Эшенден привык гордиться своей самодостаточностью, как и тем, что ему никогда не бывает скучно. По его глубокому убеждению, только люди без внутреннего мира — то есть без мозгов — способны маяться скукой, и потому они ищут развлечений на стороне. Тщеславие, однако, было ему чуждо, и постигший его литературный успех не вскружил ему голову. Он четко видел разницу между настоящей славой и популярностью, которой кичатся авторы нашумевших современных пьес или романов. Собственная популярность оставляла его равнодушным, за исключением тех случаев, когда сулила ощутимую выгоду. Он, к примеру, не спешил конфузиться, если на пароходе ему предлагали лучшую каюту, чем та, за которую он заплатил, или если таможенник вдруг пропускал его багаж без досмотра, потому что читал его рассказы. Тогда Эшендену было приятно думать, что он не зря занимается литературой. Когда юные студенты-театроведы докучали просьбами обсудить с ним стиль его пьес, он только вздыхал. Когда сентиментальные пожилые дамы со старческим тремоло в голосе шептали ему на ухо комплименты, он жалел, что не умер маленьким. Но у него хватало ума, чтобы не позволять себе скучать.
Эшенден мог вести интереснейшие беседы с людьми, которые слыли дремучими занудами, и все знакомые бежали от них как от чумы. Должно быть, здесь проявлялся писательский инстинкт, вечно гнавший его на поиски нового материала. Будучи его материалом, зануды тяготили Эшендена не более, чем ископаемые окаменелости тяготят археолога. Теперь же он вел чрезвычайно приятную жизнь, изобиловавшую курортными развлечениями. Он взял напрокат лодку и почти каждый день катался по озеру или трясся верхом, обозревая живописные окрестности города. Лошадь шла только иноходью, и нельзя было пустить ее в галоп, потому что в вылизанном кантоне Женева отчего-то было плохо с гладкими дорогами. Он бродил по старинным улицам города, смотрел на серые каменные дома, тихие и благообразные, стараясь уловить дух прошлого. Он с наслаждением перечитал «Исповедь» Руссо и в который раз тщетно пытался одолеть «Новую Элоизу». Он сочинял. У него было мало знакомых, ибо род его занятий обязывал держаться в тени, но их хватало, чтобы не чувствовать себя одиноким. Когда же Эшендену совсем нечем было заняться, он погружался в размышления. В его положении нелепо было бы заскучать, и все же он ощущал такую опасность. Маленькое облачко скуки уже замаячило на горизонте. Есть анекдот о том, как придворный Луи Четырнадцатого, вызванный, чтобы помочь королю облачиться в церемониальный наряд, явился, когда король был уже одет. Луи смерил его ледяным взглядом и произнес: «J’ai failli attendre» 1. Подобно Луи Четырнадцатому, Эшенден мог бы впоследствии сказать: «Я был на волосок от скуки».
У Эшендена была серая в яблоках прокатная лошадь, с массивным крупом и короткой шеей, вроде тех рысаков, которых старые мастера любили поднимать на дыбы. Только его лошадь никогда не вставала на дыбы. Всаднику приходилось нещадно понукать ее, чтобы добиться приличной рыси. Во время поездок по берегам Женевского озера Эшенден часто задумывался о том, как живется руководителям секретных служб, которые сидят в лондонских кабинетах. Он был уверен, что, в отличие от своих сотрудников за границей, скучать им не приходится — ведь они с утра до вечера крутят колесо истории. Многие несведущие люди думают, что служба в разведке гарантирует жизнь, полную приключений. Теперь Эшенден на собственном опыте убедился, что мелкая сошка вроде него не может рассчитывать написать потом захватывающий роман о своих шпионских похождениях. Его бытие было таким же размеренным и монотонным, как у клерка в Сити. В назначенное время он встречался с агентами, выдавал им зарплату; иногда, если удавалось, вербовал нового агента, инструктировал и отсылал в Германию; получал донесения и переправлял их дальше. Раз в неделю он ездил во Францию на явку с коллегой, там же получал инструкции из Лондона. В рыночный день ходил на рынок к своей торговке. Эшенден все время был настороже. Он писал длинные донесения, которые, ему казалось, никто не читает. Но он ошибался. Допустив однажды в донесении остроту, он получил в ответ выговор за легкомыслие. Работа, которую выполнял Эшенден, была очевидно необходима, но не особенно интересна.
В какой-то момент ему в голову пришла идея закрутить роман с баронессой фон Хиггинс. Зная, что она шпионка австрийского правительства, он решил параллельно устроить интеллектуальный поединок, дабы окончательно не засохнуть. Эшенден был уверен, что баронесса, воспользовавшись шансом, начнет расставлять сети, он должен будет придумывать ответные шаги и так убережет свой мозг от ржавчины. Австриячка была настроена поиграть. Когда Эшенден посылал ей цветы, она отвечала ему короткими нежными записками. Один раз они поехали кататься по озеру. Опустив узкую белую кисть в воду, она говорила о любви и делала прозрачные намеки на свое разбитое сердце. Они вместе ужинали. Они пошли в театр, где смотрели «Ромео и Джульетту» на французском языке и в прозе. Эшенден не успел еще определиться, как далеко он готов зайти в отношениях с баронессой, когда получил резкое письмо от R., который спрашивал, что за игру он затеял. Как оказалось, к нему поступила информация о том, что Эшенден проводит много времени в обществе баронессы фон Хиггинс, которая является агентом австрийской разведки. R. приказывал ему держаться от баронессы подальше. Эшенден только пожал плечами: R., видимо, был невысокого мнения о его интеллекте. Также его удивило присутствие в Женеве какого-то соглядатая, доносящего о его действиях начальству. Раньше он об этом и не догадывался. Кто-то из живущих рядом присматривал за тем, чтобы он не забывал о делах и не наделал глупостей. Что за прагматичный сухарь был этот R.! Он исключал всякий риск, он никому не доверял, он использовал людей как инструменты. Эшенден прикидывал в уме, кто мог бы следить за ним. Не исключено, что это один из официантов. Ему было известно, как R. ценит официантов за умение все видеть и слышать. Теряясь в догадках, Эшенден дошел до того, что стал подозревать саму баронессу. Что, в самом деле, странного, если она, как и он, работает на союзников? С того дня он перестал оказывать ей знаки внимания, оставаясь, впрочем, вежливым.
Эшенден повернул лошадь и поехал обратно в город. У гостиницы он спешился и отдал поводья конюху, который каждый раз поджидал его с прогулки, чтобы забрать и увести лошадь обратно в конюшни.
В холле портье вручил Эшендену телеграмму:
«Тетя Мегги заболела. Пожалуйста, если можешь, съезди навестить ее. Она живет Париже, отель «Lotti». Раймон».
Раймон было одним из имен, которыми R. подписывал инструкции. У Эшендена не было никакой тети Мегги, и нужно было полагать, что шеф приказывает ехать в Париж.
Эшендену всегда казалось, что детектив — любимый литературный жанр R. Когда ему случалось бывать в хорошем расположении духа, он развлекался тем, что цитировал какой-нибудь убогий бульварный роман, прочитанный на досуге. Хорошее расположение духа у R. означало, что близится конец операции и он готов нанести противнику последний смертельный удар. После чего впадал в уныние и начинал тиранить подчиненных.
Эшенден, нарочито небрежно бросив телеграмму на стойку, спросил у портье, когда отправляется парижский экспресс. До того нужно было еще успеть в консульство Франции подтвердить визу. Оставив телеграмму на стойке, он пошел к лифту — паспорт был у него в номере. Когда двери кабины готовы были закрыться, портье окликнул его:
— Monsieur забыл телеграмму.
— Ах да, — как будто спохватился Эшенден, выскакивая из лифта, — какой я рассеянный.
Теперь он мог быть уверен, что, если баронесса поинтересуется, зачем он так срочно уехал в Париж, ей скажут про болезнь его тетушки. Во время войны особенно необходима ясность в отношениях.
Формальная процедура во французском консульстве, где его хорошо знали, не отняла много времени. Вернувшись в гостиницу, Эшенден заказал у портье билет и пошел к себе принять ванну и переодеться.
Его ничуть не тревожила предстоящая неожиданная поездка — он любил путешествовать. Он хорошо спал в дороге. Ему нравилось чувство, возникавшее, когда он просыпался среди ночи от какого-нибудь резкого толчка. Он тогда лежал некоторое время без сна, курил и наслаждался своим одиночеством в маленькой кабинке. Ритмичный перестук колес вплетался в канву его размышлений. Когда поезд мчался ночью по равнине, Эшендену на ум всегда приходило сравнение со звездой, которая летит в темноте сквозь космос и в конце ее ждет неизвестность.
Париж встретил его промозглым туманом и дождем. Несмотря на то что Эшендену не удалось побриться, принять ванну и сменить белье, чувствовал он себя отлично. Позвонив с вокзала полковнику, он спросил, как здоровье тети Мегги.
— Я рад, что вы любите ее так сильно, что приехали без промедления, — захихикал R. — Она очень плоха, но я уверен, ей сразу полегчает, как только она увидит вас.
Эшенден отметил про себя, что R. совершает ошибку, типичную для юмориста-любителя: он слишком долго эксплуатирует одну шутку. А между тем связь шутника и его шутки должна быть короткой, как пребывание пчелы на цветке, — пошутил и свободен. Конечно, пусть себе болтает: и пчела жужжит, подлетая к цветку. Но это все равно что предупреждать тупоумную компанию, когда нужно смеяться. Эшенден был не из тех профессиональных юмористов, которые демонстративно не выносят любительских шуток, и ответил R. в его же духе:
— Как скоро, по вашему мнению, она захочет меня видеть? Передайте ей от меня большой привет, ладно?
На другом конце провода заржали. Эшенден слабо вздохнул.
— Она захочет выглядеть на все сто, вы же ее знаете. Так что не торопитесь. Приходите, скажем, в половине одиннадцатого. Вы поговорите с ней, а потом мы с вами где-нибудь пообедаем.
— Хорошо, — сказал Эшенден. — Я буду в «Lotti» к половине одиннадцатого.
Когда Эшенден, выбритый и пахнущий одеколоном, явился в отель, его встретил знакомый сержант. Он провел Эшендена в апартаменты R. Полковник, стоя спиной к жаркому камину, диктовал секретарю.
— Садитесь, — бросил он в сторону Эшендена и продолжил диктовать.
Это была красивая гостиная, и даже стоял в вазе букет роз, будто женская забота наконец настигла полковника. Большой стол был завален бумагами. R. выглядел старше, чем в их с Эшенденом последнюю встречу. Он стал совсем седым, и его худое желтое лицо гуще покрыли морщины. Было заметно, что он работает на износ. Каждый день он был на ногах в семь утра и ложился далеко за полночь. На нем была новая униформа, которую он уже успел обтрепать.
— Довольно, — сказал полковник секретарю. — Забирайте это все и напечатайте у себя. Я подпишу перед ужином. — И добавил, обернувшись к адъютанту: — Не беспокойте меня. Я занят.
Секретарь, младший лейтенант тридцати с чем-то лет, явно из штатских, мобилизованный на время войны, собрал бумаги и вышел. Адъютант пошел следом.
— Подождите снаружи, — сказал ему R., — я позову вас, если вы мне понадобитесь.
— Есть, сэр.
Когда они остались вдвоем, R. повернулся к Эшендену с самым радушным видом, на какой был способен:
— Как доехали?
— Хорошо, сэр.
— Ничего комната, правда? — спросил он, оглядываясь вокруг. — Я всегда говорил, что во время войны надо поощрять все, что помогает забыть о ее невзгодах.
R. говорил довольно миролюбивым тоном, но взгляд его косых бледно-голубых глаз, который он зафиксировал на собеседнике, был взглядом удава. Создавалось впечатление, что этим взглядом он препарирует тебе мозги и вдобавок издевается над их содержимым. В редкие минуты откровений полковник признавался, что держит своих соратников за болванов или слуг. В его профессии они были необходимым злом, с которым R. вынуждало смириться призвание. В целом он предпочитал слуг, потому что слуги, в отличие от болванов, хотя бы предсказуемы. Он был кадровым офицером, сделавшим карьеру в Индии и других британских колониях. Когда началась война, он служил на Ямайке, и кто-то в министерстве обороны вспомнил о нем и перевел в разведывательное управление. Хитрость и проницательность R. помогли ему вскоре занять высокий пост. При недостатке совести он обладал неистощимой энергией, организаторским талантом, был отважен, решителен и упорен. Если у него и был изъян, то лишь один — отсутствие светских манер, что заставляло его тушеваться в обществе, особенно среди женщин. Прожив всю жизнь в колониях, он видел только офицерских жен, жен бизнесменов и чиновников. В Лондоне работа свела его с прекрасными, утонченными, восхитительными женщинами, перед которыми он трепетал, но от общения с которыми не отказывался. Вскоре R. стал почти что дамским угодником. Эшендену, знавшему о нем больше, чем тот подозревал, эту историю поведал букет роз.
Эшенден понимал, что R. вызвал его не просто поболтать и что сейчас он перейдет к делу. И действительно — ждать пришлось не долго.
— Вы хорошо поработали в Женеве, — сказал R.
— Благодарю вас, сэр. Мне приятно слышать вашу похвалу, — ответил Эшенден.
— У меня для вас есть новое задание, — холодно и официально объявил полковник.
Эшенден промолчал, но душа радостно встрепенулась где-то на дне желудка.
— Вы знаете, кто такой Чандра Лал?
— Нет, сэр.
Недовольная тень пробежала по лицу полковника. Он ожидал от своих подчиненных осведомленности по всем вопросам, которые он им задавал.
— Где же вы жили все эти годы?
— Честерфилд-стрит, 36, Мейфэр.
Полковник не сдержал улыбки. Он сам был человек бесцеремонный, и такая нахальность пришлась, видимо, ему по сердцу. Из папки, лежавшей на столе, он достал фотографию и протянул ее Эшендену:
— Посмотрите. Это он.
Для Эшендена, который никогда не жил на Востоке, все индийцы были на одно лицо. Это мог быть какой-нибудь из раджей, что периодически наезжают в Англию и позируют для иллюстрированных журналов. С фотографии смотрел смуглый полнолицый человек с толстыми губами и мясистым носом. У него были черные волосы, густые и прямые, а глаза большие и влажные, как у коровы. Он был одет по-европейски и от этого, казалось, чувствовал себя неуютно.
— А вот он же в национальном костюме. — R. показал другую фотографию.
Вторая фотография была сделана раньше. Она запечатлела Чандру в полный рост, когда он еще не был толстым. Огромные печальные глаза занимали половину лица. Его сфотографировал фотограф-индиец в Калькутте на фоне нелепых и убогих декораций. У Чандры за спиной маячил картонный задник, с нарисованной на нем унылой пальмой и морем. Одной рукой он опирался на резной столик, где стоял еще и фикус в горшке. Но, несмотря на свое смешное окружение, человек в тюрбане и светлой тунике был не лишен достоинства.
— Ну, как он вам нравится? — спросил R.
— Я бы сказал, что это личность. Мне кажется, это сильный человек.
— Вот досье на него. Ознакомьтесь.
R. отдал Эшендену пару печатных страниц, а сам надел очки и стал читать письма, которые ждали его подписи. Просмотрев досье для начала наскоро, Эшенден принялся за чтение. Оказалось, что Чандра Лал — это опасный мятежник. Юрист по профессии, он ввязался в политику и выступал резко против британского правления в Индии. Он организовывал вооруженные бунты, во время которых проливалось много крови. Однажды его арестовали и приговорили к двум годам тюремного заключения, но с началом войны он вышел на свободу и принялся за старое. Он подбивал индийцев на восстание против англичан, что заставляло британское правительство держать войска в Индии, не позволяя перевести их на фронты Европы. С деньгами, которыми его снабжала Германия, он был способен доставить еще много неприятностей метрополии. Чандра был объявлен в розыск, полиция не раз устраивала на него облавы, но всякий раз ему удавалось избежать ареста. Он был здесь и там, он развернул колоссальную деятельность по всей стране. Его обвиняли в организации нескольких взрывов, которые не принесли особого вреда англичанам, но наделали шума и убили десяток прохожих-индийцев. Когда за его поимку была назначена крупная сумма, он бежал в Америку, откуда перебрался в Швецию и в конце концов осел в Берлине. Здесь он направил свою энергию на то, чтобы подбить на бунт индийских солдат, привезенных англичанами из Индии.
История Чандры Лала была изложена сухим языком, без каких-либо комментариев. Однако сдержанный стиль повествования вовсе не мешал Эшендену представлять себе все тайны, приключения, опасности, которые сопровождали этого человека. В самом конце досье сообщалось:
«Жена и двое детей Ч. Л. живут в Индии. В связях с женщинами не замечен. Не пьет и не курит. Бескорыстен. Через его руки проходят крупные суммы денег, но никогда не возникает вопросов о том, что они используются не по назначению. Смел и трудолюбив. Гордится своим умением держать слово».
Эшенден вернул документ полковнику.
— Ну как? — спросил тот.
— Фанатик. — Еще Эшендену показалось, что в Чандре есть что-то романтическое и обаятельное, но он ничего не сказал об этом, зная, что R. не выносит подобной чуши. — Похоже, это очень опасный человек.
— Это самый опасный заговорщик как в Индии, так и вне ее. Он один стоит дюжины разбойников. В Берлине есть банда индийцев, так вот он — ее главарь. Он придумывает и разрабатывает все операции. Если его убрать, все остальные разбегутся сами. Я охотился за ним целый год и почти оставил надежду, когда наконец мне выпал шанс. Клянусь, я не упущу этого шанса.
— А что вы сделаете с ним потом, когда поймаете? R. криво усмехнулся:
— Я пристрелю его на месте.
Эшенден молчал. Полковник прошелся по комнате и снова стал спиной к камину, глядя в лицо Эшендену. Его тонкие губы саркастически изогнулись.
— Вы заметили, что говорится в его досье о связях с женщинами? Так вот, у него не было связей с женщинами. А теперь — есть. Наш олух влюбился.
R. подошел к столу и вытащил из папки пачку писем, перевязанных бледно-голубой ленточкой.
— Полюбуйтесь, здесь его любовные письма. Вам, как писателю, будет интересно их прочитать. Вообще, вы даже должны их прочитать. Это поможет вам понять ситуацию. Возьмите их себе.
R. швырнул письма обратно в раскрытую папку.
— И как это только случается: такой умный человек, и на тебе — поддался на женские штучки. Никогда бы не подумал!
Взгляд Эшендена сместился в сторону розового букета на столе. R., от внимания которого мало что укрывалось, заметил это и потемнел лицом. Эшенден знал, что шефу хочется спросить, какого черта он туда пялится. Лицо R. не сразу восстановило свой обычный желтый цвет, но полковник не стал делать подчиненному замечаний, а вернулся вместо этого к предмету рассмотрения:
— Ее зовут Джулия Лаццари. Он от нее без ума.
— Как же он с ней познакомился?
— Она танцовщица. По национальности итальянка, но танцует испанские танцы. Знаете, популярная испанская музыка, мантилья, веер и высокая прическа. Ее сценический псевдоним — Малагуэна. В течение последних десяти лет она танцует по всей Европе.
— И хорошо танцует?
— Ужасно. Она была и в Англии, несколько раз в Лондоне. Больше десяти фунтов в неделю ей не платят. Чандра увидел ее в берлинском мюзик-холле. Насколько я понимаю, танцами она набивает себе цену как проститутке.
— Как же она очутилась в Берлине во время войны?
— Одно время она была замужем за испанцем. Наверное, она и сейчас замужем, хотя они и не живут вместе и у нее испанский паспорт. Похоже, Чандра серьезно влип. — R. снова взял фотографию индийца. — И чего она нашла в этом маленьком жирном ниггере? Боже, какие они бывают толстые! Самое интересное, что она любит его не меньше, чем он ее. Я знаю, потому что я читал ее письма к нему. У меня они есть, только копии, конечно. Оригиналы — у него, и я уверен, он хранит их возле сердца. Она тоже влюбилась в него по уши. Я не литератор, но я считаю, что могу определить, когда чувства настоящие. Да вы сами прочитаете эти письма и скажете мне потом, что вы думаете. А еще говорят, что не бывает любви с первого взгляда.
R. иронически улыбнулся. Сегодня утром он был определенно в хорошем настроении.
— Как к вам попали эти письма?
— Вы спрашиваете, как они ко мне попали? А как вы сами думаете? Благодаря ее национальности ее в конце концов выдворили из Германии в Голландию. Так как у нее был ангажемент в Англии, ей дали визу, и двадцать… — он покопался в бумагах, уточняя дату, — двадцать четвертого октября, как тут написано, она отплыла из Роттердама в Харидж. Потом она танцевала в Лондоне, Бирмингеме, Портсмуте и других местах. Две недели назад, когда она была в Халле, ее арестовали.
— За что?
— За шпионаж. Потом ее депортировали в Лондон. Я сам ее допрашивал в тюрьме Холловей.
Они молча обменялись взглядами, будто каждый изо всех сил старался угадать, что на уме у другого. Эшенден размышлял, насколько можно верить полковнику. R. думал, как много стоит рассказать, чтобы вышло с пользой для дела.
— Как же вы ее раскусили?
— Мне показалось странным, что немцы позволяли ей танцевать неделями в Берлине, а потом вдруг взяли и просто так вытурили из страны. Здесь пахло шпионажем. Танцовщица, у которой не слишком высокая мораль, имеет возможности узнать кое-что, что оплатит пребывание кое-кого в Берлине. Я подумал: пусть приедет в Англию и покажет себя. Наблюдение показало, что два-три раза в неделю она отправляет письма по одному адресу в Голландии и два-три раза в неделю получает из Голландии ответы. Она писала на смеси французского, немецкого и английского. Она немного знает английский и довольно хорошо — французский. Ответы ей приходили целиком на английском, на хорошем английском, но писал явно не англичанин — такой цветистый и высокопарный стиль. Я гадал, кто бы это мог быть. На первый взгляд это — обыкновенные любовные письма, но они не обыкновенные, а настоящие, страстные любовные послания. Было довольно легко определить, что они приходят из Германии и автор не англичанин, не француз и не немец. Отчего же он писал по-английски? Единственные среди иностранцев, кто знает английский лучше любого другого европейского языка, — это азиаты, но не турки или египтяне, которые говорят по-французски, а японцы и индийцы. Так я пришел к выводу, что любовник Джулии — какой-то индийский разбойник из тех, что живут в Берлине и делают нам гадости. Я и не подозревал, что это сам Чандра, пока не нашел фотографию.
— Как вы достали фотографию?
— Вообще-то это было не так просто. Она возила ее с собой в сундуке вместе с кучей цирковых и театральных фотографий. Там были актеры, куплетисты, клоуны, акробаты, так что наш Чандра легко мог бы сойти за какого-нибудь фокусника или артиста мюзик-холла в сценическом костюме. Кстати, когда после ареста ее спросили, чья это фотография, она сказала, что это какой-то индиец-укротитель и она понятия не имеет, как его зовут. Но я подослал к ней одного очень толкового парня. Когда он залез к ней в сундук, его удивило, что среди фотографий была только одна из Калькутты. На обратной стороне сохранился номер, который он запомнил.
— Каким же, интересно, образом ваш толковый парень добрался до ее сундука?
Глаза полковника недобро сверкнули.
— Вас это не касается. Я могу вам только заметить, что Чандра очень хорош собой. Ну так вот, получив номер заказа, мы связались с Калькуттой, и некоторое время спустя мне стало известно, что любовником Джулии является ни больше не меньше неподкупный Чандра Лал. Тогда я понял, что Джулия требует особо пристального внимания и мой долг его обеспечить. Слабость, которую она питала к морским офицерам, пришлась очень кстати. Ее нельзя в этом винить, ведь моряки очень красивы, но со стороны дам легкого поведения и сомнительной национальности крайне неразумно подвергать себя такому риску в военное время. Таким образом, я набрал достаточно улик против нее. Интересно, что ей было невдомек, что она шпионит в пользу Германии. Джулия была уверена, что собирает информацию для Чандры. После Англии она намеревалась встретиться с ним в Голландии. Работала она не слишком чисто, сначала боялась, но потом это оказалось очень просто, безопасно, и она вошла во вкус. В одном из писем к Чандре Джулия написала: «У меня есть для тебя так много интересного, <em>mon petit chou</em>2» — и слово «интересного» подчеркнула два раза.
R. помолчал, потирая руки. На его усталом лице было хитрое и довольное выражение.
— Весь ее шпионаж был шит белыми нитками. Улик она оставляла столько, что хватило бы, чтобы повесить целый полк шпионов. Конечно, ею самой я мало интересовался, мне нужен был Чандра.
R. сунул руки в карманы, его бледные тонкие губы изогнулись в улыбке, похожей на гримасу.
— Знаете ли, Холловей — не слишком веселое место.
— Вероятно, как и любая тюрьма, — заметил Эшенден.
— Я дал ей недельку покваситься в собственном соку и потом вызвал на допрос. Она была вся на нервах. Надзирательница сказала мне, что она почти целую неделю билась в истерике. По крайней мере, вид у нее был не из лучших.
— Она красивая?
— Сами увидите. Не в моем вкусе. Ну… может, она и ничего, когда накрасится и все такое. Сначала я говорил с ней как родной дядя. Я говорил: побойтесь Бога. Потом я пообещал ей десять лет тюрьмы. Я запугивал ее как мог, и мне это удалось. Она, конечно, все отрицала, но доказательства были у меня в руках. Через три часа нервы у нее сдали, и она призналась во всем. Я сказал, что отпущу ее на все четыре стороны, если она вытащит Чандру во Францию. Она отказалась наотрез, стала кричать, что она лучше умрет, и все в таком духе. Было ужасно утомительно слушать, но я дал ей спустить пар. Когда она немного угомонилась, я посоветовал ей обдумать мое предложение и пообещал зайти через пару дней, чтобы обсудить детали. Я пришел через неделю. У нее было довольно времени для размышлений. Она сразу очень тихо спросила, что конкретно я имею в виду. К тому времени она уже две недели сидела в тюрьме, и ей это порядком надоело. Я объяснил ей все попроще, и она согласилась.
— Я не совсем понимаю, — сказал Эшенден.
— Да что вы? Чего же тут непонятного? Если она убедит Чандру пересечь швейцарскую границу, она сама сможет поехать хоть в Испанию, хоть в Южную Америку, да еще со скидкой.
— Как же она его убедит?
— Он ведь ее безумно любит, он тоскует по ней. Судя по его письмам, он почти рехнулся. Джулия написала ему, что ей не дают голландскую визу, но дают швейцарскую. Это нейтральная страна, и ему там ничто не грозит. Он согласен, конечно. Они условились встретиться в Лозанне.
— А что потом?
— Так вот, он приезжает в Лозанну и получает письмо, где она сообщает, что французские власти не пускают ее через границу, и просит приехать в Тонтон, что как раз напротив Лозанны, на французском берегу озера.
— А с чего вы взяли, что он поедет?
R. сделал паузу и по-доброму посмотрел на Эшендена:
— Она должна его заставить, если не хочет загреметь на десять лет.
— Ясно.
— Сегодня вечером ее доставят сюда под охраной из Англии. Дальнейшее сопровождение я поручаю вам. Вы повезете ее в Тонтон ночным поездом.
— Я? — удивился Эшенден.
— Ну да, а что? Я полагаю, вы справитесь. Вы лучше других умеете найти подход к людям. Кроме того, вам нужна перемена, и неделя или две в Тонтоне вам не повредят. Это очень приятный город, курорт к тому же. Будете там принимать ванны.
— А эта дама? Что я буду делать с ней?
— Что хотите. Впрочем, у меня записаны кое-какие соображения на этот счет. Я зачитаю вам их, ладно?
Эшенден со вниманием выслушал план полковника. Он был прост, доходчиво изложен и поневоле вызывал восхищение.
Затем R. предложил пойти перекусить и попросил Эшендена отвести его куда-нибудь, куда ходят «приличные люди». Забавно было наблюдать, как такой уверенный в себе, резкий и решительный R., входя в ресторан, вмиг преображался. Он начинал нарочно говорить слишком громко, желая показать, что он тут как дома. Этим он лишь добивался противоположного эффекта: его манера держать себя подчеркивала, что он бывал в заведениях такого ранга не более двух раз. R. был рад очутиться в фешенебельном ресторане, набитом знаменитостями, но по соседству с ними чувствовал себя первоклассником, которого приводит в смущение строгий взгляд наставника. Он шнырял глазами по залу, его лицо самодовольно сияло, чего он тоже немного смущался. Эшенден привлек внимание R. к женщине в черном, с безобразным лицом и прекрасной фигурой и длинными рядами жемчужных бус на шее.
— Это мадам де Бриде, любовница великого герцога Теодора. Одна из самых умных и влиятельных женщин Европы.
Взглянув в ее сторону, R. даже слегка покраснел.
— Боже ты мой, — сказал он, — чего только не бывает на свете.
R. был определенно смешон. Роскошь выкидывает опасные шутки с людьми, если настигает их так нежданно, как полковника. R., этот хитрый циник, пленился вульгарным блеском и переливами мишуры, которая обрушилась на него. Подобно тому, как образование дает возможность нести благопристойную чушь, привычка к роскоши позволяет воспринимать ее излишества с надлежащим спокойствием.
Покончив с едой, они пили кофе. Эшенден, видя, что шеф размяк от вкусного обеда и пышной обстановки, вернулся к вопросу, который занимал его мысли:
— Этот индиец, должно быть, примечательная личность.
— Да, он не глуп.
— Нельзя не восхищаться человеком, который взял на себя смелость единолично противостоять британскому могуществу в Индии.
— Я бы на вашем месте не стал разводить сантименты. Он обыкновенный опасный преступник.
— Мне кажется, будь у него пара батарей и несколько батальонов, вряд ли он захотел бы взрывать бомбы на улицах. Он всего лишь использует доступное ему оружие. Едва ли его можно за это порицать. И потом, он ведь ничего не хочет для себя лично, не так ли? Он борется за свободу своей страны. Если разобраться, он ни в чем не виноват.
Лицо полковника выражало недоумение.
— Уж больно все это отдает теорией, притянуто за уши, проще говоря, — сказал он. — Наша задача — поймать его и покончить с ним.
— Безусловно. Раз он объявил войну, он заслуживает своей участи. Я выполню все ваши указания, для того я и приехал. Однако я не вижу вреда в том, чтобы признать за ним право на некоторое восхищение и уважение.
R. снова превратился в бездушного и хитроумного надзирателя.
— Я еще не решил, кому лучше поручать такую работу: тем, кто делает ее по велению сердца или — по велению ума. Многие из наших товарищей ненавидят врага, и для них уничтожать его — все равно что мстить за личную обиду. Они готовы ради этого расшибиться в лепешку. Вы не из таких, правда? Вы работаете бесстрастно, точно в шахматы играете. Я не вполне это понимаю. Хотя некоторые задания требуют именно такого отношения.
Ничего не ответив, Эшенден попросил счет, расплатился, и они пошли обратно в гостиницу.
