позволить мне перелезть через забор сада, чтобы выбраться из вашего дома.

— Но что все это значит? — спросил я.

Холмс протянул руку, и я увидел, что два пальца у него окровавлены.

— Как видите, это не пустяки. Повреждение настолько серьезно, что из-за него можно лишиться руки. Ваша жена дома?

— Нет. Она гостит у знакомых.

— В таком случае мне легче будет просить вас съездить со мною на неделю на континент.

— Куда именно?

— О, мне решительно все равно.

Он заметил вопрос в моих глазах и, сложив привычным жестом кончики пальцев, попытался объяснить мне положение дела.

— Вы, вероятно, никогда не слышали о профессоре Мориарти?

— Никогда!

— Удивительно! — воскликнул Холмс. — Человек орудует в Лондоне, и никто о нем не слышал. Это и дает ему возможность побивать все рекорды преступности. Говорю вам серьезно, Ватсон, если бы мне удалось поймать его и уничтожить, я бы считал свою карьеру законченной и готов был бы перейти к более спокойному занятию, например, всецело отдаться химическим исследованиям. Но я не могу найти покоя, пока такой человек, как Мориарти, беспрепятственно разгуливает по улицам Лондона.

— Но что он сделал?

— У него совершенно необычайная жизнь. Он очень образован и одарен феноменальными математическими способностями. Двадцати одного года он написал работу о биноме Ньютона1 и приобрел европейскую известность. Он получил кафедру в одном из наших университетов. Все сулило ему блестящее будущее. Но у него дьявольские наклонности. В его жилах течет кровь преступника, а необычайные умственные способности сделали особенно опасными его природные наклонности. В университетском городе, где он занимал кафедру, распространились о нем темные слухи; ему пришлось уехать и переселиться в Лондон, где он занялся подготовкой молодых людей к экзамену на чин офицера. Вот все, что известно о нем в обществе, остальное открыто лично мною.

Вы знаете, Ватсон, что никто не знаком так, как я, с лондонским преступным миром. И уже несколько лет я постоянно чувствовал во всех злодеяниях чью-то сильную руку. В самых разнообразных преступлениях — подлогах, грабежах, убийствах — я чувствовал эту руку и подозревал ее организующую роль во многих преступлениях, оставшихся нераскрытыми. Годами я пытался приподнять завесу, скрывавшую эту тайну, и, наконец, нашел нить, проследил ее, и она привела меня к экс-профессору Мориарти. Это Наполеон в области преступлений. Он организатор половины всех темных дел. Он гений, философ, отвлеченный мыслитель. Он сидит неподвижно, словно паук в центре своей паутины; но паутина эта расходится тысячами нитей, и за каждой из них он следит. Он только разрабатывает план преступления: у него множество агентов, и они великолепно организованы. Если кому-нибудь нужно выкрасть бумагу, ограбить дом, устранить с пути человека, — стоит только обратиться к Мориарти, и преступление будет совершено. Агента могут поймать. В этом случае всегда оказываются деньги, чтобы взять агента на поруки или пригласить защитника. А тот, кто руководил преступлением, остается в стороне, на него не падает и тени подозрения. До существования такой организации я дошел путем умозаключений и всю свою энергию я употреблял на то, чтобы обнаружить ее и уничтожить.

Мориарти окружил себя стеною таких хитроумных предосторожностей, что, несмотря на все усилия, я не мог найти против него улик, которые могли бы убедить суд.

Через три месяца, Ватсон, я должен был признать, что встретил противника, не уступающего мне. Но под конец профессор сделал маленький промах, о, совсем маленький, однако, этот промах не укрылся от меня: ведь я неотступно следил за каждым шагом Мориарти. Я воспользовался его промахом и опутал Мориарти сетью, которая теперь почти сплетена и скоро должна сомкнуться. Через три дня, то есть в понедельник, все будет кончено, и профессор с главными членами своей шайки окажется в руках полиции. Тогда начнется разбор самого крупного уголовного дела нашего века, разъяснится тайна более сорока загадочных преступлений, и все участники шайки будут повешены; но один лишь неловкий шаг, и они могут ускользнуть от нас даже в последнюю минуту.

Профессора Мориарти трудно провести, он следит за каждым моим шагом. Он несколько раз пытался ускользнуть, но каждый раз я выслеживал его. Никогда еще мне не приходилось иметь дело с таким опасным противником. Он наносил мне сильные удары, я парировал их еще более сильными. Сегодня утром я сидел у себя в комнате и обдумывал это дело, как вдруг отворилась дверь. Передо мною стоял профессор Мориарти.

Нервы у меня достаточно крепкие, Ватсон. Но, признаюсь, я вздрогнул, увидев перед собою человека, который занимал мои мысли. Его наружность хорошо мне знакома Он очень высок и худ, сутулится. У него бритое бледное лицо с выпуклым белым лбом и глубоко сидящими глазами — лицо профессора. Голова у него выступает вперед и странно покачивается, как у пресмыкающегося. Войдя, Мориарти с любопытством посмотрел на меня из-под тяжелых век.

— У вас лоб менее развит, чем я ожидал, — проговорил он. — Опасная привычка, мистер Холмс, ощупывать в кармане халата револьвер.

Действительно, при входе Мориарти я сразу понял, какая мне угрожает опасность. Он мог спастись, только заставив меня навеки замолчать. Я мгновенно переложил револьвер из ящика стола в карман и теперь нащупывал его через сукно. В ответ на его слова я вынул револьвер из кармана и положил его со взведенным курком на стол. Мориарти продолжал на меня смотреть, мигая глазами и улыбаясь. Но что-то в его взгляде заставляло меня радоваться тому, что револьвер у меня под рукою.

— Вы, по-видимому, меня не знаете? — спросил он.

— Напротив, — ответил я. — По-моему, совершенно ясно, что я вас знаю. Садитесь, пожалуйста. Я могу уделить вам пять минут, если вы желаете мне что-либо сказать.

— Все, что я хочу вам сказать, уже промелькнуло в вашей голове, — сказал он.

— Так же, как мой ответ — в вашей, — ответил я.

— Итак, вы упорно стоите на своем?

— Непоколебимо.

Он опустил руку в карман, а я взял со стола револьвер. Однако он достал из кармана только записную книжку, в которой было отмечено несколько чисел.

— Вы перешли мне дорогу 4 января, — сказал он. — 23-го вы доставили мне беспокойство, в середине февраля вы мне серьезно помешали; в конце марта, 30-го, вы совершенно расстроили мои планы, а в настоящее время, то есть в конце апреля, благодаря вашим неотступным преследованиям я рискую лишиться свободы. Положение становится совершенно нетерпимым.

— Вы желаете внести какое-нибудь предложение? — спросил я.

— Бросьте-ка это дело, мистер Холмс, — сказал он, покачивая головой из стороны в сторону. — Знаете, лучше бросьте!

— После понедельника, — ответил я.

— Человек вашего ума должен понимать, что тут возможен только один выход. Вам нужно бросить это дело. Мне доставляло большое умственное наслаждение следить за тем, как вы плетете вашу сеть, и потому я совершенно искренне говорю: мне не хотелось бы прибегнуть к крайним мерам. Вы улыбаетесь, сэр, но уверяю вас, это правда.

— Опасность — это неизбежный спутник моего ремесла, — сказал я.

— Речь идет не об опасности, а о неизбежной гибели, — ответил Мориарти. — Вы стали поперек дороги не одному человеку, а большой могущественной организации. Вы должны сойти с дороги, иначе вы будете раздавлены.

— Боюсь, как бы удовольствие, доставляемое мне нашим разговором, не заставило меня пренебречь важным делом, призывающим меня в другое место, — сказал я вставая.

Он тоже поднялся и молча смотрел на меня, печально покачивая головой.

— Что же, — сказал он. — Мне очень жаль, но я сделал все, что было в моей власти. Мне известны все ходы вашей игры. Вы ничего не сможете сделать до понедельника. Между вами и мною поединок. Вы надеетесь посадить меня на скамью подсудимых. Но, уверяю вас, этому не бывать. Вы надеетесь меня одолеть. Ручаюсь, что вам это никогда не удастся. Если вы достаточно умны, чтобы погубить меня, то будьте уверены, что и я могу вас погубить.

— Вы наговорили мне кучу комплиментов, мистер Мориарти, — возразил я. — Позвольте ответить вам тем же: если бы я был уверен, что смогу вас уничтожить во имя общественного блага, я с радостью согласился бы погибнуть.

— Что ж, не могу вам обещать первого, но обещаю последнее, — проговорил он насмешливо, повернулся ко мне своей сутулой спиной и, несколько раз оглянувшись на меня, вышел из комнаты.

Таково было мое странное свидание с профессором Мориарти. Сознаюсь, оно произвело на меня очень тягостное впечатление. Его точная и мягкая манера выражаться создает впечатление искренности, чего никогда не может сделать простая угроза. Вы, конечно, спросите: отчего не прибегнуть к полицейским мерам? Но ведь дело в том, что удар будет мне нанесен не им самим, а его агентами. И у меня уже есть доказательства, что это будет именно так.

— На вас уже совершили нападение?

— Дорогой Ватсон, профессор Мориарти не из породы людей, которые любят дремать Около полудня я пошел по делу на Оксфорд-стрит. Когда я переходил улицу, на меня стрелою налетел парный фургон. Я успел отскочить на тротуар, и это избавило меня от опасности быть раздавленным насмерть. Фургон мгновенно скрылся. После этого, когда я шел по тротуару Вере-стрит, с крыши одного из домов упал кирпич и разбился на куски у моих ног. Я позвал полицию, мы осмотрели дом. На крыше были сложены кирпичи для ремонта, и полицейские стали меня уверять, что кирпич сбросило ветром.

Конечно, я понимал, в чем дело, но не мог ничего доказать. После этого я нанял кэб и поехал на квартиру к брату, где и провел весь день. Сейчас, когда я шел к вам, на меня напал какой-то негодяй с дубиной. Я сбил его с ног, и полиция его задержала, но могу вам поручиться, что никогда не будет установлена связь между джентльменом, о передние зубы которого я разбил себе руку, и бывшим профессором математики, который в настоящее время, вероятно, решает сложнейшие задачи за десять миль отсюда. Теперь, Ватсон, вы, конечно, уже не удивляетесь, что, войдя к вам, я прежде всего запер ставни и просил у вас разрешения выйти из вашего дома возможно менее заметным ходом.

Мне часто случалось восхищаться смелостью моего друга, но никогда я не восхищался ею так, как в эту минуту, когда он спокойно рассказывал обо всех происшествиях этого ужасного дня.

— Вы останетесь ночевать у меня? — спросил я.

— Нет, мой друг. Я оказался бы опасным гостем. Я уже обдумал план действия, все обойдется благополучно.

Дело настолько подвинуто, что моя помощь уже не нужна; арест может быть произведен без меня, хотя позже мое присутствие, вероятно, понадобится для изобличения. Очевидно, мне всего лучше уехать на некоторое время. Поэтому я был бы очень рад, если бы вы согласились поехать со мной на несколько дней на континент.

— Охотно.

— И вы можете выехать завтра утром?

— Если нужно, могу.

— О да, это очень нужно. Вот вам инструкции, милый Ватсон, и прошу вас выполнять их в точности, так как мы будем вести игру против самого умного мошенника и против самого могущественного синдиката преступников в Европе. Так слушайте! Вы сегодня же отправите свой багаж с надежным человеком на вокзал. Утром пошлите своего лакея за экипажем, но прикажите ему не нанимать ни первого, ни второго кэба из тех, которые он встретит. Вы сядете в экипаж и поедете на Стрэнд к Лоутерскому пассажу; передайте кучеру адрес на клочке бумаги и предупредите его, чтобы он никоим образом не бросал адреса. Приготовьте заранее плату; подъехав к пассажу, быстро выскочите из кэба и бегите через пассаж так, чтобы в четверть десятого быть на другом его конце. За углом вас будет ожидать карета. На козлах будет сидеть человек в черном плаще с воротником, обшитым красным кантом. Он довезет вас до вокзала как раз к отходу поезда, отправляющегося на континент.

— Где я встречусь с вами?

— На станции. Нам оставлено второе купе первого класса.

— Так, значит, мы встретимся в вагоне?

— Да.

Я тщетно убеждал Холмса переночевать у меня. Я понимал, что он не хочет навлечь неприятности на мой дом. Наскоро повторив свою инструкцию, он встал, вышел со мною в сад, перелез через забор на улицу Мортимер, подозвал кэб и уехал.

Утром я в точности исполнил указания Холмса. Извозчик был нанят со всеми предосторожностями. После завтрака я тотчас же отправился к Лоутерскому пассажу. Быстро пробежав через пассаж, я нашел поджидавшую меня карету; на козлах сидел человек большого роста в темном плаще. Я вскочил в экипаж, он ударил лошадь кнутом, и мы помчались на вокзал. Как только я сошел, он сразу же отъехал, даже не взглянув в мою сторону.

Все шло прекрасно. Мой багаж был на месте, и я без труда нашел купе, указанное Холмсом, — это было единственное купе с надписью «занято». Меня тревожило только отсутствие Холмса. До отхода поезда оставалось всего семь минут. Напрасно я искал стройную фигуру моего друга среди отъезжающих и провожающих. Холмса не было. Несколько минут я употребил на то, чтобы помочь почтенному итальянскому патеру, пытавшемуся на ломаном английском языке объяснить носильщику, что его багаж следует отправить через Париж. Затем я вернулся в купе, где застал этого самого патера. Носильщик усадил его ко мне, не обратив внимания на надпись «занято». Бесполезно было объяснять это патеру, так как по-итальянски я говорил еще хуже, чем он по-английски. Я только пожал плечами и продолжал искать в толпе моего друга. Дрожь пробежала у меня по телу, когда я подумал, что причиной его отсутствия могло быть какое-нибудь несчастье, случившееся с ним ночью. Кондуктор уже захлопнул дверцу купе, раздался свисток, как вдруг…

— Бы даже не удостоили меня приветствия, Ватсон!

Я обернулся в неописуемом удивлении. Старый патер повернулся лицом ко мне. В одно мгновенье морщины исчезли, нос отодвинулся от подбородка, нижняя губа подтянулась, рот перестал шамкать, в тусклых глазах загорелся огонек, сгорбленная фигура выпрямилась. Но в следующую же минуту тело опять сгорбилось, и Холмс исчез так же внезапно, как внезапно появился.

— Как вы меня поразили! — воскликнул я.

— Необходимо соблюдать осторожность, — шепнул Холмс. — У меня есть основание предполагать, что они напали на наш след. А! Вот и сам Мориарти!

В это мгновение поезд тронулся Выглянув из окна, я увидел высокого человека, бешено проталкивавшегося через толпу и махавшего рукой, как бы пытаясь остановить поезд. Однако было уже поздно. Поезд ускорял ход, и скоро мы отъехали от станции.

— Благодаря принятым предосторожностям нам все-таки удалось от него отделаться, — смеясь, заметил Холмс.

Он встал, и, сбросив сутану2 и шляпу, положил их в свой саквояж.

— Вы видели утренние газеты, Ватсон?

— Нет.

— Значит вы ничего не знаете о том, что случилось на Бейкер-стрит?

— На Бейкер-стрит?

— Да! Ночью подожгли нашу квартиру, но большого вреда не причинили.

— Но ведь это невыносимо, Холмс!

— Должно быть, после ареста парня с дубиной они совершенно потеряли мой след и им пришло в голову, что я вернулся на ночь домой. Однако они, по-видимому, выследили вас, и потому Мориарти явился на станцию. Не допустили ли вы какого-нибудь промаха?

— Я в точности следовал вашим указаниям.

— Нашли карету?

— Да, экипаж ожидал меня.

— Вы узнали кучера?

— Нет.

— Это мой брат Майкрофт. В подобного рода случаях хорошо иметь своего человека, чтобы не посвящать наемных людей. Но надо подумать, что нам делать с Мориарти.

— Поскольку мы едем экспрессом, расписание которого согласовано с расписанием парохода, мне кажется, он никак не сможет нас нагнать и выследить.

— Вы, очевидно, не поняли меня, Ватсон, когда я говорил вам, что Мориарти по уму и находчивости не уступает мне. Не можете же вы допустить, чтобы, преследуя кого-нибудь, я встал в тупик перед таким ничтожным препятствием. Отчего же вы допускаете это в отношении его?

— Но что же он сделал?

— То же, что сделал бы я.

— А что бы вы сделали?

— Заказал бы экстренный поезд.

— Но ведь это все равно будет поздно.

— Ничуть. Наш поезд останавливается в Кентербери и прибывает по крайней мере за четверть часа до отхода судна. Там он нас и догонит.

— Можно подумать, что преступники мы, а не он. Прикажите арестовать его немедленно по приезде.

— Это значило бы погубить работу трех месяцев. Мы бы поймали крупную рыбу, а мелкая тем временем ушла бы из сетей. В понедельник мы захватим всех. Нет, арест недопустим.

— Что же нам делать?

— Мы выйдем в Кентербери.

— А затем?

— Затем по соединительной ветке проедем в Ньюхавен, а оттуда в Дьепп. Мориарти опять сделает то же, что сделал бы на его месте я. Он проедет в Париж, заметит наш багаж и будет поджидать нас два дня в камере хранения багажа. Мы же тем временем приобретем пару новых портпледов и спокойно проедем в Швейцарию через Люксембург и Базель.

Я слишком большой любитель путешествий, чтобы меня могла смутить потеря багажа, но признаюсь, что мне было неприятно скрываться и укрываться от преступника, на счету которого столько страшных преступлений. Однако я не сомневался, что Холмс лучше меня понимает положение. Мы вышли в Кентербери и узнали, что поезд в Ньюхавен отходит только через час.

Я опечаленным взглядом смотрел вслед быстро удалявшемуся поезду, когда Холмс, дернув меня за рукав, показал на линию железной дороги.

— Видите? Уже! — сказал он.

Вдали на фоне Кентских лесов виднелась тонкая струйка дыма. Через минуту мы увидели мчавшийся паровоз с одним вагоном. Мы едва успели укрыться за грудой багажа, как поезд с грохотом пролетел мимо, обдав нас горячим паром.

— Вот он проезжает мимо, — сказал Холмс. — Как видите, догадливость нашего приятеля тоже имеет границы.

— А что бы он сделал, если бы ему удалось нас нагнать?

— Он, конечно, попытался бы меня убить. Теперь вопрос, — позавтракать ли нам здесь или подождать, пока мы доберемся до буфета в Ньюхавен?

Ночью мы приехали в Брюссель, провели там два дня, а на третий отправились в Страсбург. В понедельник утром Холмс телеграфировал лондонской полиции и вечером, вернувшись в гостиницу, мы нашли ожидавший нас ответ. Холмс разорвал телеграмму и с проклятием швырнул ее в камин.

— Этого следовало ожидать! — простонал он. — Мориарти бежал.

— Бежал?

— Да! Поймали всю шайку за исключением Мориарти. Мне казалось, я дал им в руки все нити. Вам лучше вернуться в Лондон, Ватсон.

— Почему?

— Теперь я опасный товарищ. Этот человек проиграл дело своей жизни. Он употребил все свои силы на то, чтобы отомстить мне. Он сказал мне об этом во время нашего свидания, и он постарается выполнить свою угрозу. Я очень советую вам вернуться к своим делам, Ватсон.

Конечно, я не мог покинуть моего друга в опасности.

Мы полчаса спорили в столовой гостиницы и в ту же ночь поехали дальше, в Женеву.

Целую неделю мы бродили по прелестной долине Роны и затем, через проход Жемми, еще покрытый глубоким снегом, добрались через Интерлакен до Мейрингена. Места были восхитительные, но я ясно видел, что Холмс ни на мгновение не забывает о тени, омрачавшей его жизнь. В альпийских деревушках, на уединенных горных дорогах, всюду по его взгляду, пристально устремленному на каждого прохожего, я видел, что он уверен в неотвратимой опасности, следующей за нами по пятам.

Я помню, как однажды, когда мы проходили через Жемми и шли берегом меланхоличного озера Лаубен, с вершины горы оторвалась огромная каменная глыба и скатилась позади нас в озеро. В мгновенье ока Холмс подбежал к горе и, поднявшись на вершину, стал осматриваться кругом. Тщетно проводник уверял его, что весною падение каменных глыб — обычное явление в этих местах. Холмс ничего не ответил, но посмотрел на меня взглядом человека, предчувствия которого оправдываются.

Несмотря на крайнюю настороженность, он никогда не бывал в подавленном настроении. Напротив, я не помню, чтобы когда-нибудь видел его таким веселым. Он постоянно возвращался к разговору о том, что если бы ему удалось избавить общество от Мориарти, он с радостью закончил бы свою карьеру.

— Мне кажется, я могу сказать, что не совсем без пользы прожил свою жизнь, Ватсон, — говорил он. — Если бы моя жизнь закончилась сегодня, я мог бы на нее оглянуться с чувством удовлетворения. Я принимал участие в тысяче с лишним дел и не помню ни одного случая, где бы я помогал неправой стороне. Ваши записки, Ватсон, будут закончены в тот день, когда я увенчаю свою карьеру поимкой или уничтожением самого умного и самого опасного преступника в Европе.

Остальное я расскажу в кратких словах.

3 мая мы достигли маленькой деревушки Мейринген и остановились в гостинице «Englischer-Hof», которую содержал Петер Штейлер-старший. Это был смышленый человек, отлично говоривший по-английски, так как он три года прослужил кельнером в Лондоне. По его совету 4 мая мы отправились на прогулку в горы, с тем. чтобы переночевать в деревушке Розенлау. Хозяин советовал нам непременно посмотреть водопад Рейхенбах; для этого надо было на половине подъема свернуть немного в сторону.

Это, действительно, страшное место. Вздувшийся от таяния снегов горный поток низвергается в глубокую пропасть, и брызги поднимаются из нее вверх, словно дым горящего дома. Пропасть, в которую падает поток, окружена черными, как уголь, скалами. Она суживается, образуя колодец, где на неизмеримой глубине кипит вода, с силой выбрасываемая вновь на зубчатые края горы. Кружится голова от несмолкаемого грохота и движения воды, беспрерывно низвергающейся в пропасть, и от густой завесы брызг, вечно волнующейся и поднимающейся вверх. Мы стояли у края пропасти, глядели на сверкающую воду, разбивающуюся далеко внизу о черные скалы, и прислушивались к таинственным звукам, вылетавшим из бездны.

Тропинка проложена полукругом, для того чтобы можно было лучше видеть водопад, но затем она круто обрывается, и путешественнику приходится возвращаться тою же дорогой, какой он пришел. Только что мы собирались повернуть обратно, как увидели молодого швейцарца, бегущего к нам навстречу с письмом в руках. На конверте я заметил штамп отеля, в котором мы остановились. Письмо было от хозяина отеля и адресовано мне. Штейлер писал, что через несколько минут после того, как мы ушли на прогулку, в отель прибыла какая-то англичанка в последнем градусе чахотки. Зиму она провела в Давосе3, а теперь ехала к своим друзьям в Люцерн. По пути у нее хлынула горлом кровь. Вероятно, ей остается прожить всего несколько часов, но для нее было бы большим утешением видеть близ себя врача-англичанина, и если я могу вернуться… и так далее и так далее. Добряк Штейлер добавлял в постскриптуме, что счел бы мое согласие большим одолжением, так как он вполне сознает лежащую на нем ответственность, а больная решительно отказалась от услуг швейцарского врача.

Конечно, я не мог отказать в просьбе соотечественнице, умирающей на чужбине. Но мне не хотелось оставить Холмса одного. Наконец, мы решили, что с ним, в качестве проводника и спутника, останется молодой швейцарец, а я вернусь в Мейринген. Мой друг намеревался пробыть еще некоторое время у водопада, а затем медленно спуститься к деревушке Розенлау, куда я должен был тоже придти к вечеру. Обернувшись, я увидел, что Холмс стоит, прислонясь к скале, и, сложив руки на груди, смотрит на несущийся поток. Больше мне не суждено было видеть моего друга.

Спустившись с горы, я еще раз оглянулся. С этого места не виден был водопад, но я разглядел дорожку, ведущую к нему с горы. По ней быстро шел какой-то человек. Его темный силуэт отчетливо выделялся на зеленом фоне. Я отметил его фигуру, его быстрый шаг, но скоро забыл о нем.

Через час с небольшим я дошел до отеля в Мейрингене. Старик Штейлер стоял на крыльце.

— Ну что? Надеюсь, ей не хуже? — спросил я поспешно.

На лице хозяина я заметил крайнее недоумение, и сердце замерло у меня в груди.

— Вы не писали этой записки? — спросил я, доставая из кармана письмо. — У вас в отеле нет больной англичанки?

— Нет и не было, — ответил он. — Однако на конверте адрес отеля! A-а! Наверное, эту записку написал высокий англичанин, приехавший после того, как вы ушли. Он говорил…

Но я уже не слушал объяснений хозяина. В паническом ужасе я бежал по деревенской улице к тропинке, по которой только что спустился. Несмотря на все мои усилия, прошло два часа, прежде чем я снова достиг водопада. Альпийская палка Холмса попрежнему стояла у скалы, куда он поставил ее при мне. При виде этой палки я похолодел и чуть не лишился чувств. Холмса не было, и он не ушел в Розенлау. Он оставался на этой узкой тропинке, с одной стороны которой высились отвесные скалы, а с другой — зияла бездонная пропасть; он оставался здесь, пока его не настиг враг. Молодой швейцарец тоже исчез. Вероятно, он был нанят Мориарти и ушел, оставив врагов с глазу на глаз. Что же произошло потом? Кто мог знать, что произошло потом?

Минуты две я стоял, как громом пораженный. Потом я стал припоминать метод Холмса и попытался применить его, чтобы восстановить разыгравшуюся трагедию. Увы! Это было очень легко. Во время последнего нашего разговора мы не дошли до конца тропинки, и альпийская палка Холмса указывала место, где мы остановились. На конце тропинки были отчетливо видны два ряда следов человеческих ног, — они шли от меня. Обратных следов не было видно. На расстоянии нескольких ярдов от конца тропинки сырая от брызг воды почва была вытоптана и превратилась в грязь, кусты терновника и папоротника, окаймлявшие пропасть, были вырваны. Я лег ничком и стал смотреть вниз. Стемнело, и я видел только блестящие от сырости черные скалы, а глубоко внизу — сверкавшие, разлетавшиеся брызги воды. Я крикнул, но в ответ до моего слуха донесся только загадочный рев водопада.

Однако мне суждено было получить последний привет от моего товарища и друга. Я уже говорил, что его альпийская палка осталась прислоненной к нависшей над тропинкой скале. На вершине скалы я заметил что-то блестящее и, протянув руку, достал серебряный портсигар, который Холмс всегда носил при себе. Когда я поднял портсигар, на землю упала лежавшая под ним записка. Это были три листка из записной книжки Холмса, адресованные мне. Как характерную черту моего друга, отмечу, что выражения были так же точны, а почерк так же тверд и разборчив, как если бы записка была написана Холмсом в его кабинете.

«Милый Ватсон, — писал Холмс, — имею возможность написать вам эти строки благодаря любезности мистера Мориарти, который ожидает меня для окончательного решения некоторых вопросов, возникших между нами. Он вкратце рассказал мне, как ему удалось ускользнуть от английской полиции и узнать о нашем местопребывании. Эти факты, только подтверждают мое высокое мнение об его уме. Я рад, что буду иметь возможность освободить общество от Мориарти, хотя боюсь, что заплачу за это ценою, которая опечалит моих друзей и особенно Вас, дорогой Ватсон. Но ведь я говорил вам, что моя карьера достигла кульминационной точки и что я не мог ожидать лучшего конца. Должен вам признаться, — я был убежден, что письмо из Мейрингена — просто ловушка, и отпустил вас, предвидя то, что случилось. Скажите следователю Патерсону, что бумаги, нужные для разоблачения шайки, хранятся в ящике «М» в синем конверте с надписью «Мориарти». Перед отъездом из Англии я сделал все распоряжения относительно своего имущества и оставил их у моего брата Майкрофта. Прошу вас передать мой привет миссис Ватсон и верить в искреннюю преданность

Вашего Шерлока Холмса».

Все остальное можно досказать в нескольких словах. Нет никакого сомнения в том, что борьба закончилась так, как она должна была закончиться, то есть оба противника упали в пропасть, обхватив друг друга. Всякая попытка найти тела была признана совершенно безнадежной, и там, на дне пенящегося водоворота, обрели вечный покой опаснейший из преступников своего времени и искуснейший из борцов с нарушителями закона. Молодой швейцарец исчез; не сомневаюсь в том, что это был один из многочисленных агентов, исполнявших поручения Мориарти. Что касается шайки, то многие, вероятно, помнят записку, в которой Холмс подробно описывал ее организацию и тот гнет, под которым держал ее умерший руководитель. На процессе личность этого ужасного человека не была достаточно выяснена, и если мне пришлось теперь разоблачить его жизнь, то это вызвано теми недобросовестными защитниками, которые, чтобы обелить память преступника, чернили того, кого я всегда буду считать благороднейшим и умнейшим из всех известных мне людей.

  1. Бином Ньютона — алгебраическая формула.
  2. Сутана — одежда католического священника.
  3. Давос — высокогорный курорт в Альпах.
Оцените статью
Добавить комментарий