Джулия Лаццари

Джулия Лаццари — восьмой рассказ из сборника Эшенден или британский агент английского писателя Сомерсета Моэма, навеянного службой в разведке, читать.

***

Поезд отходил в восемь часов. Устроив багаж, Эшенден пошел разыскивать Джулию Лаццари. Когда он вошел в купе, она сидела в углу, глядя в сторону, так что он не мог рассмотреть ее лица. С ней ехали два детектива, которые приняли ее от английской полиции в Булони. Один из них был коллегой Эшендена, работавшим на французском берегу Женевского озера. Увидев Эшендена, он кивнул в знак приветствия.

— Я спрашивал, не желает ли дама поужинать в вагоне-ресторане, но она предпочитает купе, и я заказал корзину с ужином сюда.

— Правильно, — одобрил Эшенден.

— Мы с попутчиком по очереди пойдем в ресторан, чтобы не оставлять ее одну.

— Очень предусмотрительно с вашей стороны. Я вернусь, как только поезд тронется, и побеседую с ней.

— Она не слишком разговорчива.

— Это естественно в ее положении.

И Эшенден пошел к себе. Когда он вернулся, Джулия Лаццари заканчивала ужин. Судя по тому, что в корзине ничего не осталось, ее аппетит от перенесенных волнений не пострадал. В купе находился один из полицейских, но по предложению Эшендена он вышел, оставив их наедине.

Джулия Лаццари по-прежнему сидела в углу.

— Надеюсь, вы остались довольны ужином, — сказал Эшенден, садясь напротив.

Она едва заметно кивнула. Эшенден достал портсигар:

— Хотите сигарету?

Она молча взглянула на него и, поколебавшись, взяла. Когда он подносил спичку, пламя осветило лицо Джулии. Эшенден удивился. Отчего-то он был уверен, что Джулия Лаццари — блондинка. Должно быть, потому, что азиаты — по контрасту с собственной мастью — любят что посветлее. Но, посмотрев ей в лицо, Эшенден увидел, что она темна как ночь. Волосы она упрятала под тесную шляпку, но глаза были угольно-черны. Джулия была не первой молодости — лет примерно тридцати пяти, и ее кожа уже увядала. Без макияжа итальянка имела измученный вид. Если бы не поразительные глаза, ее можно было бы назвать некрасивой. У нее была крупная, на взгляд Эшендена, слишком крупная для танцовщицы фигура, хотя, возможно, когда Джулия выходила на сцену в ярком костюме, ее стать только помогала созданию образа гордой и неистовой испанки. Сейчас она была одета совсем невзрачно, и трудно было вообразить, как эта женщина могла сводить с ума.

Джулия смерила Эшендена долгим оценивающим взглядом — вероятно, гадала, что он за человек. Выпустив дым через ноздри, она отвела глаза, потом снова посмотрела на него. Теперь он видел, что ее молчаливая мрачность была напускной, за ней скрывались растерянность и испуг. Джулия заговорила по-французски с итальянским акцентом:

— Кто вы?

— Мое имя вам ничего не скажет, madame. Я, как и вы, еду в Тонтон. Я заказал для вас номер в «Отель де ла Плас». Это единственный отель, который сейчас открыт. Думаю, вам там понравится.

— Ах, это о вас мне говорил полковник. Вы мой тюремщик.

— Только по форме. Я не собираюсь навязывать вам свою волю.

— Все равно тюремщик.

— Надеюсь, это ненадолго. У меня в кармане лежит ваш паспорт с испанской визой.

Она снова забилась в угол. Бледное смуглое лицо с большими черными горящими глазами было маской отчаяния.

— О, это невыносимо! Я согласна была бы умереть, если бы мне только удалось убить этого ужасного полковника. У него нет сердца. О, как я несчастна!

— Боюсь, вы попали в довольно сложное положение. Разве вы не знали, что за шпионаж наказывают?

— Я не передавала никаких секретов. Я никому не делала вреда.

— Только потому, что вы не имели возможности. Как я понимаю, вы сами во всем признались.

Эшенден разговаривал с ней насколько мог дружески, почти таким тоном, каким говорят с больными.

— О да, это было глупо. Полковник велел мне написать письмо, и я написала. Разве этого не достаточно? Что будет со мной, если он не ответит? Я не могу заставить его приехать, если он не хочет.

— Он ответил, — сказал Эшенден. — Его письмо у меня с собой.

— Дайте его мне! Позвольте мне прочитать, умоляю! — задыхаясь, вскричала она, и ее голос осекся.

— Пожалуйста, я не возражаю, но только вы должны мне его вернуть.

Эшенден вытащил конверт из кармана и протянул ей. Джулия судорожно вырвала письмо у него из рук и стала читать. Она пожирала его глазами, в продолжение всех восьми страниц по ее щекам струились слезы. Всхлипы перемежались восклицаниями любви и обожания на французском и итальянском. Это был ответ Чандры на письмо с просьбой приехать в Швейцарию, которое ее заставил написать полковник. Узнав о том, что он скоро увидит Джулию, Чандра был вне себя от радости. Он писал в самых пылких выражениях о своей тоске, о том, что время для него остановилось с тех пор, как они расстались, и что он не знает, как ему пережить оставшиеся до их свидания дни.

Джулия закончила читать и уронила письмо на пол.

— Вы же видите, как он меня любит? Это несомненно. Я знаю, что это настоящее чувство, уж поверьте.

— А вы его любите? — спросил Эшенден.

— Он единственный мужчина, который меня когда-либо пожалел. Думаете, у меня такая веселая жизнь? А эти мужчины, что ходят в мюзик-холл! Сначала я думала, что и он такой же.

Эшенден поднял письмо и снова убрал его в карман.

— В Голландию от вашего имени послали телеграмму. В ней говорится, что четырнадцатого вы будете в Лозанне, в гостинице «Гиббонз».

— То есть завтра? — Да.

Она вздернула подбородок, ее глаза сверкнули.

— Это отвратительно! Вы заставляете меня совершать постыдные вещи!

— Никто вас не заставляет.

— А что будет, если я откажусь?

— Боюсь, тогда вы должны быть готовы к последствиям.

— Я не могу сидеть в тюрьме! — неожиданно воскликнула Джулия. — Я не могу! Не могу! У меня слишком мало времени. Он сказал: десять лет. Это правда?

— Если полковник сказал, значит, это вполне вероятно.

— О жестокий человек! На что я буду похожа через десять лет? О нет, нет!

В этот момент поезд остановился на станции. Детектив, который ждал в коридоре, постучал в дверь купе. Когда Эшенден открыл, он протянул ему почтовую карточку. С обратной стороны был унылый вид пограничного города Понтарлье — пыльная площадь, статуя посередине, вокруг несколько чахлых деревьев. Эшенден вручил женщине открытку и карандаш:

— Пишите адрес гостиницы в Лозанне. Она, ничего не спросив, стала писать.

— Теперь на обратной стороне: «Задерживаюсь на границе, но все в порядке. Жди в Лозанне». Если хотите, добавьте «люблю» или что-нибудь в этом роде.

Когда она закончила, Эшенден забрал у нее открытку и проверил, так ли все написано, как он говорил.

— Ну что же, сейчас я вас покидаю, — сказал он, беря шляпу. — Я вернусь утром, когда мы будем в Тонтоне. Спокойной ночи.

Второй полицейский уже вернулся из ресторана, и теперь они оба скучали в коридоре. Как только Эшенден вышел, они вошли. Женщина снова забилась в угол. Эшенден отдал открытку агенту, который должен был опустить ее в Понтарлье, и стал пробираться к себе в купе.

Утро выдалось ярким и солнечным, хотя и холодным. Поручив багаж носильщику, Эшенден пошел по платформе туда, где стояли Джулия Лаццари и двое полицейских.

— Доброе утро, — кивнул он полицейским. — Могли бы и не ждать.

Они попрощались и быстро ушли.

— Они совсем ушли? — спросила Джулия.

— Совсем. Больше они не станут вам надоедать.

— Теперь я под вашим конвоем?

— Вы не под конвоем. Я возьму на себя смелость проводить вас в гостиницу. Там я вас оставлю.

Носильщик погрузил на тележку и ее вещи, и они пошли к выходу, где их ждало такси. До гостиницы ехали долго. Эшенден все время чувствовал на себе косые взгляды Джулии. Она была сбита с толку. За всю дорогу она не проронила ни слова.

Гостиница была маленьким домиком, удобно расположенным на пересечении двух бульваров, так что из окон открывался чудесный вид. Владелец показал им комнату на втором этаже, приготовленную для мадам Лаццари.

— Замечательно, — одобрил Эшенден. — Я сойду вниз через минуту.

Владелец с поклоном удалился.

— Я обещаю сделать все для вашего спокойствия, — сказал Эшенден. — Вы здесь сами себе хозяйка и можете заказывать все, что вам угодно. Для владельца вы такая же гостья, как и любая другая. Вы абсолютно свободны.

— И я могу выходить на улицу?

— Конечно.

— С двумя полицейскими по бокам?

— Вовсе нет. Вы можете ходить куда вам заблагорассудится, куда и когда угодно. Единственное, что мне от вас нужно, — обещание, что вы не станете отправлять писем без моего ведома и не будете пытаться уехать отсюда.

Она тупо смотрела на Эшендена. У нее был такой недоверчивый вид, будто ей рассказывали ее собственный сон.

— Мое положение обязывает меня дать вам любое обещание, какое бы вы ни попросили. Я обещаю не писать писем и не покидать этого города.

— Благодарю вас. Теперь прощайте до завтра. Завтра утром я загляну к вам.

Покинув Джулию Лаццари, Эшенден пошел в полицейский участок проверить, все ли в порядке. Оттуда поехал на такси на окраину города, где на холме был небольшой домик, в котором он останавливался во время своих нечастых визитов сюда. Там Эшенден наконец побрился, принял ванну и влез в шлепанцы, после чего на него навалилась лень, и остаток утра он провел за книгой.

Вскоре после наступления темноты к Эшендену пришел агент из французской полиции. Он явился под покровом ночи, дабы не привлекать излишнего внимания. Даже находясь в союзнической Франции, Эшенден не должен был забывать о секретности своей миссии. Агента звали Феликс. Это был маленький темноволосый француз с острыми глазками и небритым подбородком. Он носил потрепанный серый костюм и стоптанные ботинки, что делало его похожим на безработного клерка из прогоревшей адвокатской конторы.

— Ваша дама времени не теряет, — сообщил он. — Через пятнадцать минут после того, как вы расстались, она вышла из гостиницы с узлом тряпок и побрякушек. Все это она продала на рынке. Днем она пошла на пристань и купила билет до Эвиана.

Эвиан был соседний прибрежный город на французской стороне, из которого пароход отправлялся в Швейцарию.

— Конечно, ее не пустили на борт, ведь у нее нет паспорта.

— Как она объясняла отсутствие паспорта?

— Она говорила, что забыла его, что в Эвиане ее ждут друзья, что ей надо обязательно туда попасть. Она пыталась дать полицейскому взятку в сто франков.

— Она оказалась глупее, чем я думал, — пробормотал Эшенден.

Однако, придя к ней на следующее утро, он ничем не выказал того, что знает о ее неудачной попытке бегства. У Джулии было время привести себя в порядок. Она уложила волосы, накрасилась и похорошела.

— Я принес вам книги, — сказал Эшенден. — Боюсь, вам совсем нечем заняться.

— А вам-то какое до этого дело?

— Я просто хочу избавить вас от лишних страданий. Я оставлю вам книги, а вы смотрите сами, читать или нет.

— Если бы вы только знали, как я вас ненавижу!

— Если бы я знал, я бы очень огорчился. Тем более, что я не нахожу причины для вашей ненависти ко мне. Я всего лишь выполняю приказ.

— Зачем вы пришли? Неужели только пожелать мне доброго утра?

Эшенден улыбнулся:

— Я хочу, чтобы вы написали письмо своему другу и сообщили, что у вас проблемы с паспортом и швейцарские власти отказали вам во въезде в страну. Поэтому вы приехали в Тонтон, где очень красиво и тихо. Напишите, что здесь так тихо, что не верится, что в мире идет война, и попросите его приехать к вам.

— За кого вы его принимаете? Он не согласится.

— А вы постарайтесь убедить его.

Прежде чем ответить, женщина долго изучающе смотрела на него. Эшенден догадывался, что она обдумывает способ потянуть время.

— Хорошо. Диктуйте, что писать.

— Нет, вы напишете все сами, своими словами.

— Оставьте меня на полчаса. Через полчаса письмо будет готово.

— Я подожду здесь.

— Почему?

— Потому что мне так хочется.

Ее глаза злобно сверкнули, но, сдерживаясь, она промолчала. На комоде лежали письменные принадлежности. Сев за туалетный столик, Джулия Лаццари начала писать. Когда она закончила и протянула письмо Эшендену, он даже под румянами на ее лице увидел, как она бледна.

Это было письмо человека, который не привык выражать себя посредством пера и бумаги, но написанное вполне сносно. Ближе к концу, где Джулия от всего сердца заговорила о своей любви, оно заполыхало неподдельной страстью.

— Теперь добавьте: «Тебе принесет это письмо надежный человек, швейцарец. Я не хочу, чтобы цензор читал его». Надпишите конверт, и будете свободны от моего незваного присутствия.

Эшенден отдал послание агенту, который ждал, чтобы перевезти его на другую сторону озера. В тот же вечер Эшенден принес ей ответ. Схватив письмо, Джулия на мгновение прижала его к сердцу, развернула и стала жадно читать. Когда она дочитала до конца, из ее груди вырвался тихий облегченный возглас:

— Он не приедет!

Индиец, в своем выспреннем стиле, сообщал, что ее последнее письмо его жестоко разочаровало, ибо он был уверен в их скорой встрече. Он заклинал ее сделать все возможное, чтобы преодолеть препятствия, не позволявшие ей пересечь границу, так как для него это абсолютно исключено. Он писал, что за его голову назначена цена и только безумец на его месте решился бы рисковать. Он пытался шутить, упрекая Джулию в том, что она хочет «получить тушку своего маленького тушкана».

— Он не приедет, — повторила она, — не приедет.

— Вы должны убедить его в том, что это совершенно безопасно. Вы напишете, что не стали бы просить его приехать, угрожай ему здесь хоть малейший риск, и что, если он вас любит, он примчится без промедления.

— Нет. Я не буду этого писать.

— Не валяйте дурака, вам это не поможет.

Она вдруг зарыдала и бросилась на пол. Обняв его колени, она стала умолять сжалиться над ней.

— Я все для вас сделаю, только отпустите меня!

— Прекратите ломать комедию, — строго сказал Эшенден. — Вы считаете, мне хочется стать вашим любовником? Все, хватит, давайте к делу. Вы ведь знаете, что с вами будет в случае отказа.

Ее плаксивость мгновенно сменилась яростью. Вскочив, она принялась грязно его обзывать.

— Так-то вы мне больше нравитесь, — похвалил Эшенден. — Ну что, будете писать или послать за полицией?

— Он не приедет! Это бесполезно.

— В ваших интересах заставить его приехать.

— Что вы имеете в виду? Вы хотите сказать, что если я сделаю все, но мне не удастся выманить его, то…

Она таращилась на Эшендена дикими глазами.

— Да, правильно. Или вы, или он.

Джулия пошатнулась, прижала руку к груди, затем без звука взяла бумагу и ручку.

То, что у нее получилось, Эшендена не удовлетворило, и он заставил ее переписать. Закончив, она повалилась ничком на кровать и снова зарыдала. Ее горе, хоть и было настоящим, выражалось все-таки несколько театрально, что удерживало Эшендена от сопереживания. Он чувствовал себя так, как, наверное, чувствует себя врач, наблюдающий за муками больного, которых он не в силах облегчить. Теперь он понимал, почему R. поручил это задание именно ему: здесь требовался человек с холодной головой, умеющий держать себя в руках.

На следующий день он не пошел к Джулии Лаццари, потому что ответ получил только вечером. Его принес Феликс.

— Ну, какие новости?

— Похоже, наша подружка близка к отчаянию, — улыбнулся Феликс. — Сегодня она пришла на станцию к отходу лионского поезда. Она так растерянно озиралась по сторонам, что я не выдержал, подошел и спросил, не нужна ли ей помощь. Я представился агентом секретной службы. Если бы взглядом можно было убить, я не стоял бы сейчас перед вами.

— Садитесь, mon ami, — сказал Эшенден.

— Спасибо. Она ушла — очевидно, решила, что поездом ей не уехать. Но потом произошло нечто более интересное. Она предлагала лодочнику на озере сто франков, чтобы он перевез ее в Лозанну.

— И что он ответил?

— Он сказал, что это больно рискованно.

— Ну?

Феликс, усмехнувшись, повел плечом:

— Она просила его прийти в десять часов вечера на дорогу, что ведет в Эвиан, чтобы еще раз это обсудить. Она намекнула, что, готова заплатить не только деньгами. Я разрешил делать, что ему нравится, только если он будет докладывать обо всем мне.

— Вы точно уверены, что этот ваш лодочник надежный человек?

— Абсолютно. Ему ничего не известно, кроме того, что она под наблюдением. Не беспокойтесь, он хороший парень. Я знаю его с детства.

Эшенден прочел письмо Чандры. В нем было столько тоски и страсти, что у Эшендена, пока он читал, болезненно сжималось сердце. Чандра писал, как он долго-долго бродит каждый день по берегу озера и смотрит в сторону Франции. Как они были близки и как вдруг стали отчаянно далеки друг от друга! Он повторял снова и снова, что не может приехать к ней, умолял больше не просить его, ибо он готов выполнить любую ее просьбу, кроме этой, но как он может отказать, когда она просит? Он заклинал ее сжалиться. Потом долго причитал о том, что ему суждено уехать, не повидав ее, спрашивал, все ли возможное она сделала, и проклинал себя за то, что сам отпустил ее, когда они были вместе. Даже натужный и высокопарный язык послания не мог заглушить горячего пламени, пожиравшего страницы. Только безумец был способен написать такое письмо.

— Когда вы договорились встретиться с лодочником?

— Я буду ждать его с одиннадцати до двенадцати на набережной.

Эшенден посмотрел на часы:

— Я иду с вами.

Они спустились с холма, прошли на набережную и стали ждать с подветренной стороны таможни. Наконец они увидели, что к ним приближается человек. Феликс вышел из скрывавшей их тени:

— Антуан.

— Месье Феликс? У меня для вас письмо. Я обещал доставить его в Лозанну завтра первым рейсом.

Эшенден бегло оглядел лодочника, но от вопросов о том, что было между ним и Джулией Лаццари, удержался. При свете электрического фонарика Феликса он развернул письмо и стал читать. Оно было на плохом немецком:

«Ни в коем случае не приезжай. Не обращай внимания на мои письма. Здесь опасность. Я люблю тебя. Не приезжай».

Эшенден сунул письмо в карман, дал лодочнику пятьдесят франков и пошел спать. На следующий день, придя в гостиницу к Джулии Лаццари, он обнаружил, что ее дверь заперта. Он постучал, но ему не ответили. Тогда он позвал ее:

— Мадам Лаццари, откройте дверь. Мне надо с вами поговорить.

— Я лежу в постели. Я больна и никого не принимаю.

— Прошу прошения, но вы должны открыть дверь. Если вы больны, я пошлю за врачом.

— Нет, уходите. Мне никто не нужен.

— Если вы не откроете, придется сломать замок.

За дверью помолчали, потом он услышал, как поворачивается ключ. Эшенден вошел. Она была в халате и с растрепанными волосами — очевидно, только что с постели.

— Я больше не могу. Мои силы на исходе. Я больше ничего не могу сделать. Посмотрите на меня. Разве вы не видите, что я больна? Меня всю ночь рвало.

— Я к вам ненадолго. Хотите, я приглашу врача?

— Врач мне не поможет.

Эшенден вынул из кармана записку, которую принес лодочник, и протянул ей.

— Что это значит? — спросил он.

При виде записки Джулия изумленно раскрыла рот, ее бледное лицо позеленело.

— Вы давали слово, что не будете пытаться бежать или отправлять письма без моего ведома.

— А вы надеялись, я его сдержу? — вскричала она звенящим от презрения голосом.

— Нет. По правде говоря, вас поместили в гостиницу, а не в тюрьму совсем не ради вашего удобства. Я должен вам признаться, что, хотя вы вольны выходить на улицу, шансов уехать из Тонтона у вас не больше, чем если бы вы сидели в кандалах в тюремной камере. Глупо тратить время на письма, которые никогда не попадут по адресу.

— Cochon1.

Она швырнула в него это ругательство со всей силой своего гнева.

— Сейчас вы должны написать письмо, которое попадет по адресу.

— Нет. Хватит с меня. Я не напишу больше ни слова.

— Подумайте.

— «Подумайте»! Я уже подумала. Делайте что хотите — мне все равно.

— Хорошо. Даю вам пять минут на размышление. Положив на ладонь часы, Эшенден присел на край

неубранной постели.

— До чего меня бесит эта гостиница! Почему вы не отправите меня в тюрьму? Почему, почему? Куда бы я ни пошла, всюду шпики идут за мной по пятам. Вы заставляете меня совершать бесчестие! Какая низость! Чем я провинилась, я вас спрашиваю? Или я не женщина? Вы все подлецы!

Она говорила высоким срывающимся голосом. Пять минут кончились. Эшенден молча поднялся.

— Давай, давай, проваливай! — визжала она.

— Я скоро вернусь, — пообещал Эшенден.

Он вышел и закрыл ее на ключ. На лестнице он быстро нацарапал записку, позвал посыльного и приказал отнести ее в полицейский участок. Когда он вернулся в комнату, Джулия Лаццари лежала на кровати, отвернувшись к стене, и ее тело сотрясалось в истерике. Она никак не отреагировала на возвращение Эшендена. Он сел на стул у туалетного столика, где в беспорядке валялась дешевая косметика. Там были маленькие коробочки румян, пудры и крема, бутылочки с краской для ресниц и бровей, все старое и грязное. Шпильки для волос были ужасны. В комнате было неприбрано и стоял тяжелый запах дешевых духов. Эшенден подумал о тех сотнях номеров в третьесортных гостиницах, которые она снимала, пока моталась из одного провинциального города в другой. Каким было ее прошлое? Сейчас это была грубая и вульгарная женщина, а в молодости? Похоже, Джулия была не из тех танцовщиц, чья карьера начинается с детства. Происходила ли она из какой-нибудь артистической семьи, где все поколения становятся акробатами, куплетистами, клоунами или танцорами, или попала в дело случайно, как временная партнерша своего любовника? Каких только мужчин она, должно быть, не повидала за свою жизнь! Партнеры по сцене, агенты, импресарио, для которых ее прихоти были законом, богатые торговцы-меценаты, юные провинциальные хлыщи, завороженные эффектностью и вызывающей чувственностью ее танцев. Они были ее покупателями, она воспринимала их равнодушно, как должное, как и прибавку, которую получала от них к своему скромному гонорару. Но для них, возможно, связь с ней была чем-то необычным, романтическим. В ее продажных объятиях им мерещился бриллиантовый блеск далеких столиц, и кто знает, какие еще нездешние и прекрасные миры.

В дверь неожиданно постучали.

— Entrez!2 — крикнул Эшенден.

Джулия Лаццари, вскочив, села на кровати:

— Кто это?

Увидев двоих полицейских, которые доставили ее из Булони и передали в Тонтоне Эшендену, она даже задохнулась от возмущения:

— Вы! Что вам здесь нужно?

— Allons, levez-vous3, — произнес один из них довольно грубо, показывая, что шутить с ней не собираются.

— Боюсь, вам придется встать, мадам Лаццари, — вздохнул Эшенден. — Я препоручаю вас заботе этих господ.

— Я не могу встать! Я больна, говорю вам! Меня не держат ноги. Вы что, хотите, чтобы я умерла?

— Если вы не оденетесь сами, мы вынуждены будем вас одеть, но мы сделаем это не слишком аккуратно. Ну, хватит истерик, поднимайтесь.

— Куда вы меня тащите?

— Они доставят вас обратно в Англию. Один из полицейских схватил Джулию за руку.

— Не смейте меня трогать, не приближайтесь ко мне! — в бешенстве завизжала она.

— Отойдите от нее, — сказал Эшенден. — Я уверен, она поймет, что не стоит излишне осложнять ситуацию.

— Я сама оденусь.

Под взглядами троих мужчин она сняла халат и натянула через голову платье, с трудом всунула ноги в туфли — очевидно, они были ей малы. Глаза ее то и дело метали молнии в сторону полицейских. Эшенден гадал, хватит ли ей выдержки пройти через это до конца. Он ловил себя на том, что ему почти хочется, чтобы хватило. (R. обозвал бы его идиотом.)

Когда Джулия подошла к туалетному столику, Эшенден встал, чтобы дать ей место. Она быстро нанесла крем и вытерла лицо грязной салфеткой, напудрилась, подвела глаза. Ее руки заметно дрожали. Мужчины молча наблюдали за ней. Джулия растерла на щеках румяна и намазала губы. Когда она надела шляпку, Эшенден подал знак первому полицейскому. Тот вынул из кармана наручники и сделал шаг вперед.

При виде наручников Джулия Лаццари в ужасе отшатнулась и бешено замахала руками:

— Non, non, non. Je ne veux pas4. Только не это. Нет. Нет.

— Иди ко мне, девочка, не будь дурой, — позвал полицейский.

Как будто ища защиты, Джулия внезапно бросилась на шею Эшендену, чем он был довольно сильно удивлен.

— Не отдавайте меня им, сжальтесь надо мной, я не могу, я не могу!

Эшенден с трудом высвободился из ее объятий:

— Больше я ничем не могу вам помочь. Полицейский схватил обе ее руки и был готов уже защелкнуть наручники на запястьях, как вдруг она рухнула на пол.

— Я согласна! Я согласна! Я сделаю все, что вы скажете!

Эшенден знаком приказал полицейским выйти и решил подождать, пока Джулия немного успокоится. Она валялась на полу, неистово всхлипывая. Он поднял ее и усадил на кровать.

— Что вам надо? — прохрипела Джулия ему в лицо.

— Напишите еще одно письмо.

— У меня кружится голова. Я не смогу и двух фраз связать. Дайте мне время.

Но Эшенден знал, что действовать нужно сейчас, пока страх еще не отпустил ее, поэтому дольше ждать он не согласился.

— Я вам продиктую. Вы должны будете только записать.

Тяжело вздохнув, Джулия взяла ручку, бумагу и села обратно за туалетный столик.

— Если я напишу… и… все… все получится… как я узнаю, что я могу быть свободна?

— Полковник обещал. Я даю вам слово, что выполню его указания.

— Дурой же я буду, если предам друга да еще сама сяду в тюрьму.

— Если бы не Чандра, вы нам были бы не нужны. Что за резон тратить средства на содержание вас в тюрьме, когда вы для нас абсолютно безвредны?

Джулия Лаццари на мгновение задумалась. Она больше не рыдала и даже перестала всхлипывать, будто истеричка, истощив все свои эмоции, превратилась вдруг в разумную и расчетливую женщину.

— Диктуйте, что писать.

Эшенден задумался. Такая на первый взгляд простая для писателя вещь, как сочинение писем за своих героев, требует размышлений. Он понимал, Джулия Лаццари должна писать коряво и просто. Но также он знал, что в моменты эмоционального накала люди склонны к пафосу и мелодраме. В книге или на сцене это всегда выглядит фальшиво, и поэтому авторы заставляют персонажей говорить попроще, чем на самом деле. Письмо должно было получиться серьезным, но не без комизма.

— Я и не знала, что люблю труса, — начал он. — Если бы ты любил меня, ты не смог бы мешкать, когда я прошу тебя приехать ко мне… «Не смог бы» подчеркните два раза. Когда я говорю, что здесь безопасно. Если ты меня не любишь, то не приезжай. Не надо. Возвращайся в Берлин и спокойно живи там. Я устала. Мне здесь одиноко. Я так тебя ждала, что даже заболела. Каждый день я твердила себе: он приедет, он приедет. Если бы я была тебе дорога, ты бы не стал так долго ждать. Я устала от тебя. У меня нет денег. Я живу в ужасной гостинице. Мне больше нечего тебе сказать. Я могу получить ангажемент в Париже. У меня там есть друг, который сделал мне серьезное предложение. Я потратила на тебя так много времени, и что же я получила взамен? Все кончено. Прощай. Но ты никогда не встретишь женщину, которая полюбит тебя так, как я тебя любила. Я не собираюсь отказываться от предложения моего друга, я уже послала ему телеграмму, и, как только получу ответ, я еду в Париж. Я не виню тебя за то, что ты меня не любишь, это не твоя вина, но ты должен понять, что глупо с моей стороны было бы продолжать тратить время впустую. Молодость не вечна. Прощай. Джулия.

Перечитав письмо, Эшенден остался не вполне доволен, но большее ему было не под силу. Впрочем, оно было достаточно правдоподобно. Джулия Лаццари плохо знала английский, писала, как слышала, с ужасными ошибками и детским почерком, то и дело зачеркивала и исправляла. Некоторые фразы были написаны по-французски. В двух-трех местах, где на страницу капали слезы, чернила были размыты.

— Я вас покидаю, — сказал Эшенден. — Возможно, в будущую нашу встречу я уже смогу вам сообщить, что вы свободны. Куда вы хотите ехать?

— В Испанию.

— Хорошо. Я все подготовлю. Она лишь пожала плечами.

Теперь оставалось только ждать. Днем он послал курьера в Лозанну и следующим утром вышел на набережную встречать пароход. Полицейским, которые сидели в таможне рядом с кассой, он приказал быть наготове. Пароход пришвартовался, к полицейскому, проверяющему паспорта, выстроилась очередь пассажиров. Если среди них есть Чандра, который, скорее всего, имеет фальшивый паспорт нейтральной страны, его должны задержать, чтобы затем его опознал Эшенден, после чего его арестуют. Эшенден с нарастающим волнением рассматривал пароход и маленькую группу пассажиров у трапа. Никто из них ничем не напоминал индийца. Чандра не приехал. Эшенден растерялся, ведь он разыграл свою последнюю карту. В Тонтон прибыли не больше дюжины человек, и все они уже разошлись по своим делам. Эшенден в недоумении побрел вдоль набережной.

— Не знаю, что и делать, — признался он Феликсу, который проверял паспорта. — Его нет.

— У меня для вас письмо.

Он показал конверт, адресованный мадам Лаццари. Эшенден сразу узнал паучий почерк индийца. В этот момент на горизонте затрубил второй пароход, который шел из Женевы в Лозанну и делал остановку в Тонтоне через двадцать минут после первого, встречного парохода. Эшенден воспрянул духом:

— Где курьер?

— Он в билетной кассе.

— Отдайте ему письмо обратно, пусть вернет тому же человеку. Пусть скажет, что дама не захотела его читать и отослала назад. Если человек попросит его доставить другое письмо, пусть скажет, что это бесполезно, так как она пакует чемодан и уезжает.

Проследив, как Феликс выполняет его инструкции, Эшенден пошагал к себе в маленький домик на холме.

Следующий пароход, которым мог приехать Чандра, прибывал в пять часов вечера. На это время у Эшендена была назначена важная встреча с агентом из Германии, и он предупредил Феликса, что может опоздать на несколько минут. Если Чандра приедет, задержать его не составит труда. Это можно будет сделать без спешки, так как поезд, на котором его планировалось отвезти в Париж, отходил только в девятом часу. Закончив с агентом, Эшенден неторопливо спускался к озеру. С холма было видно, как причаливает пароход. Эта волнующая сцена заставила Эшендена инстинктивно ускорить шаг. Навстречу со всех ног мчался какой-то человек. Это был курьер.

— Скорее, скорее, — закричал он, — он там! Сердце у Эшендена громко бухнуло в грудную клетку.

— Наконец-то.

Они побежали вместе, и на бегу курьер рассказывал, что было, когда он вернул Чандре письмо. Увидев свое письмо, он стал бледен как смерть. («Никогда не видел такого белого индуса».) Он вертел конверт в руках, будто не понимал, что это. Слезы брызнули у него из глаз и покатились по щекам. («Это было смешно. Он же толстый».) Он пробормотал что-то на своем языке и потом по-французски спросил, когда отправляется пароход в Тонтон. На пароходе курьер едва отыскал его: он стоял один на носу, в надвинутой на глаза шляпе, завернувшись в широкое пальто.

— Где он сейчас?

— Я сошел первым, и месье Феликс велел бежать за вами.

— Я полагаю, его держат в таможне.

Наконец они добежали. Эшенден ворвался в таможню. Несколько мужчин, громко крича и жестикулируя, толпились вокруг одного, который лежал на полу.

— Что случилось? — закричал Эшенден.

— Посмотрите, — сказал Феликс.

У них под ногами валялся Чандра Лал. Его глаза были широко открыты, на губах застыла пена. Он был мертв. Тело скручено предсмертной судорогой.

— Он покончил с собой. Мы послали за врачом. Мы не успели.

Эшендена пробила нервная дрожь.

На прибывшем пароходе было всего четыре пассажира. Феликс сразу узнал индийца. Тот подошел к нему последним. Прежде чем взять паспорт у Чандры, Феликс нарочно долго возился с первыми тремя. Паспорт был испанский и в полном порядке. Задав Чандре несколько формальных вопросов, Феликс с приятной улыбкой попросил:

— Пройдите, пожалуйста, на минутку в таможню. Нам нужно еще кое-что уладить.

— Что-то не так с паспортом?

— Нет, все в порядке.

Поколебавшись, Чандра последовал за Феликсом. У входа в таможню Феликс распахнул дверь, пропуская его вперед:

— Прошу вас.

Когда Чандра вошел, двое полицейских поднялись со своих мест. Должно быть, он сразу догадался, что это ловушка.

— Присаживайтесь, — сказал Феликс, — небольшая формальность, всего пара вопросов.

— Как здесь жарко, — заметил Чандра. В помещении и вправду было очень жарко из-за маленькой раскаленной буржуйки. — Я сниму пальто, если позволите.

— Конечно, — галантно разрешил Феликс.

Чандра не без труда освободился от тяжелого пальто и повернулся, чтобы повесить его на спинку стула. Не успели они понять, что происходит, как он замертво рухнул на пол. Снимая пальто, Чандра ухитрился проглотить содержимое пузырька, который все еще сжимал в кулаке. Эшенден наклонился и принюхался: горько пахло миндалем.

Некоторое время они все молча стояли и смотрели на тело. Феликс нервничал:

— Это очень плохо?

— Вы не виноваты, — сказал Эшенден. — В любом случае теперь он обезврежен. Я лично рад, что он сделал это сам. Мне было не по себе оттого, что его будут казнить.

Вскоре прибыл врач, которому оставалось только констатировать факт смерти.

— Синильная кислота, — сообщил он Эшендену. Эшенден кивнул:

— Я навещу госпожу Лаццари. Может быть, она пожелает задержаться день-другой. Если она захочет уехать немедленно, пусть едет. Предупредите своих агентов на станции, чтобы пропустили ее.

— Я сам буду на станции, — ответил Феликс. Эшенден снова полез на холм. Ночь была холодна и светла, в небе висел тоненький серп молодой луны.

Войдя в гостиницу, он как будто впервые заметил окружающую убогость и был неприятно ею поражен. На лестнице воняло капустой и вареной бараниной. Стены были увешаны цветными рекламными плакатами железнодорожных компаний с видами Гренобля, Каркасона и курортов Нормандии. Наверху он коротко стукнул в ее дверь и, не дожидаясь ответа, вошел. Джулия Лаццари сидела у туалетного столика и смотрела на себя в зеркало — то ли с отчаянием, то ли из праздности. В зеркале же она увидела отражение вошедшего, и, мгновенно изменившись в лице, Джулия вскочила так поспешно, что опрокинула стул.

— Что такое? — закричала она. — Почему вы так бледны?

Она с ужасом смотрела на него.

— Il est pris?5 — прошептала она.

— Il est mort6, — ответил Эшенден.

— Он умер! Он принял яд, он успел!

— Откуда вы знали? Откуда вы знали про яд?

— Он всегда носил его с собой. Он говорил, что живым он англичанам не достанется.

Что же, ей удалось сохранить этот секрет.

— Ну что ж, теперь вы свободны. Вот ваш билет, паспорт и деньги, которые были у вас в момент ареста. Хотите его видеть?

— Нет, нет!

— В этом нет необходимости. Я думал, вы сами захотите…

Она не плакала. Видимо, не осталось больше сил.

— Сегодня на испанскую границу пошлют телеграмму, чтобы не препятствовали вашему проезду. Советую вам покинуть Францию как можно скорее.

Она промолчала, и, так как Эшендену нечего было больше сказать, он повернулся, чтобы уйти.

— Простите, если я жестоко с вами обошелся. Я рад, что самое худшее для вас позади, и надеюсь, что время затянет рану, нанесенную смертью вашего друга.

Эшенден слегка поклонился и шагнул к дверям, но Джулия остановила его.

— Подождите, — сказала она. — У меня к вам одна просьба.

— Я сделаю для вас все, что в моих силах.

— Что будет с его вещами?

— Не знаю. А что? — удивился Эшенден.

— У него были наручные часы, которые я подарила ему на прошлое Рождество. Они стоят двенадцать фунтов. Могу я забрать их?

  1. Свинья (фр.).
  2. Войдите! (фр.)
  3. Давайте поднимайтесь (фр.).
  4. Нет, нет, нет. Не хочу (фр.).
  5. Его взяли? (фр.).
  6. Он мертв (фр.).
Оцените статью
Добавить комментарий