Человек со вздернутой губой (The Man with the Twisted Lip) — детективная история Артура Конан Дойла из первого сборника рассказов Приключения Шерлока Холмса
***
Иза Уитней был страстным курильщиком опиума. Еще в студенческие годы, начитавшись Де-Кинсея, который описал ощущения и грезы курильщика опиума, Иза пропитал свой табак опиумом, чтобы добиться такого же эффекта. Он, как и многие другие, убедился, что легче приобрести привычку, чем от нее освободиться; Иза стал рабом своей страсти и вызывал отвращение и жалость друзей и родных.
Однажды, — это было в июне 1889 года, — ко мне позвонили в тот час, когда человек, взглянув на часы, начинает позевывать.
— Наверное, пациент! — сказала жена. — Тебе придется ехать к больному.
Я заворчал, так как только что возвратился после утомительного дня.
Мы услышали внизу торопливый разговор и быстрые шаги по линолеуму. Дверь открылась, и вошла женщина в темном платье, под черной вуалью.
— Простите мой поздний визит, — начала она, но затем подбежала к моей жене и, обняв ее, зарыдала у нее на плече.
— Кэт Уитней! — воскликнула моя жена, откинув вуаль с лица гостьи. — Я тебя не узнала.
— Я в полном отчаянии и потому пришла к тебе.
— Ты хорошо сделала. Садись поуютнее и расскажи, что случилось. Может быть, хочешь, чтобы я отослала Джэмса спать?
— Пет, нет! Мне нужен совет врача и его помощь. Это насчет Изы. Он два дня не возвращался домой. Я боюсь, не случилось ли с ним чего-нибудь.
Она не в первый раз говорила о своем муже со мною как с врачом, с моей женою как со школьной подругой; мы старались ее успокоить. Я спросил: знает ли она, где находится ее муж? Нельзя ли попытаться привести его домой?
По-видимому, это было возможно. Она знала, что в последнее время он ходил курить опиум в один притон курильщиков на окраине Уэст-Энда. До сих пор он никогда не пропадал больше, чем на один день, но на этот раз он отсутствовал двое суток и, наверное, валялся среди гаванского сброда, дыша отравой. Кэт была уверена, что его можно найти в «Золотом баре», на Верхней Свандамской аллее. Но что ей делать? Не может же она, молодая, робкая женщина, явиться туда и увести своего мужа.
Я предложил сопровождать ее. Но затем подумал, что ей вовсе незачем идти. Один я лучше справлюсь. Я обещал доставить Изу домой не позже, чем через два часа, если найду его в указанном ею месте, и через десять минут мчался в Ист-Энд.
Первый этап моей авантюры не представлял никаких трудностей. Верхняя Свандамская аллея тянется вдоль пристаней северного берега Темзы к востоку от Лондонского моста. Между лавкой старьевщика и портерной я нашел «Золотой бар», в который вела крутая лестница, спускавшаяся в подвальное помещение. Приказав кучеру ждать, я спустился по ступеням, стертым беспрерывным топаньем пьяных ног; при свете мигающей масляной лампы над входом я нашел дверь и оказался в длинной низкой комнате, наполненной тяжелым дымом опиума и заставленной деревянными койками.
В полумраке можно было разглядеть очертания тел, лежащих в фантастических позах: согнутые колени, сутулые плечи, запрокинутые головы, торчащие вверх подбородки, темные, лишенные блеска глаза, обращенные на нового посетителя. В общем мраке поблескивали маленькие красные огоньки, то яркие, то слабые, — это горел опиум в чашечках металлических трубок. Почти все курильщики лежали молча, лишь немногие бормотали что-то про себя или разговаривали тихими, монотонными голосами, не обращая внимания на слова собеседника. В конце комнаты стояла небольшая жаровня с горящими углями, рядом на трехногом деревянном стуле сидел высокий худой старик; опустив голову на руки и упершись локтями в колени, он смотрел в огонь.
Когда я вошел, смуглый малаец-слуга поспешил мне навстречу с трубкой и с порцией опиума; он указал мне на свободную койку.
— Благодарю вас, я не собираюсь оставаться, — сказал я. — Здесь мой приятель, Иза Уитней, я хочу с ним переговорить.
Справа от меня кто-то зашевелился, я услышал восклицание и, вглядевшись в полумрак, увидел бледного, худого, всклоченного Уитнея, уставившегося на меня.
— Бог мой, Ватсон! — проговорил он. — Скажите Ватсон, который час?
— Почти одиннадцать.
— Какой день?
— Пятница, 19 июня.
— Боже милостивый! А я-то думал — среда. Конечно, среда. Зачем вы стараетесь меня напугать? — Он уронил голову на руки и начал всхлипывать.
— Говорю вам, что сегодня пятница. Ваша жена ждет вас два дня. Стыдитесь!
— Я и стыжусь. Но вы сошли с ума, Ватсон, потому что я провел здесь всего несколько часов: я выкурил три трубки, четыре трубки, — я забыл сколько, но я пойду с вами. Я не хочу доставлять беспокойство Кэт, бедной маленькой Кэт. Дайте мне руку! У вас есть кэб?
— Да, кэб ждет у входа.
— Я сяду в кэб, но я, наверное, должен хозяину. Узнайте, сколько я должен, Ватсон. Я совсем размяк. Я ничего не могу сделать сам.
Разыскивая хозяина, я шел между двумя рядами курильщиков. Поравнявшись с высоким человеком, сидевшим у жаровни, я почувствовал, что кто-то дернул меня за полу, и услышал тихий шепот: «Пройдите мимо меня, а затем оглянитесь». Я отчетливо расслышал эти слова и посмотрел вниз. Эти слова мог произнести только старик у жаровни, но он сидел, как прежде, погруженный в свои мысли, очень худой, очень морщинистый, согбенный годами, с трубкой для опиума, которая выскользнула из его усталых рук и лежала у него на коленях. Я сделал два шага и оглянулся. Я едва подавил крик изумления. Старик повернулся так, что никто, кроме меня, не мог его видеть. Его формы вдруг округлились, морщины исчезли, тусклые глаза зажглись огнем, и передо мной, смеясь над моим удивлением, сидел не кто иной, как Шерлок Холмс. Он сделал мне едва заметный знак, чтобы я приблизился, и в то же мгновение, повернувшись лицом к курильщикам, обратился в хилого, слюнявого старца.
— Холмс, — прошептал я, — что вы делаете в этом притоне?
— Говорите тише! У меня отличный слух. Если вы избавитесь от своего обалделого приятеля, я буду рад побеседовать с вами.
— У дверей ждет кэб.
— Тогда отошлите этого субъекта домой в кэбе. Ему ничего не сделается. А кроме того, пошлите записку вашей жене и предупредите ее, что остались со мной. Если вы обождете на улице, я присоединюсь к вам через пять минут.
Трудно было в чем-нибудь отказать Холмсу. Я считал, что, водворив Уитнэя в кэб, я, в сущности, выполнил свою миссию, для себя же не мог желать ничего лучшего, чем общество моего друга. Я быстро написал записку, заплатил по счету и усадил Уитнэя в экипаж. Очень скоро из притона вышел дряхлый старик, и я пошел за ним. Два квартала он плелся, шаркая ногами, согнувшись в три погибели, затем, быстро оглядевшись, выпрямился и весело рассмеялся.
— Вы, наверное, думаете, Ватсон, что я пристрастился к опиуму?
— Во всяком случае, я удивился, встретив вас там.
— Не больше, чем я, встретив вас.
— Я пришел, чтобы разыскать друга.
— А я, чтобы выследить врага.
— Врага?
— Да, одного из моих прирожденных врагов или, лучше сказать, мою добычу. Короче говоря, Ватсон, я занят интереснейшим расследованием и надеялся найти какую-нибудь нить в бессвязном бормотании этих одуревших курильщиков, как это мне не раз удавалось. Если бы меня узнали в этом притоне, со мною бы живо разделались, потому что хозяин, Ласкар, поклялся отомстить мне за прошлое. В задней части здания, у угла пристани, есть люк, через который в безлунные ночи выброшено в Темзу много странных вещей.
— Что вы хотите сказать? Не тел же?
— Вот именно тел, Ватсон. Мы были бы богачами, если бы получили по тысяче фунтов за каждого загубленного в этом притоне. Это самое гнусное место на всем берегу, и я боюсь, что Невилль Сент-Клэр попался в эту ловушку. Но наша двуколка должна быть где-то здесь. — Он положил в рот два пальца и свистнул. Ему ответил издали такой же свист, за которым последовал стук колес и подков.
— Ну, Ватсон, вы поедете со мною, не правда ли? — сказал Холмс, когда в темноте показался экипаж, боковые фонари которого отбрасывали два снопа желтого света. — Не правда ли, вы поедете со мною?
— Если я могу вам быть полезен.
— О, верный товарищ всегда полезен. Моя комната в «Кедрах» рассчитана на двоих.
— В «Кедрах»?
— Да. Это дом мистера Сент-Клэра. Я тем остановился на время розысков.
— Но где же это?
— Около Ли, в Кенте. Нам предстоит проехать семь миль.
— Но я ровно ничего не понимаю.
— Естественно! Я все вам объясню. Садитесь! Отлично, Джон, мы доедем сами. Вот вам полкроны. Завтра, около одиннадцати, ждите меня. Давайте вожжи!
Он стегнул лошадь хлыстом, и мы помчались по бесконечным темным, пустынным улицам; они становились все шире, пока, наконец, мы не выехали на мост.
По ту сторону реки простирался пустырь, загроможденный кирпичом и известью: тишину его нарушали только тяжелые, равномерные шаги полисмена или песни и крики запоздалых гуляк. Холмс сидел молча, с опущенной на грудь головой; он был погружен в размышления. Так мы проехали несколько миль и достигли района пригородных вилл. Холмс встряхнулся, пожал плечами и зажег трубку, с жестом человека, который убедился в правильности своих действий.
— У вас есть чудесный дар молчания, Ватсон, — сказал он. — Это делает вас незаменимым спутником. Мне необходимо с кем-нибудь поговорить, — ведь мои собственные мысли мало радостны. Я обдумывал, что я скажу этой милой женщине, когда она встретит меня у дверей.
— Но я еще ничего не знаю!
— Я успею вам все рассказать до конца нашего пути. В этом деле есть множество нитей, но я как-то не могу найти концов. Я изложу вам ясно и точно все, и, может быть, Ватсон, вы уловите искру света там, где я вижу сплошной мрак.
— Начинайте!
— Несколько лет тому назад, в мае 1884 года, в Ли появился джентльмен, Невилль Сент-Клэр, располагавший, по-видимому, средствами. Он арендовал большую виллу, разбил на участке прелестный сад и жил на широкую ногу. Постепенно он завел друзей и в 1887 году женился на дочери местного пивовара, от которой имеет теперь двух детей. Он не служил, но интересовался делами нескольких компаний. Каждое утро он ездил в Лондон и возвращался поездом в 5 часов 14 минут со станции на Каннон-стрит. Мистеру Сент-Клэру 37 лет; это человек умеренный, отличный муж, любящий отец, приятный собеседник. Могу добавить, что, насколько мне удалось установить, все его долги составляют 88 фунтов 10 шиллингов, между тем, как на его счете в Лондонском банке лежит 220 фунтов. Поэтому нет основания думать, что его угнетали денежные заботы.
В понедельник мистер Невилль Сент-Клэр уехал в город раньше обыкновенного; уезжая, он сказал, что ему надо побывать по двум важным делам и что он привезет своему сынишке ящик с кубиками. Совершенно случайно в этот самый день его жена, сразу после его отъезда, получила телеграмму с сообщением, что в конторе Абердинского пароходного общества лежит присланная на ее имя ценная посылка. Контора Общества помещается на Фресно-стрит, пересекающей Верхнюю Свандамскую аллею, где вы меня сегодня застали. Миссис Сент-Клэр поехала после завтрака в Лондон, сделала кое-какие покупки и ровно в 4 часа 35 минут, возвращаясь на станцию, оказалась на Свандамской аллее. Вы следите за моим рассказом?
— Все очень ясно.
— Если вы помните, в понедельник было очень жарко, и миссис Сент-Клэр шла медленно, оглядываясь по сторонам, в надежде увидеть кэб, так как ей не по душе был квартал, куда она попала. Внезапно она услышала восклицание или крик и похолодела, увидев в окне второго этажа своего мужа. Он смотрел на нее и, как ей показалось, делал ей знаки. Окно было открыто, она ясно видела лицо мужа, страшно взволнованное. Он как будто хотел что-то объяснить, но затем исчез так внезапно, как если бы его оттащили назад. Ее поразила одна мелочь. Он был в темном костюме, в котором уехал утром, но без воротничка и без галстука.
Уверенная, что с мужем что-то случилось, она сбежала по ступенькам вниз, так как другого входа не было, и попала в тот самый притон, где вы меня застали; она пробежала через комнату, чтобы найти лестницу, ведущую в верхний этаж. Но у лестницы ее встретил этот негодяй Ласкар, он оттолкнул ее и с помощью какого-то датчанина выставил на улицу. Почти обезумев от страшных догадок, миссис Сент-Клэр бросилась бежать по аллее и, на свое счастье, встретила на Фресно-стрит патруль констеблей, совершавший обход с инспектором полиции. Инспектор и два констебля проводили ее обратно. Несмотря на сопротивление Ласкара, они проникли в комнату, в окне которой миссис Сент-Клэр видела мужа. Они не обнаружили никаких следов Сент-Клэра и во всем этаже не нашли никого, кроме отвратительного с виду калеки, который, по-видимому, здесь живет. Оба, калека и Ласкар, клялись, что кроме них никого здесь не было. Они так настойчиво это утверждали, что инспектор полиции подумал было, что миссис Сент-Клэр просто почудилось, но вдруг она с криком бросилась к небольшому деревянному ящичку, стоявшему на столе. Она открыла крышку. Из ящика посыпались кубики: это была игрушка, которую Сент-Клэр обещал привезти сыну.
Ящик с кубиками и явное смущение калеки заставили инспектора отнестись к делу серьезнее. В комнатах был произведен тщательный обыск, результаты которого указывали на страшное преступление. Первая комната, обставленная, как гостиная, вела в маленькую спальню, выходившую на заднюю сторону одной из пристаней. Между пристанью и окном спальни есть узкая полоска земли, сухая во время отлива, но во время прилива покрытая водою на четыре, четыре с половиной фута. При осмотре спальни на подоконнике были обнаружены следы крови, отдельные капли найдены также и на деревянном полу. В первой комнате за занавеской была сложена вся одежда Сент-Клэра, кроме пальто, — здесь оказались ботинки, носки, шляпа и часы. На одежде не обнаружено никаких следов насилия. Очевидно, Невилля выбросили через окно; трудно было рассчитывать на то, что Невилль мог спастись вплавь, так как трагедия разыгралась в момент самого высокого прилива.
Теперь о негодяях, которые, по-видимому, непосредственно связаны с этим преступлением. Ласкар — человек с очень темным прошлым, но в истории с мистером Сент-Клэром Ласкар был лишь соучастником преступления. Ведь он оказался внизу через несколько секунд после появления Сент-Клэра у окна. Ласкар утверждал, что решительно ничего не знает о делах своего жильца и что он не может объяснить, каким образом за занавеской оказалась одежда пропавшего джентльмена.
Теперь перейдем к калеке, живущему над притоном. Он, конечно, присутствовал при катастрофе. Его зовут Хюг Бун, и его отталкивающее лицо знакомо всякому, кто часто бывает в Сити. Это профессиональный нищий, хотя для вида он торгует восковыми спичками. На Среднидль-стрит, на левой стороне, стена дома образует небольшой угол. Там этот Хюг ежедневно сидит, скрестив ноги, с несколькими коробками спичек на коленях; он представляет такое жалкое зрелище, что пенни дождем сыплются в грязную кожаную шапку, лежащую перед ним на панели. Я не раз наблюдал за этим субъектом, не думая, что мне предстоит завести с ним деловое знакомство, и поражался богатой жатве, собираемой им в короткое время. У него такая наружность, что нельзя пройти мимо, не заметив его. Оранжево-рыжие вихры, бледное лицо, изуродованное ужасным шрамом, вздернувшим верхнюю губу, подбородок бульдога и темные проницательные глаза, странно контрастирующие с цветом волос, — все это выделяет его из массы нищих; поражает также и остроумие, с каким он отвечает на любую шутку прохожих. Теперь я узнал: этот человек живет над притоном Ласкара, и он последний видел пропавшего джентльмена.
— Но ведь Хюг калека! — заметил я. — Что он мог сделать одной рукой с человеком в расцвете лет?
— Он калека в том отношении, что у него одна рука, но в остальном он, по-видимому, сильный, хорошо упитанный парень. Вы, Ватсон, как врач, знаете, конечно, по опыту, что недостаточность одной части тела часто компенсируется исключительной силой остальных.
— Пусть так. Продолжайте ваш рассказ.
— Миссис Сент-Клэр при виде крови на подоконнике лишилась чувств, и полицейский проводил ее в кэбе домой, так как ее присутствие не требовалось при расследовании. Инспектор Бартон, которому поручено следствие, очень тщательно осмотрел комнаты, но не нашел ничего, что бы могло пролить свет на это дело. Он допустил ошибку, не арестовав сразу же Буна, который в течение нескольких минут оставался на свободе и мог общаться с Ласкаром. Эта ошибка была скоро исправлена: Буна задержали, обыскали, но не нашли ничего, что бы служило против него уликой. Правда, на правом рукаве рубашки были обнаружены пятна крови, но он указал на безымянный палец, порезанный у ногтя. Он добавил, что перед тем стоял у окна, и обнаруженные на подоконнике пятна крови, несомненно, следы порезанного пальца. Бун упорно твердил, что никогда не видел мистера Невилля Сент-Клэра, и не меньше полиции недоумевает, как могли оказаться в его комнате вещи этого джентльмена. Относительно утверждения миссис Сент-Клэр, будто она видела своего мужа в окне комнаты, Бун заявил, что ей это просто почудилось. Его отправили в отделение полиции, а инспектор остался в комнате, в надежде, что отлив откроет какую-нибудь нить для дальнейших розысков.
И он не ошибся, — он нашел как раз то, что боялся найти, — не Невилля Сент-Клэра, а его пальто, оставшееся на берегу после отлива. И как вы думаете, Ватсон, что они обнаружили в карманах пальто?
— Не могу себе представить.
— Да, это трудно угадать. Все карманы были набиты медяшками. Инспектор насчитал четыреста двадцать пенни и двести семьдесят полпенни. Не мудрено, что пальто не было унесено отливом. Другое дело — труп человека. Между пристанью и домом сильный водоворот. Вполне вероятно, что нагруженное пальто осталось, а голое тело было смыто водой.
— Но вы сказали, что всю одежду нашли в комнате. Возможно ли допустить, чтобы на человеке было надето только пальто?
— Нет, Ватсон, но можно найти правдоподобное объяснение этим фактам. Представьте себе, что Бун выбросил голого Невилля Сент-Клэра в окно. Никто этого не видел. Что должен был предпринять Бун? Избавиться от одежды, служащей уликой. Он хватает пальто, хочет его выбросить и вдруг соображает, что пальто не потонет. У него мало времени, — он слышит внизу шум борьбы, крик женщины, пытающейся подняться по лестнице; возможно, от своего сообщника Ласкара он узнал, что на улице полиция. Он спешит, бросается к мешку, где хранит плоды своего нищенства, и набивает медяками все карманы пальто, чтобы оно затонуло. Он выбрасывает в окно пальто и сделал бы то же самое и с остальной одеждой, если бы не услышал внизу шум шагов; ему хватило времени только на то, чтобы закрыть окно, прежде чем явилась полиция.
— Это звучит правдоподобно.
— За неимением лучшего, мы примем это за рабочую гипотезу. Бун, как я вам говорил, был арестован и препровожден в отделение полиции, но в прошлом за ним нет никаких провинностей. Его знали уже много лет как профессионального нищего, и он, по-видимому, вел тихое и скромное существование. Так обстоит дело; как попал Невилль в этот притон, что с ним там случилось, где он теперь и какое отношение имеет Бун к его исчезновению, — все это так же непонятно, как было в самом начале…
Пока Шерлок Холмс посвящал меня в это странное сплетение событий, мы успели пересечь окраину города и, оставив позади разбросанные дома, выехали на дорогу, окаймленную с обеих сторон изгородью.
— Здесь начинается Ли, — заметил мой спутник. — Мы проехали через три английские графства: выехали из Миддльсекса, пересекли Сюррей и закончили свою экспедицию в Кенте. Видите свет за деревьями? Это «Кедры», и возле той лампы сидит женщина, чуткий слух которой уже уловил цоканье копыт нашей лошади.
— Но отчего вы не ведете это расследование, оставаясь у себя на Бейкер-стрит? — спросил я.
— Потому что есть много таких вопросов, которые я должен выяснить здесь на месте. Миссис Сент-Клэр любезно предоставила мне отличную комнату, и вы можете не сомневаться, что она будет рада оказать гостеприимство моему другу и коллеге. Ну, вот мы и приехали!
Мы остановились перед большой виллой, расположенной в саду. Мальчик-конюх взял нашу лошадь под уздцы. Выйдя из экипажа, я последовал за Холмсом по узкой, усыпанной гравием дорожке. В дверях дома нас встретила маленькая белокурая женщина в легком шелковом платье, отделанном у шеи и кистей рук розовым шифоном.
— Ну, как? — спросила она нетерпеливо. — Ну, как? — Увидя нас двоих, она издала радостное восклицание, перешедшее в стон, когда мой спутник покачал головой и пожал плечами. — Ничего хорошего?
— Ничего.
— Ничего плохого?
— Тоже ничего.
— Слава богу и за это! Но входите. Вы, должно быть, измучились.
— Это мой друг, доктор Ватсон, — представил меня Холмс. — Он оказывал мне существенную помощь во многих расследованиях, и сегодня счастливый случай позволил мне захватить его с собою и привлечь к этому делу.
— Я очень рада вас видеть, — сказала миссис Сент-Клэр, радушно пожимая мою руку.
Когда мы вошли в хорошо освещенную столовую, где нас ждал холодный ужин, миссис Сент-Клэр обратилась к моему другу:
— Мистер Шерлок Холмс, — сказала она, — я хотела бы задать вам один или два вопроса, на которые прошу ответить мне прямо.
— Пожалуйста.
— Не бойтесь за меня, — я не истеричка и не склонна к обморокам. Я просто хочу услышать ваше искреннее мнение…
— Насчет чего?
— Думаете ли вы в глубине души, что Невилль жив? Шерлок Холмс был смущен этим вопросом.
— Говорите откровенно! — повторила она.
— Откровенно говоря, я не думаю, чтобы он был жив.
— Вы думаете, он умер?
— Да, я так думаю.
— Убит?
— Этого я не утверждаю. Возможно, что убит.
— А в какой день он погиб?
— В понедельник.
— Тогда не будете ли вы любезны объяснить мне, каким образом я получила от него сегодня это письмо?
Шерлок Холмс вскочил со своего стула, словно через него прошел гальванический ток.
— Что? — закричал он.
— Да, сегодня! — Она улыбалась, держа в руке листок бумаги.
— Разрешите мне посмотреть?
— Конечно!
Холмс нетерпеливо вырвал из рук миссис Сент-Клэр письмо, расправил его на столе, поднес к свету и стал внимательно исследовать. Я смотрел через его плечо. Конверт был очень грубый, со штемпелем Грэвзендского почтового отделения и с датой вчерашнего дня, так как было далеко за полночь.
— Грубый почерк! — пробормотал Холмс. — Это, конечно, не почерк вашего мужа.
— На конверте — нет, но письмо написано им.
— Кто бы ни писал этот адрес на конверте, ему, прежде чем его написать, пришлось пойти и узнать.
— Почему вы так думаете?
— Имя, как вы видите, написано совершенно черными чернилами, которые высохли сами собою. Все остальное сероватого цвета, и это указывает на применение промокательной бумаги. Если бы все было написано сразу, то все было бы одного цвета. Человек написал имя, лотом прошло некоторое время, прежде чем он написал адрес, а это значит, что адреса он не знал, а знал только имя. Это, конечно, пустяки, но нет ничего важнее пустяков. Теперь посмотрим письмо! А-а! Что-то было вложено.
— Да, было вложено кольцо. Кольцо с его печатью.
— И вы уверены, что это почерк вашего мужа?
— Один из его почерков. — Один из почерков?
— Почерк, каким он пишет, когда спешит. Это очень непохоже на его обычный почерк, но все же я хорошо знаю эту манеру писать.
«Дорогая, не бойся, — читал Холмс. — Все обойдется. Получилась страшная ошибка, и потребуется некоторое время, чтобы ее исправить. Жди терпеливо. Невилль». — Написано карандашом на листке из блокнота, размером in octavo, без водяных знаков. Гм! Отправлено вчера из Грэвзэнда человеком с грязным большим пальцем. А-а! Конверт, если не ошибаюсь, заклеен человеком, жующим табак. И вы не сомневаетесь в том, что это почерк вашего мужа?
— Не сомневаюсь. Эти слова написаны им.
— И письмо отправлено вчера из Грэвзэнда. Что ж, миссис Сент-Клэр, тучи рассеиваются, хотя я не решусь сказать, что опасность миновала.
— Но он жив, мистер Холмс!
— Если только это не хитрая подделка, чтобы навести нас на ложный след. Кольцо в конце концов ничего не доказывает. Кольцо могли взять у него.
— Нет, нет! Это его почерк, его почерк!
— Отлично! Однако письмо могло быть написано в понедельник и отправлено только вчера, в пятницу.
— Это возможно.
— Если так, то многое могло произойти за это время.
— О, не надо меня разочаровывать, мистер Холмс! Я знаю, он жив и здоров. Если бы с ним случилось несчастье, я бы чувствовала это. В тот самый день, когда я видела его в последний раз, он порезал себе палец, бреясь в спальне, а я, находясь в столовой, сразу же почувствовала какое-то беспокойство за него и бросилась наверх. Неужели же вы думаете, что если бы он умер, я бы этого не знала?
— Это письмо безусловно подтверждает вашу точку зрения. Но если ваш муж жив и имеет возможность писать вам письма, отчего он не возвращается к вам?
— Не могу понять. Это для меня непостижимо.
— В понедельник, уезжая, он ни о чем вам не говорил?
— Нет.
— И вы были удивлены, увидев его в доме на Свандамской аллее?
— Очень удивлена.
— Окно было открыто?
— Да.
— Значит, он мог вас окликнуть?
— Мог.
— Но он, насколько мне помнится, только издал какое-то восклицание?
— Да.
— Вам показалось, что он звал на помощь?
— Да. Он махал руками.
— Но возможно, что он вскрикнул и поднял руки от удивления при виде вас.
— Возможно.
— И вам показалось, что его оттащили назад?
— Он исчез внезапно…
— Он мог отскочить от окна. Вы никого не видели в комнате кроме него?
— Нет; но этот ужасный рыжий человек признался, что был в это время в комнате, а внизу стоял Ласкар.
— Совершенно верно. Ваш муж, как вам показалось, был в своем обычном костюме?
— Да, но без воротничка и без галстука. Я ясно видела его голую шею.
— Он когда-нибудь упоминал Свандамскую аллею?
— Никогда.
— Замечали вы когда-нибудь, что он курит опиум?
— Никогда!
— Спасибо, миссис Сент-Клэр. Это основные факты, которые я хотел установить. Теперь мы поужинаем и ляжем спать, — завтра нам предстоит трудный день…
Нам была отведена большая, удобная комната с двумя кроватями, и я быстро улегся. Но Холмс, когда его ум бывал занят неразрешенной задачей, не мог успокоиться; он рассматривал факты со всех сторон, пока ему не удавалось найти разгадку или убедиться, что у него нет достаточных данных. Я скоро понял, что он не собирается ложиться спать. Он снял пиджак и жилет, надел широкий синий халат, собрал со своей кровати, с дивана и с кресел подушки и устроил себе восточную тахту; он уселся на ней, скрестив по-турецки ноги, и положил перед собою пакетик табаку и спички. При тусклом свете лампы я видел его сидящим со старой вересковой трубкой во рту. Молчаливый и неподвижный, он смотрел отсутствующим взглядом в потолок и пускал из трубки голубые кольца дыма. Так он сидел, когда я заснул, и так же он сидел, когда я проснулся от его восклицания и увидел солнце, заглядывавшее в наше окно. Холмс по-прежнему держал во рту трубку, дым по-прежнему улетал кольцами вверх, но от пакетика с табаком ничего не осталось.
— Проснулись, Ватсон? — спросил он.
— Да.
— Хотите предпринять утреннюю прогулку?
— Конечно.
— В таком случае одевайтесь. В доме никто еще не шевелится, но я знаю, где спит конюх, и он подаст нам двуколку. — Холмс посмеивался про себя, глаза его подмигивали. Он был совсем непохож на ушедшего в свои мысли мрачного мыслителя, каким я его видел перед сном.
Одеваясь, я взглянул на часы. Не мудрено, что в доме все спали: было двадцать пять минут пятого. Я кончал одеваться, когда Холмс вернулся и сказал, что конюх запрягает лошадь.
— Я хочу проверить одно свое предположение, — сказал он, натягивая ботинки. — Мне кажется, Ватсон, что перед вами один из самых больших дураков Европы. Я заслуживаю, чтобы меня осрамили на весь Лондон. Но теперь-то я, кажется, нашел разгадку.
— В чем она состоит?
— В воде и мочалке, — ответил он. — О, я не шучу, — продолжал Холмс, заметив мой недоумевающий взгляд. — Я только что был в ванной и захватил ее, она у меня в этом дорожном мешке. Едем, мой друг, и посмотрим, не подойдет ли мой ключ к замку.
Мы тихо спустились по лестнице и вышли в озаренный летним солнцем сад. На дороге стояла двуколка, и полуодетый конюх держал лошадь под уздцы. Мы уселись и полетели по Лондонской дороге. Нам попадались телеги с овощами, но виллы по обе стороны дороги были безмолвны, как в сонном царстве.
— В некоторых отношениях это было странное дело, — проговорил Холмс, пуская лошадь в галоп. — Признаюсь, я был слеп, как крот, но лучше прозреть поздно, чем не прозреть никогда.
Когда мы проезжали по улицам Сюррейской стороны, в окнах только что начинали показываться заспанные лица. Мы переехали через Темзу по мосту Ватерлоо и, промчавшись по Веллингтон-стрит, свернули вправо и очутились на Боу-стрит. Полиция хорошо знала Шерлока Холмса, и констебли у дверей почтительно ему поклонились. Один взял под уздцы лошадь, другой проводил нас в помещение полицейской части.
— Кто дежурит? — спросил Холмс.
— Инспектор Брэдстрит, сэр.
— А, Брэдстрит, как поживаете? — По выложенному каменными плитами коридору навстречу нам шел высокий, толстый человек в остроконечной шапке и наглухо застегнутой куртке.
— Я хочу с вами, переговорить, Брэдстрит.
— К вашим услугам, мистер Холмс. Зайдите в мой кабинет.
Это была маленькая комнатка казенного вида; на столе лежала огромная книга, на стене висел телефонный аппарат. Инспектор сел на свое место.
— Чем могу вам служить, мистер Холмс?
— Я зашел по поводу этого нищего, Буна; он замешан в деле об исчезновении мистера Невилля Сент-Клэра.
— Да. Его задержали для дальнейших допросов.
— Я это слышал. Он здесь?
— Да. В камере.
— Ведет себя спокойно?
— О, беспокойства он нам не доставляет. Но это отчаянный грязнуля.
— Грязнуля?
— Да, нам едва удается заставить его мыть руки, а лицо у него черное, как у бродячего лудильщика. Ну, когда его дело выяснится, мы как следует вымоем Буна в тюремной ванне; я думаю, увидев его, вы согласитесь, что ему это не помешает.
— Я бы очень хотел его видеть.
— Это легко сделать. Идемте со мной. Вы можете оставить свой дорожный мешок.
— Нет. Я предпочитаю взять его с собою.
— Отлично. Пожалуйте сюда.
Инспектор провел нас по коридору и открыл запертую дверь; мы спустились по витой лестнице и оказались в выбеленном коридоре.
— Третья дверь направо, — сказал инспектор. — Вот эта! — Он спокойно отодвинул дощечку в верхней части двери и посмотрел в глазок.
— Спит, — сказал инспектор. — Вы можете его рассмотреть.
Заключенный лежал лицом к нам; он крепко спал, медленно и тяжело дыша. Это был человек среднего роста, одетый соответственно своей профессии: цветная рубашка проглядывала через дыры его изодранного в клочья пиджака. Он был необыкновенно грязен, но грязь не могла скрыть отталкивающего безобразия его лица. Широкий шрам, тянувшийся от глаза до подбородка, вздернул с одной стороны его верхнюю губу, и три зуба были оскалены. Клок ярко-рыжих волос опускался почти до глаз.
— Неправда ли, красавчик? — сказал инспектор.
— Его безусловно необходимо вымыть, — заметил Холмс. — Я догадывался, что дело обстоит так, и захватил с собою орудия производства. — Он открыл дорожный мешок и к моему крайнему изумлению вынул большую губку.
— Хи! Хи! И чудак же вы! — захихикал инспектор.
— Если вы будете любезны бесшумно открыть эту дверь, мы скоро придадим ему более благообразный вид.
— Отчего же, пожалуйста, — ответил инспектор. Он открыл дверь своим ключом, и мы все очень тихо вошли в камеру. Арестант повернулся было, но затем снова крепко заснул. Холмс смочил свою губку в кувшине с водой и дважды энергично провел ею по лицу заключенного.
— Позвольте представить вас мистеру Невиллю Сент-Клэру! — крикнул он.
Я никогда в жизни не видел ничего подобного. Под губкой маска Хюга Буна сошла, как кора с дерева. Исчез грубый коричневый цвет кожи. Исчез страшный шрам, исчезла вздернутая губа, придававшая лицу отталкивающий вид! Холмс сорвал приклеенные рыжие волосы. Перед нами сидел на своей койке бледный, грустный человек с интеллигентным лицом, с черными волосами и матовой кожей. Он протирал глаза и озирался, ничего не соображая спросонок. Затем, поняв, что он разоблачен, заключенный с воплем уткнулся лицом в подушку.
— Боже мой! — воскликнул инспектор, — это, действительно, пропавший Невилль. Я знаю его по фотографии.
Арестованный обратился к нам с видом человека, отдающего себя во власть судьбы.
— Пусть так, — сказал он. — В чем меня обвиняют?
— В убийстве мистера Невилль Сент… Черт возьми, вас нельзя в этом обвинять; разве что обвинить вас в попытке самоубийства? — сказал насмешливо инспектор. — Я двадцать семь лет служу в полиции, но не видывал ничего подобного.
— Если я мистер Невилль Сент-Клэр, то, очевидно, никакого преступления я не совершил и меня незаконно арестовали.
— Преступления вы не совершили, — сказал Холмс, — но вы сделали очень большую ошибку. Вам бы лучше было довериться жене.
— Дело не в жене, а в детях, — простонал арестованный. — Я не хочу, чтобы они стыдились своего отца. Какой позор! Что мне делать?
Шерлок Холмс сел рядом с ним на койку и добродушно похлопал его по плечу.
— Если суд будет разбирать это дело, — сказал он, — вам, конечно, трудно будет избежать огласки. Но если вы убедите полицейские власти, что против вас нельзя возбудить никакого дела, то вряд ли подробности этой истории проникнут в газеты. Инспектор Брэдстрит, наверное, согласится записать то, что вы нам расскажете, и представит это соответствующим властям. Тогда дело никогда не дойдет до суда.
— Да благословит вас бог! — горячо воскликнул заключенный. — Лучше перенести тюремное заключение, даже казнь, чем оставить в наследство своим детям такое позорное пятно. Вы первые, кому я открываю мою тайну. Мой отец был учителем в Честерфильде, где я получил отличное образование. В юности я путешествовал; увлекался сценой и, наконец, стал репортером лондонской вечерней газеты. Однажды издатель захотел поместить ряд очерков о нищенстве в Лондоне. Я взялся написать эти очерки. Отсюда и пошли все мои приключения. Чтобы достать нужный мне материал, я должен был испробовать профессию нищего. Играя на сцене, я, конечно, изучил все секреты грима и решил использовать свое искусство: раскрасил лицо и, чтобы придать себе возможно более жалкий вид, сделал широкий шрам и при помощи узкой полоски розового пластыря подтянул к скуле одну сторону верхней губы. Затем, надев рыжий парик и соответственное платье, я уселся в самой людной части Лондона как нищий. В течение семи часов я разыгрывал свою роль и, вернувшись вечером домой, с удивлением обнаружил, что собрал двадцать шесть шиллингов и четыре пенса.
Я написал заказанные мне очерки и почти забыл о своем приключении. Через некоторое время я дал поручительство за друга, и мне был предъявлен иск в 25 фунтов. Я никак не мог придумать, где достать деньги, но тут меня осенила удачная мысль. Я попросил у своего кредитора двухнедельную отсрочку, взял отпуск с места службы и две недели просил милостыню в Сити. За десять дней я набрал нужную сумму и уплатил долг.
Вы можете себе представить, как трудно мне было усердно работать за два фунта в неделю, когда я знал, что могу заработать эти два фунта, размалевав себе физиономию и поставив на панель свою шапку. Это была долгая борьба между гордостью и жаждой денег, но под конец фунты одолели. Я бросил работу в газете и день за днем просиживал на одном и том же углу, внушая жалость своим безобразием и наполняя свои карманы медяками. Только один человек знал мою тайну. Он содержал притон, где я жил, откуда я каждое утро мог выходить под видом жалкого нищего и где вечером мог преобразиться в хорошо одетого джентльмена. Этот человек — Ласкар с Свандамской аллеи; он получал от меня хорошую плату за свои комнаты, и я был уверен, что он никому не выдаст мою тайну.
Скоро я стал откладывать деньги. Я не утверждаю, что каждый лондонский нищий может заработать семьсот фунтов в год, но мне помогал мой искусный грим, а также умение остроумно ответить. Это доставило мне популярность в Сити. Целый день на меня изливался поток пенни, а то и серебра, и мне редко случалось собрать меньше двух фунтов в день.
Когда я разбогател, я нанял за городом дом и женился, причем никто не подозревал об источнике моего существования. Жена знала, что у меня дела в Сити, но не знала, какие это дела.
В прошлый понедельник я закончил работу и переодевался в своей комнате над притоном курильщиков, когда, выглянув в окно, с ужасом и изумлением увидел, что моя жена стоит на улице и в упор смотрит на меня. Я вскрикнул от удивления, поднял руки, чтобы закрыть лицо и, бросившись к Ласкару, просил его никого ко мне не пускать. Я слышал голос моей жены внизу, но знал, что она не может подняться ко мне. Я быстро скинул свое платье, оделся нищим, намазал лицо и надел парик. Даже глаз жены не мог признать меня под этой маской.
Затем я подумал, что в комнатах будет произведен обыск, и что моя одежда меня выдаст. Я открыл окно, при этом вскрылся порез на пальце. Затем я схватил свое пальто, в карманы его переложил из кожаного мешка собранные мною медяки и бросил пальто в окно. Оно исчезло в Темзе. Остальные предметы одежды отправились бы тем же путем, но в этот момент я услышал на лестнице шаги констеблей. Через несколько минут я убедился, откровенно говоря, не без чувства удовлетворения, что меня не признали за мистера Невилля Сент-Клэра, а наоборот, арестовали как его убийцу.
Я решил как можно дольше выдавать себя за Буна, вот почему я предпочитал не мыть лицо. Зная, что моя жена будет очень волноваться, я снял кольцо и вместе с написанной второпях запиской передал Ласкару в момент, когда никто из полицейских за мною не следил.
— Она получила эту записку только вчера, — сказал Холмс.
— Боже мой! Какую ужасную неделю она провела!
— Полиция следила за этим Ласкаром, — вставил инспектор Брэдстрит, — и я понимаю, что ему нелегко было незаметно отправить письмо. Вероятно, он поручил это кому-нибудь из своих клиентов, который вспомнил о письме только через несколько дней.
— Так оно и есть, — поддакнул Холмс, — в этом я не сомневаюсь. Но разве вас никогда не привлекали за нищенство?
— Много раз, но какое значение имел для меня штраф?
— Теперь с этим надо покончить, — сказал Брэдстрит. — Если вы хотите, чтобы полиция замяла это дело, Хюг Бун должен исчезнуть.
— Я поклялся в этом.
— В таком случае, вероятно, не придется предпринимать дальнейших шагов. Но если вы снова попадетесь, — предостерег инспектор, — все выйдет наружу. Мы очень признательны вам, мистер Холмс, за то, что вы выяснили это дело. Я бы хотел знать, как вы достигаете таких результатов?
— На этот раз я достиг результатов, просидев ночь на пяти подушках и выкурив унцию табаку, — ответил мой друг.
