Загадочное убийство — фрагмент из романа «Людоеды» Владимира Прохорова-Риваля.
I.
Труп плавал в крови посреди комнаты…
***
В 187* году художник Владимир Васильевич Карин был совсем еще молодой человек, 24-х лет от роду. Он был брюнет, недурен собой, носил усы и бородку на французский манер и длинные закинутые назад волосы. Несмотря на свои молодые лета, он был женат уже около года.
Жене его, Евгении Егоровне, было около семнадцати лет. Она была хорошенькая блондинка с голубыми глазками, смотревшими совсем еще по-детски. Её густые, светлые волосы, завивавшиеся в локоны, не отросли еще после недавней гимназической стрижки и в беспорядке, не заплетенные в косы, рассыпалась по плечам, придавая еще более детски-наивное выражение хорошенькому личику молодой женщины.
Карин был по профессии художник. Он не кончил курса в местной гимназии по недостатку средств, и 19-ти лет, оставшись круглым сиротой, должен был сам зарабатывать себе кусок хлеба. Жил он исключительно перепиской, но продолжал заниматься рисованием, которому учился раньше и к которому чувствовал призвание. На его счастье, в город К., где он жил, приехал новый фотограф, француз де Мезор и искал ретушера. Карин предложил ему свои услуги. Де Мезор был очень рад и с удовольствием принял его предложение. С тех пор дела Карина пошли лучше. Не будучи особенно завален работой в фотографии, он имел возможность большую часть дня посвящать своему любимому роду живописи — писать масляными красками портреты и небольшие жанровые картины. Скоро он получил известность в городе К., как талантливый портретист, и вообще, как даровитый художник.
Карин стал скоро получать приличное количество заказов, и, кроме того, две небольшие жанровые картины, написанные им, скоро нашли себе щедрого покупателя в лице одного из местных богачей-меценатов.
Молодой художник стал уже мечтать о поездке в Петербург, в академию, но одно событие изменило все.
Дело в том, что Карин неожиданно для всех, а еще более для самого себя, женился. Случилось это так: бывая на клубных вечерах в местном дворянском клубе, он совершенно случайно обращал преимущественно свое внимание на одну молоденькую девочку гимназистку, Женю Горову. Он постоянно с ней танцевал, гулял по залу, возбуждая добродушные насмешки приятелей.
Мать Жени Горовой была полуразорившаяся помещица, вдова. Будучи еще не старой и хорошо сохранившейся женщиной, она была сама не прочь пожуировать, но за дочерью следила строго и была очень недовольна тем, что её Женя, для которой она рассчитывала впоследствии подыскать хорошую партию, увлекается каким-то незначительным молодым человеком.
А Женя действительно увлекалась Кариным. Сначала он ей нравился тем, что он, единственный из всех — относился к ней, пятнадцатилетней девочке гимназистке, как к взрослой: это тешило её еще полудетское самолюбие. Но потом Карин ей стал нравиться уже не только этим. Ей уже исполнилось шестнадцать лет, она надела длинное платье, и с ней перестали обращаться как с ребенком, но больше всех ей продолжал нравиться Карин. Когда его не было на вечере, она скучала. При его имени, произносимом кем-нибудь, она краснела и как-то волновалась. Её мать стала замечать это и решилась принять меры. Она приказала дочери избегать общества молодого человека. Но приказание не было исполнено: Женя продолжала все клубные вечера проводить с Кариным. Рассерженная маменька перестала вывозить дочь.
— Тебе надо учиться, а не вертеться, — отвечала она на просьбы дочери взять ее с собой в клуб.
Таким образом, Женя перестала бывать на вечерах. Незаметно для самого себя, и Карин прекратил посещение клуба. Не встретив пару раз там Женю и невольно проскучав эти два вечера, он совсем перестал посещать клуб.
Не то чтоб он скучал без «беленького ангельчика», как он раз мысленно назвал Женю, нет! — он просто привык танцевальные вечера проводить с ней, привык слушать её мелодический голос, глядеть в её наивно восторженное личико; в её добрые, голубые глазки. Привык он к этому — и потому на вечерах скучал без неё. Но кроме клубных четвергов и воскресений он никогда и не вспоминал о ней…
Не то было с Женей. С тех пор, как она перестала видеть Карина, она постоянно думала и тосковала о нем и, наконец, во что бы то ни стало, решилась увидеться с ним.
II.
Наступил великий пост, а с ним вместе пришла и ранняя весна. Солнце начинало уже ощутительно греть. Снег чернел и постепенно обращался в жидкую грязь
По улицам текли грязные ручьи.
Со времени последнего свидания Карина с Женей прошло около двух месяцев. Все это время Карин работал над портретом жены одного из местных тузов аристократов. За этот портрет он должен был получить значительные деньги и решил по окончании его ехать в Петербург.
Несмотря на эту крупную работу, он все-таки продолжал заниматься в фотографии.
Раз, работая так, он был вызван хозяином в приемную.
— Вас там спрашивает какая-то барышня, — говорил де Мезор.
— Должно быть, еще портрет писать, — подумал Карин, бросая работу и идя вслед за де Мезором. — Откажусь, а то затянется отъезд, — решил он.
Войдя в приемную, он был крайне удивлен, увидав Женю. Она же, быстро подойдя к нему, проговорила:
— Если вы свободны, то я вас попрошу подарить мне полчаса: мы пройдемся по бульвару.
— Я готов, — отвечал Карин, пожимая протянутую ему ручку.
— В таком случае, я вас буду ждать у павильона, — сказала Женя и, еще раз пожав своей маленькой ручкой руку художника, вышла.
Быстро надев пальто и шляпу, даже ничего не сказав де Мезору, Карин вышел на улицу. Бульвар был в двух шагах от фотографии. Пройдя его до конца — к павильону, Карин увидел Женю. Она сидела на скамейке и задумчиво чертила зонтиком талый снег, возле неё лежал ученический мешок с книгами.
«Должно быть, прямо из гимназии!» — подумал Карин и невольно засмеялся. Он подошел к ней. Она приветливо кивнула головой, причём румянец залил ей все лицо.
— Я хотела с вами поговорить немного, — сказала она.
Карин сел возле неё на скамейку, невольно залюбовавшись на её хорошенькое смущенное личико, блестящие глазки и светлые кудри, рассыпавшиеся из-под маленькой барашковой шапочки, сдвинутой на лоб.
— Прежде всего, я вас попрошу не считать меня за ребенка, за девочку, не знающую, что она говорит! — С этими словами она детским, испытующе-лукавым взглядом посмотрела на Карина и, не дожидаясь его ответа, продолжала:
— Когда мы встречались с вами на вечерах, вы мне часто говорили, что находите большое удовольствие говорить со мной. Теперь мы с вами не виделись уже давно, скажите правду, только — слышите ли — правду: вспоминали ли вы обо мне? Жалели ли, что мы не видимся?
— Очень часто вспоминал, Женя, — отвечал Карин, называя ее по прежнему «Женей», как называл, когда она ходила еще в коротком платье.
— Вспоминала и я вас, Владимир Васильевич! Но отчего вы ничего не сделали, чтоб увидеться со мной?
— Что же я мог сделать? На вечерах вы перестали…
— Оставьте, пожалуйста, — перебила его девушка, капризно стукнув зонтиком по снегу. — Кто хочет увидеться, тот всегда найдет случай! Теперь скажите правду, — желаете вы продолжать встречаться со мной, или нет?
— Честное слово, желаю, Женя, даже прошу вас об этом, — горячо отвечал Карин, невольно поддаваясь очарованию своей оригинальной собеседницы.
— Мне только и нужно было знать, — проговорила Женя.
— Теперь я еще ничего не знаю, мне был нужен только ваш ответ. Кстати! Дайте мне ваш адрес!
Карин достал свою визитную карточку и подал ее.
— Merci! А теперь до свидания! Здесь могут нас увидеть и насплетничать мамаше, а я этого не хочу. До скорого свидания, Владимир Васильевич!
И пожав ему руку, девушка быстро удалилась…
С недоумением смотрел ей вслед Карин, продолжая сидеть на скамейке. «Что это с ней?» — думал он.
— Бесенок, как есть бесёнок! — проговорил, он уже вслух и весело улыбнувшись, вернулся в фотографию.
III.
Квартира Карина была почти на окраине города. Она состояла из двух небольших, но чистых и светлых комнат в скромном, одноэтажном деревянном домике.
Одна из комнат, поменьше, служила спальной и столовой, а другая — мастерской живописца. Эта последняя была заставлена и завалена мольбертами, картинами, гипсовыми слепками, орнаментами и прочими рисовальными принадлежностями. В спальне у одной стены стояла кровать, напротив неё диван, у окна стояло несколько венских стульев.
На другой день, после свидания Карина с Женей, было вербное воскресенье. По праздникам Карин не ходил в фотографию и потому вставал поздно. На этот раз он проснулся около двенадцати часов. Быстро встал с постели, умылся, оделся и вышел на улицу. День был совсем теплый, солнце ярко светило и быстро сушило мокрую землю, только что выглядывавшую из-под снега. Карин направился в кофейную, где пил по утрам кофе, но пройдя несколько шагов, наткнулся на почтальона.
— Вам письмо, — проговорил тот, зная Карина в лицо.
— Давайте.
Почтальон подал письмо. Карин взял и посмотрел на адрес.
— «Совсем незнакомая рука», — подумал он.
Только распечатывая, он догадался, что письмо, должно быть, от Жени. Он не ошибся.
«Владимир Васильевич!
Вчера я обещала написать, где мы можем видеться. Вот и пишу! На этой неделе я говею одна, без мамы, в церкви Георгия. Приходите туда всегда, когда бывает служба.
Известная вам Женя».
Прочитав письмо, Карин спрятал его в карман, невольно рассмеялся и пошел дальше, мысленно продолжая прерванный почтальоном расчёт о том, сколько нужно денег для уплаты долгов и переезда в Петербург. С этими мыслями вошел он в кофейную, любезно раскланявшись с хорошенькой буфетчицей, сел к столику, спросил себе кофе и взялся за газету. Пробегая столбцы газеты, он невольно обратил внимание на одно известие, помещенное под рубрикой «Нам пишут». Вот что там было.
«Нам пишут из Р-ска, что там имел место следующий прискорбный случай: гимназистка 3-го класса местной женской гимназии, девочка 14-ти лет, лишила себя жизни, приняв раствор серных спичек. Причиной, побудившей несчастную на самоубийство, была несчастная любовь к одному офицеру расположенного в городе полка. По слухам, этот офицер завлекал девочку, а потом насмеялся над ней, как над ребенком. Покойная, будучи влюблена и к тому же крайне самолюбива, решилась покончить с собой».
Газета выпала из рук Карина. Он вспомнил о Жене, и в голове его мелькнула мысль:
«Не в опасную ли я игру играю? Шутки в сторону — надо это бросить, а то, пожалуй, что-нибудь случится в этом роде».
Тут он вынул из кармана письмо Жени и еще раз прочел его.
«Милая девочка! — подумал он, но тут же мысленно прибавил, — не надо видеться с ней, не нужно!»
Наскоро выпив кофе, он отправился домой и принялся за работу: стал кончать эскиз, начатый уже давно, но заброшенный. Теперь он хотел его кончить, как-нибудь продать и тем увеличить средства для поездки в Петербург.
IV.
Прошло три дня. Карин не ходил в церковь Георгия. В страстной четверг, возвратясь из фотографии, он нашел у себя письмо от Жени.
«Вы не хотели прийти, хотя и обещались, — писала она. — Это нехорошо, нечестно так обманывать! В четверг, за всенощной, я вас буду ждать. Приходите непременно, хоть на минуту, ради Бога!
Женя».
Прочитав письмо, Карин, досадуя на себя, зачем он обещался приходить, вздумал было написать ответ и в нем упомянуть о своем отъезде в Петербург, но вспомнил, что не знает адреса Жени.
— Придется увидеться с ней и лично сказать, — решил он тогда и, пообедав, отправился в церковь.
Церковь Георгия была верстах в трех от квартиры Карина. Это была древняя ветхая церковь с почерневшими ризами на образах и покосившимися стенами. Народу там всегда бывало немного, и бывавшие преимущественно приходили ради хорошего хора певчих-любителей из типографщиков.
Карину была памятна эта церковь. Еще ребенком он бывал здесь у всенощной с матерью. Тогда он еще искренно верил и молился, и церковная служба производила на него сильное впечатление: хорошо, легко и весело, беспричинно как-то весело бывало у него на душе после каждого посещения храма.
Особенно он любил всенощную. Он с матерью становился где-нибудь в уголке и горячо молился… Много утекло воды с тех пор, теперь Карин не мог уже давно молиться и не помнил даже, когда был последний раз в церкви. Как бы то ни было, но теперь он вошел в нее. Служба еще не начиналась: было слишком рано. Сторож зажигал свечи, а старичок диакон, стоя на правом клиросе, вполголоса о чем-то спорил с дьячком. Карин остановился недалеко от входа.
На него повеяло воспоминаниями детства. Все здесь было также, как лет и двенадцать, тринадцать тому назад: те же нисколько не подновлённые иконы, тот же седенький дьякон, с добродушным, румяным старческим лицом, даже тот самый высокий худощавый старик-сторож. Все дышало стариной, прошлым.
— Вот тот образ, перед которым я часто молился, — припомнил вдруг Карин, заметив на другой стене образ Николая чудотворца, с горевшей перед ним лампадой. Это напомнило Карину мать. Его вдруг охватило то странное настроенье, которое он испытывал в детстве: ему неудержимо захотелось молиться… Не то, чтобы он вдруг поверил или просто испугался своего неверия, — нет, на него просто подействовала масса воспоминаний детства, он сладостно погрузился в них, забылся ими, стал сам себе казаться прежним ребенком, пришедшим сюда с матерью молиться на коленях… И он невольно, бессознательно стал на колени и начал молиться. Молился он без слов: просто погрузился в какое-то забытье. Несколько минут пробыл он в таком состоянии, потом встал с колен, перекрестился и приложился к иконе. Опять по-прежнему, по-детски весело стало у него на душе.
Помолившись, он хотел отойти снова, в укромный уголок у входа, но, обернувшись, изумился: он увидел Женю. В это время он совсем как-то забыл о ней. Теперь ему стало страшно досадно, что она его видела молящимся! Он боялся легкомысленной насмешки…
Но Женя не смеялась: напротив, он прочел благоговение на её хорошеньком личике. Впрочем, заметив его смущение, она тоже слегка сконфузилась, но проговорила:
«Здравствуйте!» — и протянула руку.
Досада Карина мгновенно прошла, когда он убедился, что не вызвал и тени насмешки. Его вновь охватило то хорошее, доброе настроение, которого, под влиянием досады, он чуть-чуть было не лишился.
— Выйдем в ограду, — служба еще не начиналась, — проговорил он на ухо Жене.
— Выйдем.
Они вышли из церкви. В церковной ограде дорожки были расчищены от снега, так что можно было ходить. По одной из дорожек расставлено было несколько деревянных скамеек, выкрашенных зеленой краской.
— Сядем, — сказала Женя.
Они сели.
— Отчего вы до сих, пор не приходили, Владимир Васильевич? Я вас каждый раз ждала.
— Да я, Женя, совсем хотел не приходить, — отвечал Карин, как бы извиняющимся голосом.
— Я скоро уезжаю…
— Куда?
— Я еду в Петербург… в академию, — нерешительно говорил Карин, видя, какое впечатление производят его слова на Женю.
— Значит, совсем уезжаете?
— То есть… я когда-нибудь, может, и вернусь… только не знаю когда…
Сказав это, он взглянул на Женю, увидел её печальное личико — и ему стало жаль ее.
— Я, Женя, хотел вам написать, только не знал вашего адреса, — продолжал он опять, как бы извиняясь, что раньше не сообщил об отъезде.
При этом в голове у него пронеслась мысль:
«Оправдываюсь… точно между нами что-нибудь было, и я обязан отдать отчет… Глупо!»
И он, как бы собравшись с силами, проговорил более решительно:
— Я сегодня для того и пришёл, чтобы проститься с вами и пожелать вам всего, лучшего!
Женя нервно передёрнула плечиками, на глазках её блеснули две слезинки.
— Что же, желаю вам от души всего хорошего, Владимир Васильевич, — проговорила она дрогнувшим голоском. — Вспоминайте и о нас грешных, как говорится…
— Вас, Женя, я долго не забуду, — с чувством проговорил Карин.
— А я вас завтра же забуду, — грустно пошутила Женя и не выдержала — расплакалась…
— Женя! Успокойтесь, ради Бога, — забормотал Карин, схватив ее за руки.
— Оставьте меня!
Она вырвала, свои руки, достала из кармана шубки носовой платок, несколько раз торопливо, прижала его к глазам и сдержанно приговорила:
— Ну, что же? Если так, то прощайте, желаю вам… успеха!
Она протянула Карину свою руку, ответила на его пожатие и, встав со скамейки, направилась к церкви, стараясь сдержать накопившие слезы.
Карин остался один.
— Женя! — невольно крикнул он удалившейся девушке, как бы желая ее остановить.
Но она не обернулась. Тогда Карин встал, снял шляпу, провел рукой по волосам, точно, как бы желая стряхнуть с себя что-то тяжелое, и молча пошел домой.
