Предатель

Предатель — десятый рассказ из сборника Эшенден или британский агент английского писателя Сомерсета Моэма, навеянного службой в разведке.

***

Сняв номер в гостинице, которую ему указал R., Эшенден отправился на прогулку.

Было чудесное время начала августа, солнце ярко светило в безоблачном небе. Последний раз Эшенден был в Люцерне ребенком, и ему смутно запомнился мост под крышей, большой каменный лев и церковь, где играл орган, а он слушал со смесью скуки и восхищения. Он бродил по набережной под сенью деревьев (озеро казалось таким же фальшивым, как на открытках) и старался не то чтобы вспомнить забытый город, но воскресить в памяти картинки своего детства и того робкого холерического мальчика, страстно ожидавшего начала взрослой жизни, который когда-то много лет назад тоже проходил по этим местам. Оказалось, что лучше всего Эшенден помнит не себя, а то, что было вокруг: людей, солнце и жару. Он помнил, что поезд, гостиница, пароходы на озере были набиты людьми до отказа. На улицах и набережных приходилось продираться сквозь толпы отдыхающих. Они были толстые, старые, безобразные и вонючие. Теперь же, когда шла война, Люцерна обезлюдела. Такой, вероятно, она была еще до того, как стало известно, что Швейцария — это всемирный курорт. Гостиницы были закрыты, улицы пусты, прогулочные лодки кисли на привязи у причала, никому не нужные. На прибрежных авеню изредка попадались только важные швейцарцы, каждый со своим нейтралитетом, точно с таксой.

Эшенден, пьяный от одиночества, сидел на скамье у воды и предавался созерцанию. Вид и вправду был чересчур ненастоящий: вода слишком синяя, горы слишком снежные, все как на картинке. Эта красота была способна скорее утомить, чем взволновать. И все же было в ней что-то приятное, безыскусное, как в «Песнях без слов» Мендельсона, что заставляло Эшендена сидеть, смотреть и довольно улыбаться. В Люцерне на ум приходили разные милые пустячки вроде гербария под стеклом, часов с кукушкой или вышивки цветным гарусом. В Люцерне Эшенден планировал наслаждаться, покуда позволяют начальство и погода. Он не видел причины отказываться от удовольствий, если их можно совместить со службой родине. У него в кармане лежал новенький паспорт на новое имя, и от этого он чувствовал себя другим человеком. Частенько он уставал от самого себя и теперь был только рад побыть просто созданием воображения своего шефа. Имея обостренное чувство абсурда, он находил забавным произошедшее с ним превращение. Если бы ему пришло в голову рассказать об этом R., тот бы не понял, так как был чужд самоиронии. R. был не тот человек, который умеет наблюдать за собой со стороны и выступает одновременно и зрителем и актером в веселой комедии жизни. Как солдат, англичанин и патриот, он полагал, что это лишнее.

Эшенден встал со скамьи и медленно побрел в гостиницу. Это была маленькая немецкая гостиница второго класса. Номер был стерильно чистым, с хорошим видом из окна. Полированная мебель черной сосны не слишком радовала глаз, но в солнечную погоду была вполне терпима.

В холле на первом этаже стояли столики. Сев за один из них, Эшенден заказал бутылку пива. Хозяйке было любопытно знать, что привело его на курорт в мертвый сезон. Эшенден не скрыл, что приехал восстановить силы после тифа, и даже посвятил ее в некоторые особенности, с которыми протекает эта опасная болезнь. Еще он сказал, что работает в ведомстве военной цензуры и воспользовался шансом подучить немецкий язык, кстати попросив порекомендовать хорошего учителя. Хозяйка, толстая краснощекая блондинка, была добродушна и болтлива, и Эшенден не сомневался, что скоро весь квартал узнает о ее новом жильце. Она сетовала на войну, из-за которой ее гостиница лишилась постояльцев. Несколько человек, правда, приходили обедать и ужинать, но жили только две супружеские пары: ирландцы из Бельвю, приезжавшие в Люцерну на лето, и англичанин с женой-немкой, из-за чего они были вынуждены уехать в нейтральную страну. Эшенден старался не выдать своего интереса ко второй паре — по описанию, этим англичанином и был Грантли Кайпор, — но хозяйка сама рассказала ему, что они много времени проводят в горах. Герр Кайпор — ботаник и интересуется местной флорой. Его жена очень мила и достойна сочувствия. Ну да война ведь кончится когда-нибудь. С этими словами хозяйка пошла по своим делам, позволив наконец Эшендену попробовать пива. Он быстро опорожнил бутылку и поднялся к себе.

Ужин был в семь часов. Эшенден хотел прийти в столовую раньше других, чтобы рассмотреть остальных постояльцев, когда они будут входить, и спустился, едва прозвенел звонок. Столовой служила очень простая и строгая комната, со столами и стульями из той же черной сосны, что и в номере Эшендена. Стены украшали олеографии швейцарских озер. На каждом столе стояло по букету цветов. Эта чистота и аккуратность предвещала скверный ужин. Эшенден был не прочь начать бутылкой самого лучшего рейнвейна, но побоялся, что такая экстравагантность привлечет к нему всеобщее внимание. Он заметил на некоторых столах полупустые бутылки столового вина, оставшиеся от обеда, из чего сделал вывод, что местные завсегдатаи пьют очень умеренно, и решил ограничиться пинтой легкого пива. Несколько человек уже появились в столовой — одинокие мужчины, по виду швейцарцы. Каждый сел за свой столик и заправил за воротник салфетку. Каждый поставил перед собой газету, используя в качестве подставки кувшин с водой, и стал читать, шумно прихлебывая суп. Затем вошел высокий сутулый старик с вислыми усами в сопровождении маленькой седовласой женщины в черном. Это, конечно, были ирландский полковник и его жена, о которых говорила хозяйка. Они заняли свои места, и полковник налил себе и жене по полному бокалу вина. Они молча сидели и ждали, пока разбитная толстощекая официантка принесет им ужин.

Наконец появились те, кого ждал Эшенден. Он делал вид, что прилежно читает немецкую книгу, и вынужден был собрать всю свою силу воли, чтобы не смотреть в их сторону. Лишь один раз, когда они входили, он позволил себе поднять на них глаза.

Эшенден успел заметить, что Кайпор — мужчина лет сорока пяти, невысокий, упитанный, с короткими темными волосами, в которых уже пробивается седина; лицо у него широкое, красное и гладкое; он одет в серый костюм и рубашку с открытым воротом. Кайпор шагал впереди, загораживая жену, и Эшенден не смог ее толком рассмотреть, но ему показалось, что она довольно невзрачная и робкая особа.

Усевшись за стол, Грантли Кайпор принялся громко рассказывать официантке, что за грандиозное путешествие они только что совершили. Он бегло говорил по-немецки, но с заметным английским акцентом. Они лазили по каким-то горам, названия которых ничего не значили для Эшендена, зато вызвали восторг и изумление официантки. Кроме того, Кайпор, не понижая голоса, сообщил ей, что они так боялись опоздать на ужин, что не пошли наверх мыться и переодеваться, а сполоснули только руки в умывальнике у входа в столовую. Судя по зычному голосу и раскованным манерам, это был самоуверенный, жизнерадостный и энергичный человек.

— Обслужите нас скорее, мы умираем с голоду. И пива не забудьте, три бутылки! Lieber Gott¹, как я хочу пить! — кричал он.

С приходом Грантли Кайпора скучная стерильная столовая немного повеселела, все зашевелились, будто проснулись. Он заговорил по-английски с женой, но то, что он говорил ей, свободно мог слышать каждый. Вдруг она вполголоса перебила его каким-то замечанием, и Кайпор замолчал. Эшенден почувствовал на себе пристальный взгляд. Миссис Кайпор, очевидно, заметила незнакомого человека в столовой и указала на него мужу. Эшенден перевернул страницу книги, продолжая делать вид, что читает. Затем Кайпор снова обратился к жене, но так тихо, что нельзя было определить, на каком языке он говорит. Когда официантка принесла суп, Кайпор также вполголоса задал ей вопрос — очевидно, интересовался, кто такой Эшенден. Эшенден не расслышал, что она ответила ему.

Несколько человек вышли, ковыряя в зубах. Старый полковник и его жена ужинали в гробовом молчании. Когда они покончили с едой, он встал и посторонился, давая ей дорогу. Она медленно пошла к дверям, а он задержался на пару слов возле одного швейцарца, похожего на местного адвоката. Дойдя до дверей, старушка остановилась и стала с кротким, овечьим выражением ждать, когда подойдет муж и откроет ей дверь. Эшенден догадался, что она ни разу в жизни не делала этого сама. Через минуту приковылял полковник, помог ей выйти и вышел следом. Эта короткая сценка давала ключ к целой жизни, и Эшенден начал уже воссоздавать их историю, характеры, обстоятельства, но тут же опомнился и бросил: сочинительство было сейчас для него непозволительной роскошью.

Выйдя из столовой, он увидел в холле собаку, привязанную к ножке одного из столов. Это был бультерьер. Проходя мимо, Эшенден машинально потрепал его по ушам.

— Чей этот милашка? — спросил он хозяйку, которая стояла у лестницы.

— Это собака господина Кайпора. Его зовут Фрици. Герр Кайпор говорит, что у него родословная длиннее, чем у английского короля.

Фрици терся о ноги Эшендена и тыкался носом ему в ладонь, требуя ласки. Эшенден пошел наверх за шляпой. Когда он спустился обратно, у входной двери стоял Кайпор и разговаривал с хозяйкой. По тому, как они замолчали при его появлении, он догадался, что Кайпор наводит справки. Эшенден прошел между ними и дальше — на улицу. Краем глаза он успел заметить, какое подозрительное у Кайпора лицо.

Эшенден зашел в таверну, где заказал кофе и бутылку лучшего бренди, чтобы компенсировать себе пиво, выпитое в гостинице из чувства долга. Он был рад наконец увидеть лицом к лицу человека, о котором так много слышал. Через день-другой он рассчитывал с ним познакомиться: с владельцем собаки познакомиться совсем не трудно. Однако торопить события тоже не стоило, дабы не спугнуть дичь.

Эшенден сидел за бутылкой бренди и вспоминал, что ему было известно о Кайпоре. Грантли Кайпор родился в Бирмингеме сорок два года назад. Его супруга, на которой он женился одиннадцать лет назад, была чистокровная немка. Это было записано у него в паспорте. Прочую информацию о Кайпоре Эшенден почерпнул из секретного досье, которое ему дал почитать R. Как заверяло досье, Кайпор начал карьеру в адвокатской конторе в Бирмингеме, затем ушел в журналистику. Он был корреспондентом одной английской газеты в Каире и в Шанхае. Там он попал в тюрьму по обвинению в мошенничестве. После освобождения следы его терялись. Два года спустя он всплыл в Марселе, уже в качестве служащего судоходной компании. Оттуда его послали в Гамбург. В Гамбурге он женился и перебрался в Лондон. В Лондоне завел собственное дело, но вскоре обанкротился и вновь поступил на работу в газету. К началу войны он вернулся в судоходство и тихо жил со своей немецкой женой в Саутгемптоне. Год назад он заявил начальству, что национальность его жены сделала их существование в Англии невыносимым. Так как за ним не числилось никаких проступков, начальство вошло в его положение и, благословив, перевело в Геную. Там он работал, пока Италия не вступила в войну, затем уволился и, благодаря образцовому порядку, царившему в его документах, смог поселиться в Швейцарии.

Судя по биографии, Кайпор был человеком непостоянным, сомнительной честности, без образования и без денег. Все эти факты мало кого интересовали, пока не обнаружилось, что Кайпор с начала войны, а может быть, и с более раннего времени является агентом германской разведки с жалованьем сорок фунтов в месяц. До тех пор, пока Кайпор сидел в Швейцарии, он был относительно безопасен, его даже можно было использовать для передачи немцам ложной информации. Он и не подозревал, что за ним наблюдают. Вся его почта — а он получал много писем — подвергалась досмотру, ведь на свете нет такого шифра, который рано или поздно не расшифрует опытный специалист. Предполагалось со временем выйти через него на шпионскую сеть, до сих пор действовавшую в Англии. Но тут Кайпору сильно не повезло: одним своим поступком он привлек внимание R. Узнай он об этом, у него, без сомнения, затряслись бы поджилки, и трудно было бы обвинить его в трусости, ибо для врагов R. был очень неприятный человек.

В Цюрихе Кайпор втерся в доверие к молодому испанцу по фамилии Гомес, который незадолго до того был завербован британской разведкой. Испанца, вероятно, подкупило то, что Кайпор — англичанин, и он выболтал ему, что занимается шпионажем в пользу Великобритании. Может быть, испанец всего лишь намекнул, желая покрасоваться перед новым знакомым, но Кайпор передал информацию куда следует, и за испанцем устроили слежку. Его взяли в Германии — в момент, когда он отправлял закодированное письмо, — и после жестоких пыток расстреляли. Досадно было потерять ценного агента из нейтральной страны, да еще лишиться простого и надежного шифра, но R. был не тем человеком, которому жажда мести способна затмить разум. Ему пришло в голову перекупить Кайпора у немцев: если он продается, то, значит, и покупается. С их стороны подозрений не должно было возникнуть, так как он доказал свою преданность, сдав им британского агента. Он мог быть очень полезен.

Проблема была в том, что R. не знал, что Кайпор за человек: он вел очень замкнутую, скрытную жизнь; единственной фотографией, которую удалось достать, была фотография с его паспорта. Эшендену надлежало познакомиться с Кайпором и определить, есть ли шанс склонить его к сотрудничеству. Если Эшенден поймет, что такой шанс есть, он должен попытаться завербовать его. Это было задание, требовавшее такта и хорошего знания психологии. В противном случае, если окажется, что Кайпора нельзя купить, Эшенден должен наблюдать за ним и докладывать о его передвижениях.

Из сообщений Густава было известно, что глава германской разведки в Берне майор фон К. недоволен слабой активностью Кайпора. Кайпор просил повысить жалованье, но ему ответили, что это нужно заработать. Возможно, его принуждали ехать в Англию, Кайпор сопротивлялся. Если бы Эшендену удалось уговорить его выехать за пределы Швейцарии, то задание можно было бы считать выполненным.

— Как я, по-вашему, должен убедить его сунуть голову в петлю? — спрашивал Эшенден.

— И вовсе не в петлю, а под дуло пистолета, — отвечал R.

— Он умный.

— Так будьте не глупее, черт вас возьми! Эшенден решил устроить так, чтобы Кайпор подошел к нему первым. Если его упрекают в бездействии, то он ищет путей выслужиться и не может упустить шанса свести знакомство с англичанином, сотрудником ведомства военной цензуры. На этот случай Эшендена снабдили бесполезной информацией, которую он был волен употреблять по своему усмотрению. С фальшивым именем и паспортом он не боялся, что Кайпор заподозрит в нем британского агента.

Ждать пришлось недолго. На следующий день Эшенден сидел в холле и пил кофе. После сытного Mittagessena² его клонило в сон, он почти заснул, когда из столовой появился Кайпор с собакой. Фрици радостно рванулся к Эшендену и стал на него прыгать.

— Ко мне, Фрици! — закричал Кайпор. — Простите, он у меня такой общительный, — сказал он Эшендену.

— Ничего, ничего, я люблю собак. Кайпор стал в дверях.

— Это бультерьер. В Европе их не часто встретишь. — Говоря, он присматривался к Эшендену. — Кофе, пожалуйста, фрейлейн! — крикнул он официантке. — А вы давно приехали?

— Только вчера.

— Правда? А я вчера вечером что-то не приметил вас в столовой. Вы надолго сюда?

— Еще не знаю. Я после болезни, приехал отдохнуть.

Официантка принесла кофе. Видя, что два господина разговаривают, она поставила поднос на стол, за которым сидел Эшенден. Кайпор смущенно хохотнул:

— Я не хочу вам навязываться. Я не просил ставить кофе на ваш стол.

— Садитесь, пожалуйста, — пригласил Эшенден.

— Благодарю вас. Я так долго прожил на континенте, что совсем забыл, что у моих соотечественников считается оскорблением заговорить с незнакомым человеком. Вы, кстати, англичанин или американец?

— Англичанин.

Эшенден был по характеру очень застенчив. Он безуспешно пытался вылечиться от этого недостатка, неподобающего его возрасту, но зато при случае умело им пользовался. Вот и теперь он с неподдельным смущением повторил Кайпору то, что вчера рассказывал хозяйке. Кайпор, конечно, не подал виду, что все уже знает.

— Вы правильно сделали, что приехали в Люцерну. Лучше места вам не найти. Это настоящий оазис мира среди войны. Здесь совсем забываешь о том, что идет война. Я и сам потому сюда приехал. Я журналист.

— Я так и думал, что вы пишете, — застенчиво улыбнулся Эшенден.

Было ясно, что он научился таким выражениям, как «оазис мира», не в судоходной компании.

— Видите ли, моя жена — немка, — мрачно сообщил Кайпор.

— О, неужели?

— Я самый что ни на есть патриот, я англичанин до мозга костей, и, по моему мнению, Британская империя — это величайший инструмент добра в руках Божьих. Но, будучи женатым на немке, я вижу и обратную сторону медали. Можете не говорить мне, что у немцев полно недостатков, я сам прекрасно это знаю, но, признаться, я далек от того, чтобы считать их дьяволами во плоти. В начале войны, когда мы еще жили в Англии, моей бедной жене пришлось несладко. Все вокруг считали ее шпионкой. Если бы вы были с ней знакомы, вы бы посмеялись над этим. Она типичная немецкая Hausfrau³, которую ничто в мире не интересует, кроме ее дома, мужа и нашего единственного ребенка Фрици. — Кайпор, усмехнувшись, погладил собаку. — Да, Фрици, ты наш сынок, правда? Вполне естественно, что я тоже неуютно себя чувствовал. Я был связан с крупными газетами, и мои издатели начали косо на меня посматривать. Короче говоря, я счел за лучшее уйти в отставку и перебраться в нейтральную страну, чтобы переждать там ненастье. Мы с женой никогда не обсуждаем войну. Это я так решил. Хотя, должен вам сказать, она гораздо терпимее, чем я, и склонна смотреть на весь этот ужас моими глазами.

— Вот странно, — заметил Эшенден, — женщины обычно более фанатичны.

— Моя жена — совершенно особенная женщина. Я вас с ней познакомлю. Кстати, я ведь забыл представиться. Меня зовут Грантли Кайпор.

— Сомервиль.

Когда Эшенден сказал, что работает цензором, ему показалось, что болотные глаза Кайпора хищно блеснули. Он не забыл упомянуть и о том, что хотел бы найти репетитора для занятий разговорным немецким языком. В этот момент ему в голову пришла одна мысль, и, взглянув на Кайпора, Эшенден понял, что эта мысль одновременно посетила их обоих: оба подумали, что на роль репетитора отлично подойдет миссис Кайпор.

— Хозяйка обещала подыскать мне кого-нибудь. Я думаю, не трудно найти человека, который согласился бы давать мне один часовой урок в день.

— Я бы на вашем месте не стал следовать советам хозяйки, — поморщился Кайпор. — Вам ведь нужен учитель с настоящим северонемецким произношением, а она говорит как все швейцарцы. Я спрошу у жены. Она получила превосходное классическое образование, ее рекомендациям можно доверять.

— Спасибо. Я вам очень признателен.

Теперь наконец Эшенден мог не таясь разглядывать Кайпора. Он сразу заметил, что его маленькие серо-зеленые глазки резко контрастируют с открытым, добродушным красным лицом. У него был холодный и скользкий как медуза, неуловимый взгляд, замирающий в моменты раздумья, так что по нему, казалось, можно было определять движение мысли в мозгу Кайпора. И все же, несмотря на свои неприятные глаза, Кайпор умел расположить к себе. Его уютная толщина, простое обветренное лицо, сердечная улыбка, веселый грудной голос неизменно подкупали собеседника. Что и говорить, Грантли Кайпор был очень душевный человек.

Эшенден, вначале немного скованный, вскоре ощутил на себе благотворный эффект его очаровательной, легкой манеры общения, способной привести в чувство любого невротика. Тот факт, что при всем при этом Кайпор был банальным предателем, изменяющим родине за сорок фунтов в месяц, придавал, на взгляд Эшендена, их разговору пикантность и интригу.

Он знал Гомеса — молодого испанца, который погиб из-за Кайпора. Этого пылкого и отважного юношу вовсе не деньги побудили взяться за опасную работу, а любовь к приключениям. Ему доставляло удовольствие перехитрить какого-нибудь неуклюжего немца, ему нравилось быть персонажем в детективной пьесе, пусть и второстепенным. Теперь он лежал на тюремном дворе, в шести футах под землей. Он был молод и красив. «Неужели у этого типа совсем нет совести?» — спрашивал себя Эшенден.

— Вы, наверное, немного знаете немецкий? — поинтересовался Кайпор.

— Да, я учился в Германии, и тогда я хорошо говорил, но это было очень давно, и я мало что помню, хотя до сих пор свободно читаю по-немецки.

— Да-да, я заметил вчера, что вы читали немецкую книгу.

И надо же так позорно проболтаться! Только минуту назад он говорил, что в первый раз видит Эшендена. Интересно, заметил ли он свой промах? Эшенден по себе знал, как трудно постоянно быть начеку. Он нервничал при одной мысли о том, что может не откликнуться вовремя на имя Сомервиль. С другой стороны, Кайпор мог допустить этот промах нарочно, чтобы проверить реакцию собеседника.

— Вот и моя жена, — сказал Кайпор, вставая. — Мы каждый день совершаем горные прогулки. Вы не хотите как-нибудь пойти с нами? В горах очень красиво, цветут цветы…

— Боюсь, я еще слишком слаб для этого, — вздохнул Эшенден.

У него от природы был очень бледный цвет лица, точно у больного, хотя на самом деле он был здоров как бык.

Кайпор с женой пошли куда-то по дороге, вокруг весело скакал Фрици. Эшенден видел, как Кайпор тут же оживленно залопотал — наверное, стал рассказывать о результатах интервью. Погода была чудесная, в самый раз для прогулки: гладкое озеро весело блестело под солнцем, легкий бриз шелестел в ветвях деревьев. Посмотрев окрест, Эшенден встал и пошел к себе в номер. Там он завалился на кровать и уснул.

В тот вечер он опоздал к ужину. Он долго бродил по Люцерне в поисках коктейля, который скрасил бы неминуемую встречу с картофельным салатом. Когда он явился в столовую, Кайпор и его жена уже заканчивали есть. Кайпор, проходя мимо, пригласил его выпить с ними в холле кофе. Когда Эшенден вышел к ним, Кайпор представил его жене. В ответ на его вежливое приветствие она лишь сухо, без тени улыбки кивнула. Было ясно, что Эшенден для нее враг, и от этой ясности у него на душе полегчало.

Миссис Кайпор была некрасивая женщина лет сорока, с рябым невыразительным лицом. Свои желтые волосы она заплетала в косу и укладывала вокруг головы, что делало ее похожей на королеву Пруссии в период наполеоновских войн. У нее была плотная, крепко сбитая фигура и широкие плечи. Эшендену, который довольно долго прожил в Германии, был знаком этот тип: умная волевая женщина, способная как готовить обеды, так и лазить по горам или выполнять любую другую работу. Он не сомневался, что миссис Кайпор посвящена во все подробности того, чем занимается ее муж. На ней была белая блузка, не скрывавшая загорелой шеи, и черная юбка, на ногах — грубые прогулочные башмаки. Кайпор, по-английски и в своей шутливой манере, будто сообщая что-то новенькое, рассказал ей, кто такой Эшенден. Она угрюмо слушала.

— Вы, кажется, говорили, что немного знаете немецкий, — сказал Кайпор, расплываясь в улыбке всем своим красным лицом и беспокойно моргая.

— Да, я учился некоторое время в Гейдельберге.

— Неужели? — удивилась миссис Кайпор по-английски, и враждебность на ее лице на миг уступила место легкому недоверию. — Я хорошо знаю Гейдельберг. Один год я ходила там в школу.

У нее был правильный английский, но произношение гортанное и жесткое, как наждачная бумага. Эшенден заговорил о том, какое восхищение вызвал у него старинный университетский город и его окрестности. Будучи убежденной в превосходстве тевтонов над остальными нациями, она все же снизошла до того, чтобы выслушать, но потом высокомерно фыркнула:

— Каждый знает, что долина Неккара одно из красивейших мест на земле.

— Я говорил тебе, дорогая, — поспешил вставить Кайпор, — что мистер Сомервиль, пока он здесь, хочет позаниматься немецким. Я сказал, что ты сможешь порекомендовать ему стоящего преподавателя.

— Нет, я таких здесь не встречала, — отрезала она. — Словами не выразить, до чего безобразно эти швейцарцы коверкают язык. Они только навредят мистеру Сомервилю.

— На вашем месте, мистер Сомервиль, я бы попробовал убедить мою жену давать вам уроки, — сказал Кайпор. — Она чрезвычайно эрудированная и образованная дама.

— Ах, Грантли, перестань! У меня ведь совсем нет времени. У меня полно своей работы.

Итак, Эшендену предоставляли шанс. Яма была вырыта, и все, что от него требовалось, — только сделать шаг, чтобы упасть в нее. Он обернулся к миссис Кайпор, стараясь изобразить на лице робость, кротость и благоговение.

— Я понимаю, что для меня было бы слишком хорошо, если бы вы согласились давать мне уроки. Безусловно, моя скромная персона едва ли заслуживает такого внимания с вашей стороны. Но я обещаю никоим образом не препятствовать вашей работе. Я приехал сюда исключительно для того, чтобы поправить здоровье, и совершенно свободен. Я заранее полностью согласен с тем режимом занятий, который устраивает вас.

— Это чисто деловое предприятие, — сказал довольный Кайпор. — Моей доброй жене не помешают лишние карманные деньги. Десять франков в час не слишком вас обременит?

— Нет-нет, я буду счастлив заниматься у первоклассного преподавателя за столь умеренную плату.

— Что ты скажешь, дорогая? Почему бы тебе не выделить час для мистера Сомервиля? Пусть он узнает, что немцы вовсе не такие изверги, какими их считают в Англии.

Миссис Кайпор угрюмо и задумчиво морщила лоб. Эшенден уже с содроганием думал об их предстоящих занятиях. Бог знает, о чем они станут говорить с этой суровой прусской девой!

— Я буду рада давать уроки разговорного немецкого языка мистеру Сомервилю, — наконец с явным усилием произнесла миссис Кайпор.

— Поздравляю вас, мистер Сомервиль! — шумно выдохнул Кайпор. — Сделка состоялась. Когда же вы начнете? Может быть, завтра в одиннадцать?

— Меня устроит это время, если оно устроит миссис Кайпор.

— Это время не хуже любого другого.

«Но и не лучше», — мысленно добавил за нее Эшенден, удаляясь и давая им спокойно обсудить счастливый исход своей дипломатии.

Они условились, что занятия будут проходить у него. На следующий день ровно в одиннадцать часов раздался стук в дверь, и Эшенден не без трепета пошел открывать. Он решил держаться насколько возможно свободно, даже слегка игриво, но не забывать об осторожности. Миссис Кайпор была темнее тучи. Всем своим видом она показывала, до чего ей противно иметь с ним дело. Когда они уселись за стол друг напротив друга, она начала повелительным тоном задавать ему вопросы по немецкой литературе. Он отвечал, она педантично поправляла все его ошибки. Когда Эшенден попросил объяснить некоторые непонятные ему грамматические конструкции, наставница объяснила очень четко и доходчиво: пусть ей был ненавистен этот иностранец, она не собиралась из-за него делать свою работу спустя рукава.

Будучи прирожденным учителем, миссис Кайпор не только умела, но и любила учить, поэтому в продолжение урока она увлеклась и подобрела. Теперь ей требовалось усилие воли, дабы вспомнить, что она говорит с мерзким англичанином. Эшенден, угадавший, какая внутри ее происходит борьба, мысленно потешался. Позже, когда Кайпор спросил о его впечатлении от урока, Эшенден честно сказал, что он более чем удовлетворен: миссис Кайпор превосходный преподаватель и очень интересный человек.

— А что я вам говорил? Она самая замечательная женщина из всех, кого я знаю.

Эшендену показалось, что, произнеся это в своей обычной шутовской манере, Кайпор впервые за несколько дней не покривил душой.

Несколько уроков спустя Эшендену стало ясно, что миссис Кайпор занимается с ним исключительно ради того, чтобы муж смог поближе его узнать. Темы их бесед ограничивались литературой, музыкой и живописью. Как-то раз Эшенден попробовал заговорить о войне, но она резко оборвала его:

— Давайте не будем касаться этой темы, герр Сомервиль.

Она стоила того, что он ей платил, но каждый раз являлась к нему с неизменно мрачным лицом, и лишь в процессе урока ее врожденная ненависть к англичанам ненадолго ослабевала. Эшенден из кожи вон лез, чтобы ее задобрить: он был понятливый, остроумный, смиренный, благодарный, льстивый, простой и робкий, но все впустую. Эта фанатичка оставалась к нему холодна и враждебна. Изнутри ее пожирал воинственный и бескорыстный патриотизм, вера в превосходство всего немецкого над всем ненемецким. Она ненавидела

Англию за то, что та задерживает Германию на пути к мировому господству. Ее идеалом была германская империя, Третий Рим, в котором остальные народы, находясь под гегемонией немцев, вкушают плоды немецкой науки, немецкого искусства и культуры. Был в этой популярной национальной мечте особый занятный абсурд, что делало ее симпатичной Эшендену.

Но миссис Кайпор была неглупа. Она знала несколько языков, много читала и могла толково комментировать прочитанное. Эшенден немало удивился, узнав, что она разбирается в современной живописи и музыке. Раз перед обедом он слышал, как она играла одну маленькую пьесу Дебюсси. Ему чудилась в ее игре смесь пренебрежения и досады: с одной стороны, музыка была французская и легкая, но с другой — нельзя было отрицать ее красоты и выразительности. Когда Эшенден сделал пианистке комплимент, та сердито передернула плечами:

— Упадочная музыка упадочной нации. — И, бросив на клавиши руки, заиграла бравурное начало сонаты Бетховена, но после первых аккордов остановилась. — Нет, я не могу играть. Я не в форме. А вы, англичане, что вы понимаете в музыке? У вас не было ни одного композитора со времен Перселла.

— Как вам это нравится? — с улыбкой спросил Эшенден у Кайпора.

— Что ж, это правда. Тому немногому, что я знаю из музыки, меня научила жена. Жаль, что вы не слышали ее раньше. — Он положил ей на плечо свою толстую короткопалую ладонь. — Вы бы заплакали от такой красоты.

— Dummer Kerl, — произнесла она неожиданно мягким голосом, — глупый мальчик. — Она было улыбнулась, но вовремя опомнилась и поджала губы. — Вы, англичане, ничего не умеете — ни рисовать, ни лепить, ни писать музыку.

— Но некоторые из нас умеют довольно неплохо писать стихи, — робко возразил Эшенден, ибо вступать в дискуссии не входило в его планы. Сам не зная почему, он процитировал две строчки, которые первыми пришли ему на ум.

— Да, — откликнулась миссис Кайпор, — стихи писать вы умеете, хотя это очень странно. — К удивлению Эшендена, она продолжила его цитату, произнеся на своем рычащем английском следующие две строки стихотворения. — Идем, Грантли, пора обедать.

И они ушли, предоставив Эшендена его размышлениям.

Эшенден не имел предрассудков. Его идеалом была добродетель, но и порок не вызывал его осуждения. Его иногда обвиняли в черствости, потому что он был чужд сильных эмоций. Даже в тех немногих людях, к кому он был привязан, он равно различал достоинства и недостатки. Если человек ему нравился, это случалось не потому, что Эшенден не видел его пороков или приписывал ему несуществующие добродетели, но потому, что трезво его оценивал. Благодаря такому подходу друзья редко его разочаровывали, и он редко их терял. Он не требовал от друзей большего, чем мог дать сам.

Писательство побуждало Эшендена изучать людей, то есть относиться к ним бесстрастно, и чета Кайпор не была исключением. Миссис Кайпор казалась ему более цельной натурой и, следовательно, более понятной. Она, без всяких сомнений, его ненавидела. Она не должна была этого показывать и прилагала все усилия, чтобы вести себя прилично, но ненависть то и дело прорывалась наружу в виде оскорбительных высказываний. Эшенден был уверен, что, появись у нее возможность как-нибудь по-тихому убить его, миссис Кайпор сделала бы это не задумываясь. Ее любовь к мужу была столь же несомненной, как ненависть к англичанам. Эшенден запомнил, как крепко кургузая лапа Кайпора легла на плечо жены и как едва заметно дрогнули ее губы. Настоящее глубокое чувство соединяло этого жирного предателя и его несгибаемую супругу. Это было даже трогательно. Перебирая в памяти наблюдения последних дней, Эшенден припомнил важные мелочи, которым сразу не придал значения. Ему казалось, что миссис Кайпор любит мужа оттого, что он слабее и нуждается в ее заботе, и еще оттого, что он ее боготворит. Можно было догадаться, что до встречи с ним этой некрасивой, невзрачной женщине, с ее силой воли, скукой, здравым смыслом, нечасто доводилось встречать поклонение мужчин. Его добродушие, грудной голос, вульгарные шутки пришлись ей по нраву, его жизнерадостность всколыхнула ее медленную кровь, он был для нее большой ребенок, который никогда не повзрослеет, он пробуждал в ней материнскую нежность. Она подчинила его себе, вышла за него замуж и любила его, несмотря на его слабость, как Изольда любила Тристана. А потом он стал немецким шпионом. Даже Эшенден, при всей своей терпимости к человеческим порокам, не мог не согласиться с тем, что продавать родину — это уже слишком. Миссис Кайпор, конечно, все знала. Скорее всего, именно через нее на него вышли немецкие вербовщики. Он бы никогда не осмелился на такое, если бы не ее поддержка. Как же могла эта честная, принципиальная женщина, любящая мужа, склонить его к предательству? На этом этапе Эшенден терялся в лабиринте догадок и предположений.

Совсем не то Грантли Кайпор. В нем было мало качеств, достойных восхищения, но Эшенден и не искал таких качеств. Зато толстяк был оригиналом, что писатель гораздо больше ценит в людях. Эшендена немало забавляла та доверительная и обходительная манера, в которой Кайпор старался заманить его в свои сети. Как-то после ужина Эшенден сидел в холле, когда из столовой вышли Кайпоры. Миссис Кайпор поднялась наверх, а Кайпор тяжело плюхнулся на стул рядом с Эшенденом. Верный Фрици сел подле, пристроив длинную морду с черным носом на колене хозяина.

— Только посмотрите, — сказал Кайпор, тыча куцым пальцем в собаку, — у него ведь нет мозгов, зато сердце — из чистого золота. Посмотрите, какие красные глазки — как у свиньи. Как есть свиное рыло. Страшный урод, но какой очаровательный!

— Он у вас давно?

— Я купил его в четырнадцатом году, накануне войны. Кстати, вы ведь читаете новости? Мы с женой никогда не обсуждаем войну. Вы не представляете, как я счастлив встретить соотечественника, с которым могу поговорить по душам.

Он протянул Эшендену дешевую швейцарскую сигару, и тот взял, жертвуя привычкой ради долга.

— Удивляюсь я этим немцам, — очень искренне говорил Кайпор, — неужели они не понимают, что все бесполезно? Раз мы вступили в войну, у них нет ни единого шанса.

Эшенден промычал нечто согласно-неопределенное.

— Больше всего меня печалит то, что из-за национальности моей супруги я не могу помогать своей стране. В первый же день я побежал на призывной пункт. Я хотел идти на фронт добровольцем, но мне сказали, что я уже старый. Знаете, если война вскоре не закончится, что бы там ни было, жена или не жена, а я не намерен дольше сидеть сложа руки. Я знаю несколько языков, я могу быть полезен в делах военной цензуры. Вы ведь там служите?

Это был ожидаемый поворот в разговоре, и Эшенден выложил ему кое-что из специально заготовленной информации. Кайпор придвинулся ближе.

— Я понимаю, что раз вы мне говорите, то никакого секрета тут нет, — зашептал он, — но, знаете ли, швейцарцы все настроены прогермански — на всякий случай стоит поостеречься.

Затем последовал ответный ход: Кайпор тоже поведал Эшендену несколько якобы секретных фактов.

— Этим я могу поделиться только с вами. У меня есть пара друзей, которые занимают высокие посты, и они знают, что мне можно доверять.

Ободренный таким образом, Эшенден «разоткровенничался» в свою очередь, и они расстались чрезвычайно довольные друг другом. Эшенден знал, что Кайпор спешит настрочить донесение в Берн, которое вскоре получит майор фон К.

Однажды вечером он возвращался в номер после ужина. Проходя мимо открытой двери общей ванной, он заметил там своих новых знакомых.

— Входите, входите, — весело закричал Кайпор, — мы купаем нашего Фрици! — Фрици постоянно пачкался, а для Кайпора было делом чести иметь белую как снег собаку.

Войдя, Эшенден увидел, что миссис Кайпор в большом белом фартуке, засучив рукава, стоит наготове у одного конца ванны, а Кайпор, в брюках и жилетке на голое тело, своими толстыми веснушчатыми руками энергично намыливает несчастную скотину.

— Мы вынуждены купать его поздно вечером, чтобы не видели Фицджеральды, — пояснил Кайпор, — а то их хватит удар, потому что они тоже пользуются этой ванной. Вот мы и ждем, пока они лягут спать. Давай, Фрици, покажи джентльмену, что ты воспитанный мальчик и любишь мыться.

Бедное животное стояло с удрученным видом посередине ванны, заполненной дюймов на шесть водой. При этом оно слегка помахивало хвостом, показывая, что, какой бы никчемной ни была производимая операция, оно не в обиде на божество, которое ее производит. Кайпор тем временем принялся за мытье собачьей головы.

— Что за красавец ты будешь, когда помоешься, — ворковал он, — белый, чистый, всем на загляденье! Твой гордый хозяин поведет тебя гулять, а все собачки станут говорить: кто этот красивый бультерьер? Смотрите, какой аристократ; он идет с таким видом, будто ему принадлежит вся Швейцария. А ну-ка, стой смирно, когда тебе моют ушки! Ты же не местный школьник, чтобы идти на улицу с грязными ушами, правда? Noblesse oblige⁴. Теперь наш черный носик. Ах! Мыло попало в наши свинячьи глазки! Ах, как щиплет!

Миссис Кайпор слушала эту чепуху с вялой добродушной улыбкой на широком некрасивом лице. В ее руках появилось полотенце.

— Теперь мы будем нырять, — объявил Кайпор, — бултых!

Схватив собаку за передние лапы, он окунул ее в воду с головой, потом еще раз. Брызги полетели во все стороны: ныряние сопровождалось борьбой и суматохой. Затем Кайпор вытащил пса из ванны и сказал:

— Иди к маме вытираться.

Миссис Кайпор села, зажала Фрици меж своих сильных ног и стала растирать его полотенцем. Она терла до тех пор, пока пот не выступил у нее на лбу. Фрици, слегка потрясенный и задыхающийся, но счастливый оттого, что все кончилось, стоял с глупой сияющей мордой.

— Провалиться мне на этом месте, — победно вскричал Кайпор, — если он не знает имен, как минимум, шестидесяти четырех своих предков! И все как один были благородных кровей!

Эшендену стало не по себе. Его даже слегка знобило, когда он поднимался в номер.

В одно из воскресений Кайпор сообщил, что они собрались на экскурсию, обедать будут в маленькой закусочной в горах, и предложил Эшендену пойти с ними. Подумав, что после трех недель, проведенных в Люцерне, здоровье уже должно позволять ему совершать горные прогулки, Эшенден согласился.

Они отправились рано: миссис Кайпор, в своих башмаках, в тирольской шляпе и с альпенштоком в руке, Кайпор — в гетрах и штанах для гольфа — как отставной член британской сборной. Эшенден был в приподнятом настроении и готовился приятно провести день. Впрочем, он готовился не только к этому. Нельзя было исключать, что Кайпоры что-то пронюхали и их приглашение не случайно. Он решил держаться подальше от обрывов, дабы не провоцировать спутников — особенно миссис Кайпор — подтолкнуть его в пропасть. Впрочем, видимых причин для беспокойства в это прозрачное, благоуханное утро не было. Как всегда веселый и болтливый, Кайпор без остановки травил анекдоты. Пот ручьями лил с его багрового лица, и он высмеивал собственную толщину и неповоротливость. К удивлению Эшендена, Кайпор и вправду оказался знатоком горной флоры. Один раз, заметив в траве цветок, он сошел с тропинки и полез за ним, чтобы преподнести жене.

— Какая прелесть! — восклицал он, с нежностью глядя на цветок, и его беспокойные серо-зеленые глаза на мгновение стали наивными, как у ребенка.

— Ботаника — любимое занятие моего мужа, — заметила миссис Кайпор. — Он так увлечен цветами, что даже до смешного доходит. Раньше у нас иногда не было денег, чтобы заплатить мяснику, а он мне розы покупал.

— Qui fleurit sa maison fleurit son cceur⁵, — сказал ее муж.

Эшенден пару раз наблюдал, как Кайпор, вернувшись с прогулки, со слоновьей грацией дарит букетик горных цветов миссис Фицджеральд. Это были трогательные сценки, говорящие о доброте его души. Кайпор искренне любил цветы, и, даря их старой ирландке, он отдавал ей что-то ценное. Эшенден всегда считал ботанику скучной наукой, но, слушая восторженную речь Кайпора, он понимал теперь, что это, наоборот, может быть очень интересно. Должно быть, Кайпор потратил немало времени на ее изучение.

— Я никогда не писал книг, — вздохнул он, — их и так написано немало. Мои писательские амбиции реализовались в виде единственной статьи в газете. Но если мы здесь задержимся, я, наверное, попробую накропать книгу о диких цветах Швейцарии. Жаль, что вы приехали так поздно. Какие здесь были цветы! Для того чтобы описать их красоту, надо быть поэтом, а я всего лишь скромный газетчик. — Эшенден про себя подивился, как это у него выходит — так искренне печалиться и лгать одновременно.

Как раз к обеду они добрались до таверны с видом на озеро и снежные вершины. Такие таверны любили изображать в путеводителях начала девятнадцатого века: домик-шале в Швейцарских Альпах. Кайпор сразу потребовал пива. Когда пиво принесли, он жадно схватил запотевшую бутылку и стал, блаженно прикрыв глаза, лить ледяную жидкость себе в горло. Прикончив бутылку, он похотливо зачмокал, высасывая последние капли. Трудно было не почувствовать симпатию к человеку, способному так ценить простые радости жизни.

Обед был восхитительный: яичница и жареная форель, пойманная в горном ручье. Вкусная еда, выпивка вкупе с окружающей красотой смягчили даже сердце миссис Кайпор, и сейчас она как будто менее враждебно смотрела на Эшендена. С ее губ сыпались немецкие восклицания, которыми она выражала восторг от представшей перед ними грандиозной панорамы.

— Я стыжусь своей чувствительности, — наконец патетически произнесла она со слезами на глазах и простерла руку в направлении Монблана. — Во время войны это постыдно. Но несмотря на эту ужасную несправедливую войну, мое сердце сейчас полно счастья и благодарности.

Кайпор, взяв ее руку и сжимая в своей, начал говорить на ухо жене по-немецки (что редко случалось с ним) разные нежности. Это было трогательно, хотя и неловко слышать, и Эшенден счел за лучшее оставить их наедине. Он вышел в сад и сел на скамью, поставленную для удобства туристов. Вид был, конечно, живописный, но несколько навязчивый, как популярный мотивчик, от которого, раз услышав, нелегко бывает отделаться.

Вперив взгляд в далекие снега, Эшенден размышлял над загадкой предательства Грантли Кайпора. Ему всегда нравились необычные люди, ну а этот был большой оригинал. Нельзя было отказать ему в обаянии. Его общительность и дружелюбие не были напускными, он всегда был готов оказать дружескую услугу. Кайпор, несомненно, был добрый человек. Эшенден часто видел его в обществе старого полковника и его жены: Кайпор охотно выслушивал занудные истории про войну в Египте, а миссис Фицджеральд просто очаровал. Теперь, когда Эшенден поближе узнал Кайпора, он стал относиться к нему скорее с любопытством, чем с презрением, и ему больше не казалось, что Кайпор польстился исключительно на немецкие деньги. Человек скромных запросов, он имел надежного казначея в лице жены, в чьи руки попали средства, заработанные им в судоходной компании. С началом войны не было недостатка в хорошо оплачиваемой работе для мужчин непризывного возраста, но Кайпор, очевидно, был не из тех, кто предпочитает прямые пути.

Возможно, он стал работать на немцев вовсе не потому, что ненавидел Англию или слишком любил жену, и даже не из мести, а из желания почувствовать себя равным тем важным шишкам, которые знать не знали, что он есть на свете. Может быть, к предательству его подтолкнуло тщеславие, обида за то, что его таланты не получили заслуженного признания; может быть, он был одержим жаждой дурачить ближних или делать им гадости. Он был жулик — сидел же он в тюрьме за мошенничество. Ему в вину поставили только два случая, но, если его ловили два раза, можно только догадываться, сколько раз ему удавалось улизнуть. Что же думает об этом миссис Кайпор? Они так близки, что она не может не знать. Как честная женщина, она должна стыдиться того, что любит жулика, хотя, если любит, значит, смирилась. Пыталась ли она отговорить мужа от предательства или закрыла на него глаза, понимая, что ничем не может помешать?

Насколько проще стала бы жизнь, если можно было бы всех людей разделить на хороших и плохих! Как просто было бы тогда определить свое к ним отношение! Вот в Кайпоре чего больше — добра или зла? И как вообще эти две противоположности могут уживаться в одном человеке? Более или менее ясно было только одно: Кайпора не мучит совесть; наоборот — он делает свое гнусное дело с удовольствием. Это был предатель, который любил предавать. Хотя Эшенден всю жизнь изучал человеческую натуру, сейчас ему казалось, что он знает о ней не больше, чем знал в детстве. R., конечно, сказал бы: какого черта вы тратите время на всякую чушь? Этот тип — опасный шпион, и ваша задача — обезвредить его.

И был бы прав. Эшенден решил, что не стоит делать Кайпору каких-либо предложений: вряд ли он был не способен поменять хозяев, но доверять ему было опасно, к тому же он целиком находился под влиянием жены. Кроме того, Эшендену казалось, что Кайпор уверен в победе Германии и, конечно, хочет быть на стороне победителей, а патриотические выпады, которые он делает время от времени, не более чем притворство. Значит, нужно каким-то образом склонить Кайпора к поездке в Англию. Но каким?

— Так вот вы где спрятались! А мы вас ищем! — неожиданно раздался голос у него за спиной. Эшенден оглянулся и увидел, что они идут к нему, взявшись за руки. — Неудивительно, что вы не слышали, когда мы вам кричали, — продолжал Кайпор, взглянув туда, куда задумчиво пялился Эшенден. — Просто нет слов!

— Ach Gott, wie schon, — всплеснула руками миссис Кайпор, — wie schon!⁶ Когда я вижу это синее озеро и эти снежные вершины, мне хочется воскликнуть, как Фауст: «Остановись, мгновенье!»

— Здесь-то лучше, чем в Англии, верно? — спросил Кайпор.

— Гораздо.

— Кстати, у вас не было трудностей на границе, при въезде в Швейцарию?

— Нет, ни малейших.

— Я слышал, что сейчас они совсем озверели.

— Не знаю, меня пропустили спокойно. Не думаю, что у них бывают претензии к англичанам. В мой паспорт едва заглянули.

Эшенден заметил, что Кайпор с женой быстро обменялись взглядами. Что бы это могло значить? Вероятно, то, что мысль о поездке в Англию ни на секунду не покидает Кайпора. Миссис Кайпор предложила возвращаться, и они пошли обратно на тропинку, по которой забрались наверх.

Эшенден стал ждать удобного случая. Необходимость сидеть сложа руки раздражала его, но ничего другого ему не оставалось. Несколько дней спустя произошло событие, которое показало, что лед тронулся.

Во время урока миссис Кайпор заметила:

— Мой муж уехал по делам в Женеву.

— Правда? И надолго?

— О нет, через два дня он вернется.

Врать умеет не каждый. У Эшендена отчего-то возникло чувство, что миссис Кайпор говорит неправду. Может быть, оттого, что ее тону недоставало равнодушия, с которым произносят случайные слова. Эшенден заподозрил, что Кайпора вызвали в Берн для свидания с грозным майором фон К., главой германской разведки. В столовой он как бы невзначай сказал официантке:

— Теперь у вас поубавилось работы, фрейлейн. Я слышал, что герр Кайпор уехал в Берн?

— Да, но он завтра вернется.

Это еще ничего не доказывало, но было уже кое-что. В Люцерне жил один неболтливый швейцарец, который иногда подрабатывал у Эшендена связным. Эшенден повидал его и попросил доставить письмо в Берн, где за Кайпором можно было установить наблюдение. Назавтра Кайпор вернулся. Это был совершенно другой человек: в столовой он едва кивнул Эшендену, а после ужина они с женой сразу убрались наверх, причем всегдашний весельчак шел как в воду опущенный, глядя себе под ноги. Миссис Кайпор выглядела встревоженной. На другой день Эшенден получил ответ из Берна: Кайпор был там и виделся с майором фон К. Нетрудно было догадаться, что тот ему сказал. Очевидно, немцам надоело оплачивать отдых Кайпора в Люцерне и ему приказали отправляться с заданием в Англию.

На уроке миссис Кайпор была рассеянной и вялой. У нее был усталый вид, как после бессонной ночи. Эшенден сообразил, что они с Кайпором проговорили до утра. Наверное, они спорили. Интересно, что она ему говорила? Пыталась ли переубедить или, наоборот, уговаривала поехать? За обедом он снова наблюдал. Они были необычно молчаливы — перекинулись всего двумя-тремя словами и быстро ушли. Выйдя из столовой, Эшенден увидел, что Кайпор сидит один в холле.

— Привет! — Он постарался крикнуть весело, но получилось кисло. — Как дела? Я был в Женеве.

— Я слышал.

— Выпейте со мной кофе. Мою бедную жену замучила мигрень. Я сказал ей идти ложиться. — Эшенден никак не мог разглядеть выражения его бегающих глаз. — Она, бедняжка, так беспокоится за меня — я еду в Англию.

Сердце в груди Эшендена радостно подпрыгнуло, но лицо осталось бесстрастным.

— Неужели? И надолго вы едете? Мы будем по вас скучать.

— Откровенно говоря, я до смерти устал от безделья. Война, кажется, не кончится никогда, и я не могу больше отсиживаться на курорте. Кроме того, мне это не по карману, я должен зарабатывать на жизнь. Пусть у меня жена-немка, но я — англичанин и патриот и хочу помогать родине. Как мне потом смотреть в глаза друзьям, если я пальцем не пошевелил для победы? Моя жена отстаивает свою немецкую точку зрения и расстроена моим решением. Да что с нее возьмешь? Знаете ведь этих женщин.

Теперь Эшенден разглядел, что было в его глазах, — там был страх. Это его встревожило. Кайпор боялся ехать в Англию, он хотел остаться в безопасной Швейцарии. Эшенден знал, что сказал ему майор фон К. Он сказал, что Кайпор должен ехать, иначе он лишится своего жалованья. Не об этом ли твердила ему жена? Кайпор рассчитывал, что она станет умолять его остаться, и тогда он останется со спокойной душой, но этого не произошло. Может быть, он не посмел признаться ей, что ему страшно. Для нее он всегда был веселый, смелый, бесшабашный, а теперь, став заложником своей лжи, Кайпор не наскреб мужества признаться в трусости. Как бы он в самом деле не передумал.

— Ваша жена поедет с вами? — спросил Эшенден.

— Нет, она останется здесь.

Они все предусмотрели. Миссис Кайпор будет получать его письма и пересылать их в Берн.

— Я так давно не был в Англии, я понятия не имею, как искать работу. Как бы вы поступили на моем месте?

— Даже не знаю. А какого рода работу вы хотите найти?

— Ну, мне кажется… я смог бы выполнять работу подобную вашей. Не согласитесь ли вы написать для меня рекомендательное письмо кому-нибудь в ведомстве цензуры?

Чудом Эшенден не выдал своего изумления. Он готов был крикнуть во всю глотку или ударить себя по лбу, но не оттого, что его поразила просьба Кайпора, а от догадки, которая его осенила. Каким же он был идиотом! Он-то переживал, что попусту тратит время, когда ему поручено важное задание, а оказалось, что от него ничего не зависит! Кайпор так и так поехал бы в Англию. Теперь Эшенден понял, что его послали в Люцерну, снабдили легендой и информацией, чтобы произошло то, что должно было произойти. Немцы мечтали заслать агента в ведомство цензуры, и судьба подкинула им подходящего человечка в лице Грантли Кайпора, который к тому же познакомился с одним из сотрудников. Какая удача! Майор фон К., должно быть, потирал сейчас руки. Капкан, который изобретательно поставил R., захлопнулся. Эшенден выполнил свой долг, сидя на месте и не делая ровным счетом ничего. Ему стало смешно при мысли о том, как ловко R. его одурачил.

— У меня очень хорошие отношения с начальником моего отдела. Если хотите, я могу рекомендовать вас ему.

— Это будет очень кстати.

— Но я должен написать правду — что я познакомился с вами здесь всего две недели назад.

— Да-да. Но вы ведь еще кое-что напишете, правда? Замолвите за меня словечко?

— Обязательно.

— Я еще не знаю, дадут ли мне визу. Говорят, сейчас ее сложно получить.

— Я о таком не слышал. Вот будет номер, если мне откажут, когда я захочу вернуться домой!

— Пойду посмотрю, как там моя жена, — вдруг сказал Кайпор, поднимаясь. — Когда мне прийти за письмом?

— Когда нужно. Вы скоро уезжаете?

— Да, хотелось бы поскорее.

Кайпор ушел. Эшенден посидел в холле еще четверть часа, чтобы показать, что он не торопится, и тоже пошел к себе — писать шифровки. В одной он сообщал R., что Кайпор едет в Англию; в другой, адресованной в Берн, просил незамедлительно предоставить Кайпору визу, когда тот за ней обратится. Отправив все это, он сочинил рекомендательное письмо для Кайпора, которое отдал ему за обедом.

На следующий день Кайпор покинул Люцерну.

Эшенден стал ждать. Он продолжал брать уроки у миссис Кайпор и благодаря своей педантичной наставнице вскоре свободно заговорил по-немецки. Они говорили о Гете, Винкельмане, об их жизни, искусстве и путешествиях. Фрици понуро сидел на полу возле ее стула.

— Он скучает по хозяину, — сказала миссис Кайпор однажды, потрепав пса за уши. — Он любит Грантли, а меня только терпит, как его собственность.

После занятия Эшенден ходил в контору Кука, куда поступала вся его корреспонденция, справиться насчет писем. Он не мог двинуться с места без распоряжения шефа, и ему оставалось только запастись терпением и ждать. Вскоре пришла телеграмма из британского консульства в Женеве, в которой сообщалось, что Кайпор получил визу и отбыл во Францию. Прочитав об этом, Эшенден пошел прогуляться по берегу озера и на обратном пути встретил миссис Кайпор, выходившую от Кука. Он догадался, что свою почту она тоже получает там.

— Есть новости от мистера Кайпора? — поинтересовался Эшенден.

— Нет, — ответила она, — я полагаю, еще слишком рано.

Эшенден проводил ее в гостиницу. Она была явно огорчена, но пока не встревожена: неудивительно, что нет писем, ведь сейчас война и почта работает нерегулярно. На следующий день во время урока Эшенден видел, что ей не терпится побыстрее отделаться от него. Почту приносили в полдень, и без пяти двенадцать миссис Кайпор стала поглядывать на часы. Хоть Эшенден и знал, что писем не будет, он сжалился и сказал:

— Может быть, хватит на сегодня? Вижу, вы торопитесь в контору.

— Спасибо. Очень мило с вашей стороны.

Когда немного погодя он сам зашел к Куку, то увидел, что миссис Кайпор стоит посредине помещения с безумным лицом.

— Мой муж обещал написать из Парижа! — крикнула она Эшендену. — Я уверена, для меня есть письмо! А эти дураки говорят, что нет!

Эшенден не знал, что сказать. Пока служащий копался в пачке писем, проверяя, есть ли что-нибудь для него, миссис Кайпор снова приблизилась к стойке:

— Скажите, когда будет следующая почта из Франции?

— Иногда бывает в пять часов.

— Я приду в пять.

Она развернулась и быстро пошла прочь. Фрици семенил за ней с поджатым между ног хвостом. Страх, несомненно, уже настиг ее. Она поняла, что что-то случилось. На следующее утро у нее был больной вид. Очевидно, всю ночь она не сомкнула глаз. В середине урока она поднялась со стула:

— Вы должны извинить меня, герр Сомервиль, но я не могу продолжать урок. Я плохо себя чувствую.

Не успел Эшенден открыть рот, как она стремительно выбежала из комнаты. Вечером он получил записку, в которой миссис Кайпор без объяснений уведомляла его о том, что их занятия прекращаются. Теперь Эшендену удавалось лишь мельком увидеть ее: она перестала появляться в столовой. Она покидала номер дважды в день — утром и днем — и лишь затем, чтобы сходить к Куку. Эшенден жалел ее, представляя, как она сидит одна в своей комнате, терзаемая страхом. А кто бы не пожалел?

Эшенден тоже не знал, чем занять время. Он много читал, немного сочинял, катался на лодке по озеру, пока наконец однажды утром служащий конторы Кука не вручил ему письмо от R. На вид письмо было из разряда деловой переписки. Оно начиналось так:

«Дорогой друг, все в порядке. Товары и сопроводительное письмо, отправленное вами из Люцерны, доставили в срок. Примите благодарность за точное соблюдение наших инструкций».

И все в таком же духе. Эшенден догадался, что приговор Кайпору уже приведен в исполнение. Он содрогнулся от ужаса, и у него в памяти всплыла кошмарная сцена.

Рассвет. Холодный серый рассвет и моросящий дождь. Человек с повязкой на глазах стоит у стены. Очень бледный офицер отдает команду, залп, и молодой солдат из тех, что стреляли, отворачивается, опираясь на ружье, и его рвет. Офицер становится совсем белым, и он, Эшенден, едва не падает в обморок.

Какая жуть! Кайпор, должно быть, сходил с ума от страха. Невыносимо было смотреть, как они плачут.

Эшенден встряхнул головой, отгоняя видение, и пошел в кассу покупать билет на Женеву. Он ждал, пока ему отсчитают сдачу, и тут вошла миссис Кайпор. Он был потрясен ее видом: волосы и одежда в беспорядке, черные круги вокруг глаз. Она была мертвенно бледна. Нетвердыми шагами подойдя к стойке, она спросила, нет ли для нее письма.

— Очень жаль, мадам, но пока нет.

— Посмотрите получше. Вы уверены? Проверьте еще.

Горе в ее голосе надрывало сердце. Клерк, недоуменно пожав плечами, снова перебрал все письма и телеграммы:

— Нет, мадам, ничего нет.

Она хрипло вскрикнула, отчаяние и гнев исказили ее лицо.

— Боже, боже, — вырвался стон из ее груди. Миссис Кайпор повернулась и стояла, как слепая, не зная, куда ей идти, потому что слезы застилали ей глаза. И тут произошла страшная вещь. Бультерьер Фрици уселся на пол, задрал свое свиное рыло и длинно, тоскливо завыл. Миссис Кайпор смотрела на него с ужасом, глаза ее готовы были выскочить из ввалившихся глазниц. Неизвестности, терзавшей ее все эти дни и ночи, больше не было. Теперь она знала наверняка. Она, шатаясь, побрела прочь.

Примечания